– Что есть землевладелец? Вот вы, батюшка, землевладелец, так что в моих венах тоже течет кровь землевладельцев. Какой позор! Землевладельцы поколениями копили в своих хранилищах богатства, заработанные непосильным трудом крестьян-арендаторов, а сами вели жизнь праздную и беззаботную. Кроме всего прочего, у меня имеются серьезные сомнения по поводу Сэйюкай. Мне кажется, что это просто сборище богатых землевладельцев, или я не права?
– Не надо так шутить. Ты только посмотри, сколько я работаю! Все организации, которые я создал – будь то Общество по использованию водных ресурсов или Общество цитрусовых садов, – все без исключения пекутся о благе простых крестьян. Да я каждый день без перерывов исполняю свои обязанности!
– Знаю, отец, и я очень уважала вас за это, когда жила в Вакаяме. Тогда я считала, что, занимаясь политикой, вы делаете людей счастливыми. Но после переезда в Токио мое мнение изменилось. Отец, если вы искренне желаете приносить людям пользу, надо начинать все сначала.
– Что за бред!
– Что есть политика? Старая партия Сэйюкай раскололась на две – Сэйю и новую Сэйюкай. В чем причины этого раскола, если не в борьбе за власть между членами партии? Некоторых вообще из политики изгнали.
– Фумио, давай обсудим все спокойно. Вот ты тут все о политике речь ведешь, но я ведь не член парламента…
– Мама говорит, что вы однажды станете государственным министром. А государственный министр – это политикан, не так ли? Да вы уже политикан!
– Не будь такой жестокой! Я вовсе не великий человек, каким меня считает твоя мать.
Кэйсаку как хотел вертел целой префектурой, но был не в состоянии справиться с родной дочерью.
– Ты абсолютно права, Хана. Мы допустили ошибку, отправив Фумио в Токио. Когда я сказал, что забираю ее обратно домой, она заявила, что мы должны смириться с ее отъездом. Это, говорит, навсегда.
– Если так, тогда зачем она прислала телеграмму с просьбой выслать ей денег?
– Что? Она уже телеграмму успела прислать?
– Прямо перед вашим приездом принесли.
После окончания Школы для девочек Кадзуми осталась дома и посвятила себя самосовершенствованию в искусстве ведения хозяйства. Утаэ, младшая сестра, не проявила желания продолжить учебу. Матани получили предложение от старинного рода из провинции Ямато с просьбой отдать им в жены Кадзуми, если нельзя получить Фумио. Кэйсаку и Хана пребывали в полной растерянности, потому что для Кадзуми это была действительно великолепная партия. Однако они опасались за будущее Фумио – судьба ее станет поистине горькой, если она, как старшая дочь, не выйдет замуж первой.
– Прошу вас, поезжайте в Токио, попробуйте еще раз привезти ее домой.
– Она не поедет… Ну разве только приволочь ее силой, связанную по рукам и ногам, с кляпом во рту…
Хана и сама почувствовала, тогда, в Токио, что мятежный дух бушует в душе Фумио, словно ураган. Теперь уже никто не сможет вернуть их дочь обратно. Но попыток совладать с ней родители все же не оставляли. Как только Кэйсаку с Ханой оказывались наедине, они непременно заводили речь о Фумио и шли спать, так ничего и не решив. Людям из хороших семей до сих пор не нравились активные женщины. Хана много лет была знакома с термином "старая дева". Мысль о том, что ее дочь начнет делать карьеру и со временем превратится в старую деву, разбивала ей сердце. Ночь за ночью она глядела в потолок, прислушиваясь к ровному дыханию мужа. Хана частенько без всякого повода бранилась на Кадзуми и Утаэ, и девушки искренне удивлялись странному поведению матери, не догадываясь о том, что она вступила в период менопаузы и просто не в силах сдержать раздражительность.
