Преданность Кэйсаку одной-единственной жизненной цели раз и навсегда связала с ним Хану. Она вспомнила о своем мимолетном увлечении Косаку. Бесстрастно наблюдая за своим деверем, она попыталась представить себе, каково это – быть женой такого мужчины. Косаку был человеком умным и в некотором отношении даже превосходил своего брата. Получив в наследство холмы, он усердно трудился, засаживая их плодовыми деревьями, и тем самым поднял стоимость земли до невероятных высот. Проницательности и дальновидности ему тоже было не занимать. Всю жизнь он читал книги и ни разу не ошибся в своих прогнозах, предсказывая надвигающиеся перемены. И все же Косаку жил исключительно ради себя.
Умэ, единственная женщина в жизни Косаку, так и не смогла полностью реализоваться. При жизни мужа Хана относилась к деверю осмотрительно и даже до некоторой степени сумела убедить себя в том, что он ей не нравится. Ныне от былой увлеченности Косаку не осталось и следа. Но и неприязни к нему она тоже не испытывала, хотя все эти годы он прожил эгоистом.
Хана понятия не имела, как Косаку расценил ее долгое молчание. Он вдруг поднялся на ноги и заявил, что уходит.
Его гэта стояли на расстоянии суна друг от друга у входа. Обувь сияла чистотой – ее явно протерли мокрой тканью. Привередливый Косаку тут же заметил это.
– Хорошая у тебя служанка.
– Да, знаю, – кивнула довольная Хана. – Позволь мне представить ее тебе. Оити! – хлопнула она в ладоши.
Из кухни появилась маленькая светлолицая женщина средних лет, слишком утонченная и изысканная для служанки. Увидев Косаку, она поклонилась ему:
– Я служу своей хозяйке верой и правдой.
Голосок у Оити был бодрый, манеры приятные. Даже Косаку не нашел к чему придраться.
Во время подготовки к похоронам Кэйсаку к Хане пожаловали дамы, желавшие предложить свою помощь. Среди них одна выделялась особым усердием. Через некоторое время Хана вспомнила эту женщину с аккуратно завязанным поясом-оби. Приятельница сообщила, что ее зовут Оити и что она урожденная горожанка. Когда пришла пора выдавать ее замуж, семья обанкротилась. Вот она и живет одна. Будучи искусной швеей, помогает профессиональным портнихам и дает уроки молоденьким девушкам. Оити без раздумий согласилась на предложение Ханы стать ее личной служанкой, добавив, что будет счастлива работать у такой госпожи. По какой-то необъяснимой причине женщины понравились друг другу с первого взгляда. Оити, которая до сих пор оставалась девственницей, была натурой утонченной, и это очень импонировало Хане. Когда она решила навсегда поселиться в Мусоте, Оити молча последовала за ней.
Хана надела гэта и проводила Косаку до ворот, по пути рассказывая ему историю Оити.
– Повезло тебе, – мрачно покивал Косаку. – Впереди нас ждут трудные времена, надо окружить себя надежными людьми.
Номонханский инцидент произошел совсем недавно, и правительство не спешило ставить общественность Японии в известность о том, что русский танковый корпус наголову разбил непобедимую японскую армию. Но на международной арене было неспокойно – даже Хана это знала.
– Думаю, ты прав, – сказала она.
– Еще бы.
– Будет война?
– Номонхан – это уже война. Кабинет Хиранумы не в состоянии контролировать ситуацию. Читать дневник Ханако, конечно, приятно, но надо иногда и в газеты заглядывать, – проворчал Косаку на прощанье.
Ни разу не обернувшись, он прошел через ворота и направился в Синъикэ. Кимоно раздувал ветер, и худая, высокая фигура внезапно обрела округлые очертания. При виде торчащих из-под подола тоненьких ножек у Ханы вдруг заныло в груди – таким несчастным и одиноким казался этот человек.
– Оити…
– Да?
– Косаку говорит, что скоро война будет.
– Неужели?
– Так и есть.
– Наверное, он прав.
– Почему ты так думаешь?
– Я считаю, что умный мужчина, который стоит в стороне от дел, видит будущее гораздо отчетливее тех, кому приходится много трудиться.
– Значит, ты с ним согласна…
Предсказания Косаку, действительно, сбылись. В сентябре Великобритания и Франция объявили войну Германии, и началась Вторая мировая. Политические круги Японии незамедлительно отреагировали на это. В 1940 году командующий военно-морским флотом Мицумаса Ёнаи дал яростный отпор антивоенным речам Такао Сайто, и вскоре политические партии уступили место военным. Германия, Япония и Италия образовали Тройственный союз. Появилась монархическая организация под названием "Ассоциация помощи трону", объединившая бюрократию, левое крыло и политические партии разного толка. Такой резкий поворот удивил даже Хану, которая плохо разбиралась в политике. Повсюду слышалось словосочетание "напряженная политическая обстановка", как нельзя более точно описывающее сложившуюся в стране ситуацию. Здорового баланса сил больше не существовало.