Однажды утром пришло послание от госпожи Тасаки, адресованное Кэйсаку и Хане. Изящно выписанные иероглифы сплелись в традиционное приветствие. Далее госпожа Тасаки упоминала перспективного юношу по имени Эйдзи Харуми, сотрудника банка "Сёкин", в котором работал ее зять. Молодые люди дружили еще со студенческой скамьи – вместе учились в школе высшей ступени и Токийском императорском университете, – и Эйдзи был частым гостем у Тасаки. Она также заметила, что Эйдзи и Фумио прекрасно ладят, когда одновременно оказываются у них дома. Госпожа Тасаки осторожно навела справки о семье Харуми и обнаружила, что социальное положение у них вполне достойное, хотя собственности, конечно, не так много, как у Матани. Характер у юноши покладистый, а будущее – блестящее. Муж неоднократно говорил ей, что с удовольствием выступит посредником, если Эйдзи решит жениться. В конце госпожа Тасаки заверяла, что ищет подходящую партию для Фумио с тех самых пор, как Хана попросила ее об этом.
От стоявших на столе мисок исходил чудный аромат мисо. Кэйсаку дочитал письмо госпожи Тасаки и потер глаза тыльной стороной ладони. Ему уже было за пятьдесят. Волосы начали седеть, в резких чертах лица и волевом подбородке проступило подобающее возрасту достоинство. Он ловко подхватил палочками лежавшую в общей миске маринованную редиску, отправил ее прямиком в рот и принялся громко хрустеть.
Хана назубок знала правила поведения за столом и строго их соблюдала. Еду из общей миски следовало сначала положить в свою тарелку и только после этого – в рот. Она недовольно нахмурилась, наблюдая за плебейскими манерами мужа. Вскоре им предстояло отметить серебряную свадьбу, но семейство Матани так и не сумело достичь уровня Кимото. Хана раздраженно взяла у Кэйсаку письмо и начала читать.
– Похоже, он очень перспективный молодой человек.
– Не знаю, смогут ли стать счастливыми в браке юноша, выросший и воспитанный в Токио, и такая девушка, как Фумио.
– Лично мне не хотелось бы, чтобы Фумио выходила замуж за мужчину не из наших краев.
– Нам непременно нужно учесть, насколько далеко от нас она будет жить после свадьбы.
И Кэйсаку, и Хана были настроены против этого брака. Но отклонить предложение до тех пор, пока не появится что-то более серьезное или интересное, они тоже не могли. Кроме того, сразу дать отказ было бы просто невежливо, ведь они сами попросили содействия госпожа Тасаки, и она старалась, как могла.
– Ответь ты, Хана.
– Хорошо.
Но не успела она выполнить просьбу мужа, как пришло еще одно послание, на этот раз от Фумио. На конверте небрежно накарябано: "Господину Кэйсаку Матани. Лично". Мужа дома не было, и Хана сама сломала печать.
Три исписанных энергичными штрихами листа потрясли ее. Здесь и там между фразами типа "ужасы каждого дня", "свобода любви", "свобода брака", "новый век" и "страстность юности" мелькало имя Эйдзи Харуми. Хана глазам своим не могла поверить. Фумио посчастливилось встретить идеального мужчину. Это Эйдзи Харуми, близкий друг зятя Тасаки. После того как госпожа Тасаки упомянула, что Эйдзи относится к ней, к Фумио, с особой теплотой, она провела много бессонных ночей, томимая страстью, поднимающейся из самых глубин ее естества. Эйдзи – перспективный молодой человек, мечтает уехать за границу. Фумио нисколько не сомневается, что они идеально подходят друг другу во всех отношениях. Она ставит отца в известность о своей любви и надеется, что он даст им свое благословение. Если же он отвергнет Эйдзи после того, как изучит благосостояние его семьи, она сама не знает, на какой отчаянный шаг может решиться.
Кэйсаку позабавило это письмо. – Это же настоящая трагедия страсти! Она поистине ослеплена любовью! – заявил он, пряча улыбку, но, заметив удрученное выражение лица Ханы, посерьезнел и сказал ей, что все равно собирался в Токио по делам. Поедет немного пораньше и лично переговорит обо всем с госпожой Тасаки.
Хана опустила очи долу, умоляя мужа выполнить это обещание. Она снова и снова корила себя за то, что они не выдали Фумио замуж сразу после окончания школы.
Госпожа Тасаки первым делом заявила Кэйсаку, что Фумио уже все решила. Другого пути нет – остается только позволить молодым людям пожениться. "Все именно так, как девочка описывает в своем послании", – сладко улыбнулась госпожа Тасаки. Эти двое проповедуют равноправие и свободную любовь, однако они выросли в обществе, где мужчина и женщина изначально не равны. Вместе они смогут преодолеть сопротивление среды. К тому же ни Эйдзи, ни Фумио до сих пор не имели интимных связей с лицами противоположного пола. Ее мнение таково: они созданы друг для друга.
– Я действительно считаю их идеальной парой, – с триумфом подвела итог госпожа Тасаки.
Кэйсаку сразу понял – вот она, настоящая жена политика. Выслушав еще раз хвалебные речи в адрес Эйдзи, он тоже загорелся идеей устроить этот брак.
Госпожа Тасаки подыскала для Кэйсаку приличную гостиницу и лично позаботилась обо всем, включая еду. Однажды вечером он пригласил Эйдзи Харуми и зятя Тасаки в ресторан. Поначалу у него возникли сомнения насчет Эйдзи, привлекательного и с виду довольно интеллигентного молодого человека, – уж слишком тот походил на неженку и маменькиного сыночка. Но, увидев, как парень пьет сакэ и не теряет при этом контроля над собой, Кэйсаку, который плохо переносил алкоголь, быстро изменил свое мнение насчет будущего зятя.
Тщательно продуманная свадебная церемония, навеки связавшая семейства Матани и Харуми, прошла 21 февраля следующего года в отеле "Империал", что в Хибия. В брак вступали старшая дочь самого влиятельного человека Вакаямы и второй сын обедневшего самурайского рода из Токио. Роль официальных сватов сыграли Юскэ Тасаки, которого 17-го числа того же месяца назначили министром сельского хозяйства, и его жена. Список гостей поражал воображение. Судя по родственникам, в большинстве своем правительственным чиновникам и ученым, Харуми нисколько не уступали Матани по значимости. За невесту ходатайствовали друзья Матани – богатые землевладельцы префектуры Вакаяма и члены парламента.
У матери невесты имелись все основания остаться довольной приготовлениями к свадьбе. Однако Хана выглядела несчастной и на пиру сидела опустив очи долу. Все было сделано по западному образцу. Невеста, не привыкшая к роскошным туалетам, чопорно восседала рядом с женихом, высоко подняв голову, и внимательно выслушивала поздравительные речи.
Отец Эйдзи, архитектор по профессии, больше походил на филолога, изучающего китайскую классику. Казалось, этот волевой, суровый старик вполне способен заставить молодую пару жить по его законам – если, конечно, понадобится. А вот его жена была женщиной миниатюрной с мягкими чертами лица. Хана от всей души порадовалась тому, что Фумио выходит не за старшего сына. Для тихой и доброй свекрови настал бы конец света, если бы ей пришлось жить под одной крышей с такой взбалмошной невесткой. Хана ясно представила себе, какой шум подняла бы Фумио, скажи ей кто-то хоть слово поперек. К счастью, Эйдзи был вторым сыном. К тому же банк "Сёкин", в котором он работал, специализировался на иностранной валюте, и пара, скорее всего, большую часть времени будет проводить за границей, а потому серьезных конфликтов с родителями можно не опасаться.
Белоснежная скатерть смотрелась поистине ослепительно в мерцающем свете свечей. Хана припомнила свое брачное путешествие в Мусоту сначала на лодке, потом в паланкине и последовавший за ним пир. Свадьба ее дочери совсем другая! Фумио даже не подумала прислушаться к пожеланиям матери. Все, что Хана смогла сделать, – это позаботиться о приданом дочери и заказать ей праздничные кимоно. И конечно же она не пожалела ни средств, ни сил. Со дня помолвки прошло всего полгода, поэтому приданое получилось намного скромнее ее собственного. Однако Хана посчитала своим долгом снабдить Фумио полным набором кимоно – и на каждый день, и для торжественных случаев. Подобранной на все четыре времени года одежды должно было хватить лет на двадцать, даже с учетом того, что Фумио не будет заботиться о своем гардеробе должным образом. Хана лично следила за пошивом кимоно и осталась довольна результатом. После бракосочетания наследного принца фениксы и хризантемы возглавляли список популярных узоров, а потому хризантемы красовались на всех предметах приданого, начиная с подушек и постельного белья и заканчивая покрывалами на сундуки.