Переживая за Харуми, которые по-прежнему жили на Яве, Хана с большим интересом наблюдала за международной обстановкой и частенько выражала свое беспокойство в посланиях к Ханако. Фумио писала в ответ, что антияпонские настроения среди голландцев усиливаются. Она также жаловалась, что у Эйдзи большие проблемы с продажей иностранной валюты и что даже яванцы стали относиться к японцам враждебно.
К счастью, в начале следующего года Эйдзи перевели в Токио, в центральное отделение банка. Харуми высадились в бухте Иокогама и поселились в столице. В своем письме Фумио сообщила, что они купили себе дом гораздо большего размера, чем тот, который был у них в Оомори. Дочь пригласила Хану приехать и поглядеть, каких успехов добился ее муж, несмотря на то что никакого наследства у него не было. "Похоже, самонадеянность Фумио умрет вместе с ней", – вздохнула мать.
Она, впрочем, не стала обращать внимания на едкие замечания дочери. К тому времени Ява попала в окружение объединенных американских, британских, китайских и голландских сил, и все японские активы в Юго-Восточной Азии были заморожены. Связи Японии с Америкой находились на грани развала. 8 декабря вышло коммюнике Главного командования: "На рассвете восьмого числа Императорская армия и флот вступили в состояние войны с американскими и британскими силами на западе Тихого океана".
"Мы, волею Неба император Японии, восседая на Небесном троне в череде своих предков, каковая тянется в глубь веков, обращаемся к вам, нашим храбрым верноподданным.
Сим мы объявляем войну Соединенным Штатам Америки и Британской империи. Солдатам и офицерам наших армии и флота надлежит сражаться до победного конца. Нашим слугам в министерствах и ведомствах следует ревностно и добросовестно исполнять свои задачи, всем остальным нашим верноподданным вменяется в обязанность заниматься своими делами и не отклоняться от долга перед отечеством. Сплоченная единой волей нация обязана мобилизовать все свои силы, дабы ничто не помешало нашим военным успехам".
Императорский указ об объявлении войны тронул народ Японии за душу. Пацифистам ничего не оставалось, как только превратиться в "храбрых верноподданных".
Томокадзу, который собирался жениться сразу после окончания семейного траура, призвали в армию. Получив повестку, он поступил в Школу военного управления и стал кадетом. Весной 1942 года в Зале военных заседаний Кудан состоялась скромная церемония бракосочетания одетого в мундир Томокадзу и его возлюбленной в простеньком наряде. Хана еще долго сокрушалась, глядя на фотографию невесты в свадебном покрове и черном фурисодэ. От снимка веяло щемящим одиночеством – отец со стороны жениха отсутствовал, да и выдающихся людей среди гостей тоже не наблюдалось. Все сложилось бы иначе, будь Кэйсаку жив. Да, незатейливая вышла церемония, а ведь жених – второй сын семейства Матани! От подобных мыслей Хане становилось невыносимо тоскливо.
– Вы слишком старомодны, мама. Неужели вы не понимаете, что нестабильность царит во всем мире? Институт семьи скоро совсем отомрет.
Одетая в мужнины бриджи для гольфа Фумио несла дежурство в Обществе соседей. В руке она сжимала циркуляры о распределении солдатского обмундирования и расписание учебных воздушных налетов, пребывая при этом в крайнем возбуждении. Бывшая либералка, с началом войны она превратилась в храбрую верноподданную, которая целиком и полностью поддерживает политический курс Японии. Однако Эйдзи не разделял ее настроений. Он долгое время прожил за границей и относился к войне весьма пессимистично.
– Все говорят о "великой восточноазиатской сфере совместного процветания", но в странах, попавших под контроль милитаристской Японии, царит полная неразбериха, матушка. Если уж быть честными до конца, надо назвать эту сферу "великой восточноазиатской сферой бедности", – сказал он однажды Хане.
– Времена настали поистине ужасные. Одно вытекает из другого.
– Но война скоро закончится.
– Почему ты так думаешь?
– Если я начну высказывать подобные мысли вне стен своего дома, меня наверняка сочтут предателем. Но я знаю, что Япония проиграет.
– Значит, это правда…
– Кто-нибудь еще придерживается того же мнения?
– Да. Сэйитиро. Косаку тоже как-то сказал, что Япония обречена, и члены Общества молодых людей его чуть на куски не разорвали.
– Неудивительно.