Фамильный герб Харуми представлял собой две стрелы на черепашьем панцире – весьма достойное изображение для потомков самураев. Хана поинтересовалась насчет женского герба, и мать Эйдзи поведала ей, что дамы семейства избрали для себя ветку сливы. Хана немедленно заказала в ткацкой мастерской шторы с двумя гербами, но получилось не очень удачно – слишком уж разными были эти рисунки. Герб со стрелами указывал на кровную связь с древним кланом Мори, а ветка сливы – на отдаленное родство с домом Сугавара. Могла ли ветка сливы достаться семье по материнской линии? Хана не исключала такой возможности, но все равно остановилась на плюще. В этом узоре ей хотелось выразить свою надежду на то, что ее гордая и независимая дочурка прильнет к мужу, словно плющ к стволу дерева. И быть может, намекнуть на свою обиду – ведь при организации свадьбы ее мнение совершенно не бралось в расчет. Для кимоно невесты с длинными рукавами избрали яркие цвета в городском стиле. По традиции Кии в конце свадебного пира новобрачная должна появиться в черном; но Фумио настояла на серовато-зеленом кимоно из шелка юдзэн с узором из листьев плюща. Это кимоно, со вкусом украшенное золотой нитью, получилось поистине сказочно прекрасным.
Однако все усилия Ханы пошли прахом – свадебные наряды невесты не произвели на гостей должного впечатления. Причина, скорее всего, заключалась в том, что Фумио чувствовала себя неуютно в этой слишком роскошной и сковывающей одежде. Она совсем не умела носить красивые кимоно.
Гостей потрясло совершенно иное: солидный рост невесты в 5 сяку 4 суна и немалый вес – 67 кг. Она действительно выглядела весьма внушительно на фоне изящного жениха. Эйдзи как-то заметил, что чересчур хрупкие японские женщины невыгодно смотрятся на иностранных приемах. Хана припомнила слова зятя и со вздохом подумала: не за фигуру ли выбрал он Фумио?
Поверить в то, что дом в районе Оомори на юге Токио принадлежит недавно вступившему в брак простому банковскому служащему, было трудно. Матани не только приобрели этот особняк, но и согласились давать деньги на ежемесячные расходы и выплачивать жалованье прислуге. С финансовой точки зрения Эйдзи стал приемным сыном Матани, но в этом не было ничего необычного. Молодые перспективные сотрудники дипломатического корпуса, министерства финансов, Банка Японии и банка "Сёкин" нередко брали в жены девушек из состоятельных семей. И Кэйсаку, и Эйдзи это казалось вполне естественным. Что до Фумио, она вообще не считала нужным забивать себе голову подобными глупостями. Новобрачная пребывала в состоянии эйфории и отринула все принципы, за которые так долго цеплялась. Несмотря на свои бунтарские выходки, она всегда была и оставалась избалованной девчонкой, не знавшей ни дня лишений. Когда-то ей претила сама мысль о браке с отпрыском богатенького семейства, и она выбрала себе мужчину без собственности. Однако тот факт, что ее родители купили им новый дом, нисколько не смущал девушку. Никаких противоречий она в этом не наблюдала.
Пока молодые наслаждались медовым месяцем, супруги Матани вернулись обратно в Вакаяму. Хана удачно выдала замуж старшую дочь, но при этом никакой материнской радости не испытывала. Кэйсаку понимал состояние жены и проявлял всяческую заботу. Он пригласил ее отобедать с ним в вагоне-ресторане по дороге домой и время от времени показывал ей интересные виды из окна. Должно быть, считал, что таким поведением может загладить вину перед женщиной, которую так часто оставлял одну.