– Фумио не единственная, кто продолжает надеяться на победу в войне. Гораздо проще делать все возможное для победы, чем вообще ничего не делать, потому что уверен в поражении.
Эйдзи поглядел на Хану поверх очков и уловил в глазах тещи отблеск той отваги, которую унаследовала Фумио. Его жена с самого первого дня совместной жизни предъявляла мужу различные требования. Воли к тому, чтобы заставить мужа стать идеалом, ей тоже было не занимать. Она не собиралась сидеть сложа руки и оценивать его возможности со стороны. Несмотря на то что Фумио постоянно выступала против матери, в их жилах текла одна кровь.
Хана приехала в Токио на свадьбу Томокадзу и остановилась у Харуми. Дом действительно оказался гораздо больше их прежнего гнездышка в Оомори. Однако за порядком никто не следил, поскольку всю прислугу забрали в армию. В комнате на втором этаже, которую поспешно приготовили к приезду Ханы, царил полный кавардак. В токонома стояла ваза, но без цветов. Хана взяла ее в руки и поняла, что фарфор очень дорогой. Кремовая с рисунком цвета индиго, она напоминала китайские вазы времен династии Сун и корейские династии Йи.
– Это фарфор саванхалок, – объяснила Ханако, которая ходила за бабушкой по пятам. – Торговцы утверждают, что эту вазу выкопали из древней могилы на Яве. Я переводила для родителей с малайского, когда они ее покупали.
Хана тут же сообразила, что перед ней драгоценный тайский фарфор, который японские антиквары называют "сункоро", и очень удивилась. Неужели Эйдзи и Фумио начали интересоваться старинными произведениями искусства?
– У нас еще есть, – заявила внучка, открывая шкаф.
Чтобы развлечь бабушку, она принялась доставать дорогие вещицы и щелкать по ним ногтем. Звук получался чистый, высокий, словно колокольчик звенел.
– Как красиво!
– Это особенность саванхалок. А вот эта посуда – с Бали. Цвет тот же, но музыки нет.
Ханако расставила несколько тарелок, мисок и ваз "саванхалок", снова и снова проверяя их на звучание. Сперва она делала это только затем, чтобы позабавить бабулю, потом увлеклась сама, и в ней проснулся неподдельный интерес к старинной керамике.
– Фарфор саванхалок всегда такой звонкий?
– Думаю, да. Очень мило, правда? Ханако еще раз щелкнула по краю тарелки и внимательно прислушалась.
– Бабушка, ты можешь себе представить людей, которые жили за много веков до нас? – спросила она с серьезным видом.
Удивительно, как Фумио, которая изо всех сил старалась отгородиться от прошлого, могла взрастить дочь, искренне интересующуюся древностями. Уныние, охватившее Хану после свадьбы сына, внезапно развеялось.
– На следующий год ты пойдешь в Школу для девочек, не так ли?
– Да. Я уже в шестом классе. Но в последнее время у меня масса проблем.
– Да?
– На Яве учителя постоянно повторяли, что мы должны быть настоящими японцами, и я усердно трудилась, ни на минуту не забывая о том, что я японка. Но когда мы вернулись сюда и я очутилась в окружении японцев, меня охватило странное чувство – я не знала, как себя с ними вести.
Хане стало жаль внучку. Она, наверное, и подружку себе в классе найти не может, ведь все остальные девочки родились и выросли в Японии.
– Пойдем в магазин, Ханако, – предложила Хана, желая поднять девочке настроение. – Давай купим тебе кимоно, я ведь скоро уезжаю.
– Кимоно?!
Глаза Ханако загорелись яркими звездами. Отчасти по причине проживания за границей, отчасти из-за убеждений Фумио, она никогда не носила даже простой юкаты. По возвращении в Японию Ханако завидовала своим подружкам, которые надевали кимоно на новогодние праздники. Но девочка понимала, что сейчас, когда страна ведет войну, просить новые наряды не время, к тому же она была не из тех, кто давит на родителей, вынуждая покупать одежду.
Ханако ликовала. Она впервые оказалась в отделе кимоно универмага "Мицукоси" в районе Нихомбаси и совала нос в каждый уголок, стараясь не пропустить ни одной детали. Однако трудные времена сказались и на этом магазине. Хозяева строго придерживались запрета на роскошь, и от прежнего духа веселья и беспечности не осталось и следа. На манекене было представлено свадебное кимоно с узкими рукавами для второй половины торжества. Даже такой строгий наряд и тот смотрелся вызывающе. Шелковый креп и тонкую парчу убрали с глаз долой. Но вместо дешевого крашеного материала на витрине были выставлены образцы дорогого эпонжа – это стало возможным только благодаря его приглушенным тонам.