– Похоже, Эйдзи много пьет, – невпопад сказала Хана. Судя по всему, этот вопрос не давал ей покоя.
– Это точно. Вот бы мне так уметь!
– Надо было предупредить Фумио. Молодому человеку не следует увлекаться спиртным.
– Не переживай. Зато пьяница никогда не пойдет на сторону.
Кэйсаку всегда заказывал на банкетах чай, потому что не мог выпить даже трех тёко сакэ, но при этом он прославился своими амурными похождениями. Мужчины постоянно обсуждали Кэйсаку, восхищаясь его способностью ухлестывать за дамами, заправившись одним чаем. Молва утверждала, что жена узнала о его проделках и он был вынужден остепениться. На самом деле Хана никогда не обвиняла его в глаза. И уж конечно, не бросала в припадке ревности вызов гейшам, с которыми развлекался ее супруг. Просто Кэйсаку был тот еще сказочник и любил приукрасить факты, чтобы позабавить приятелей. Отсюда и все эти слухи. "Вы не представляете, что было, когда она узнала о моих похождениях! Теперь я даже в глаза ей смотреть боюсь. Дом превратился в сущий ад, приходите, сами увидите. Со мной обращаются хуже, чем с приемным сыном, честное слово!" Кэйсаку от души веселился, рассказывая подобные байки. Но по мере того, как жизнь доставляла ему все больше и больше удовольствия, Хана неуклонно мрачнела.
– Погляди! Это Оигава! – закричал Кэйсаку и начал насвистывать популярную в народе песенку об этой реке. Он пребывал в прекрасном расположении духа и, словно какой-нибудь юнец, радовался тому, что едет по Токайдо с женой.
Однако Хана была не в силах разделить его восторги.
– Какая скука!
По пути они проехали немало рек – Тэнрю, Кисо, Ёдо. Но для Ханы ни одна из них не была достаточно глубока и красива. К ночи поезд наконец-то прибыл в Осаку.
– Дорогой…
– Да, что такое?
– Ни одна река не может сравниться с Кинокавой.
– Ты права. – Кэйсаку прикрыл рот рукой и зевнул.
Вскоре после возвращения четы Матани в Мусоту дочь Косаку упала в речку Нарутаки и утонула.
Одним весенним утром восемнадцатилетняя Мисоно ушла погулять и не вернулась. Умэ сходила с ума от тревоги, Косаку в ярости метался по дому. На следующее утро им сообщили, что найдено тело их дочери. О суициде не могло быть и речи, вскрытие показало, что ее не убивали. Все пришли к единому выводу: девушка шла по берегу, поскользнулась и упала в воду. Однако с чего бы это Мисоно вдруг вздумалось гулять так далеко от My соты, да еще вдоль реки, которая течет от Сонобэ к Кусуми? Странно все это. Жители деревни, дрожа от страха, шептали друг другу на ухо, что девчонка, скорее всего, была одержима духом лисы. В My соте действительно имелось место под названием Могила Лисы. Место это издревле считалось проклятым, но до сих пор лисы еще никого не доводили до такой беды.
Похороны единственной дочери младшей ветви состоялись сразу же после бракосочетания старшей дочери главного семейства. Даже посторонним становилось не по себе, когда они думали об этом. Хана наняла рикшу и без промедлений отправилась в "Синъикэ". Ей пришлось заменить убитых горем родителей и самой позаботиться о похоронах. Слов утешения не находилось. Хана старалась занять себя многочисленными делами и раздавала указания вызванным из главного дома в Мусоте слугам, не в силах смотреть в лицо Косаку, который сидел, уставившись в пол, и даже не замечал ее присутствия. Соседи пришли на поминовение, а у Ханы не было свободной минутки, чтобы спокойно посидеть с остальными членами несчастного семейства.
Она никак не могла отделаться от мысли, что убитый горем и оплакивающий смерть единственной дочери Косаку в любой момент может поднять голову и отпустить в адрес невестки едкое замечание. Как ни странно, сама она напрочь забыла о неприязни, которую питала к деверю все эти годы, и теперь не знала, как его утешить.