Продажа кимоно из узорчатого шелка была запрещена. В отличие от Осаки в Токио Хану почти не знали, влиянием своим она воспользоваться не могла, и ей ничего не оставалось, как остановить выбор на рулоне шелкового крепа с белыми пионами на темно-розовом фоне. Стоило приложить материал к груди Ханако, как розовый цвет придал щечкам живости и личико уже не казалось таким бледным. Для хаори Хана выбрала эпонж из Осимы. Он стоил в десять раз дороже шелкового крепа, но Ханако понятия не имела об истинных ценах на материал для кимоно и по пути из универмага с восторгом прижимала к груди пионы.
Бабушка с внучкой прошли между охранявших вход в магазин каменных львов и зашагали по улице. На подступах к мосту Нихомбаси их остановила женщина средних лет в темном кимоно с подвязанными рукавами, надписью на поясе "Японская ассоциация женщин" и забранными в пучок волосами.
– Прочтите это, – сухо бросила она и протянула Хане листовку.
На листке величиной в половину открытки красовались крупные иероглифы, гласившие:
"МЫ ДОЛЖНЫ БИТЬСЯ ДО КОНЦА!
НЕМЕДЛЕННО УКОРОТИТЕ РУКАВА ВАШИХ КИМОНО!
ЯПОНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ЖЕНЩИН, ТОКИЙСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ".
– Что там написано, бабуля? – Ханако попыталась прочесть слова, но Хана только покачала головой и спрятала листовку за пояс.
– Пойдем домой, милая.
Девочка вся искрутилась в такси, наслаждаясь роскошной обстановкой и вспоминая беспечную жизнь на Яве, где у них был собственный автомобиль. Хана же сидела, погрузившись в свои мысли. Теребя белый платочек, который достала из рукава длиной в один сяку и три суна, она все думала, как материал от обрезанных рукавов кимоно может помочь победе над врагом. Этого, наверное, ей никогда не понять.
Эйдзи настаивал на том, что нет никакой необходимости эвакуировать семью, – такова была его уверенность в скорой капитуляции Японии. Однако ситуация день ото дня осложнялась, японские милитаристы продержались гораздо дольше, чем он рассчитывал. Пессимистические настроения Эйдзи целиком и полностью разделял его шурин Томокадзу, ныне второй лейтенант.
– Знаешь, Эйдзи, у Японии не осталось ни одного авианосца, – мрачно вздохнул Томокадзу, выдав зятю военную тайну.
Эйдзи побледнел.
– Значит, нам придется вести бой на родной земле?
– Да. Армия этого добивается, хотя флот категорически против.
Южный тихоокеанский фронт уже приближался к Японским островам. Императорский штаб выпустил коммюнике, в котором говорилось, что битва у острова Гуадалканал явилась поворотным пунктом в войне, причем в пользу Японии, но большинство сочли эту кровавую бойню поражением. Вскоре было объявлено о полном уничтожении войск, защищавших остров Атту.
Повсюду слышались истерические вопли: "Биться до конца на японской земле!" В конце осени 1943 года Эйдзи и Фумио решили-таки эвакуировать детей. К тому времени уже половину одноклассниц Ханако перевели в провинциальные школы.
Кадзухико поступил на литературный факультет Токийского императорского университета. Отсрочку – последнюю привилегию студентов – продлили только до осени. Никто не знал, когда начнется призыв учащихся школы высшей ступени. Фумио, которая на всех углах кричала о том, что семья не имеет большого значения, тем не менее осталась в Токио с Кадзухико в знак уважения к его положению старшего сына. Узнав, что Утаэ доверила своих детей Хане еще в прошлом месяце, она сама отвезла Ханако и Акихико в Мусоту.
– Что такое семья, мама? – совершенно неожиданно спросила Фумио.
– Порой я и сама задумываюсь над этим вопросом.
Хана увильнула от прямого ответа и продолжила работу, не желая вступать с дочерью в бессмысленные препирательства. Она шила мешок для песка, которыми пользовались для защиты от пожаров. Члены Общества молодых людей доставляли песок из Исоноуры и ссыпали его в кучи у деревенской управы и на школьном дворе. Начиная с апреля 1942 года воздушные налеты регулярно совершались даже на отдаленные районы сельской местности.
– Сэйитиро покинул Осаку и теперь ездит на работу из Кисивады, где живут родители Яэко. Жена Томокадзу сбежала с ребенком в Киото. И даже старший брат Эйдзи отправил детей к родителям жены. Вам не кажется это странным? К Матани вернулись только Утаэ, я и наши дети. Мама…
– Что такое? И прошу тебя, не повышай голос.
– В древности процветал матриархат. И это правильно, вам так не кажется? В конце концов, в случае опасности можно положиться только на родную мать.