Повесть о провинциалке.
Содержание:
Владимир Семёнович Маканин - Валечка Чекина 1
Глава 1 1
Глава 2 3
Глава 3 5
Глава 4 8
Глава 5 10
Глава 6 13
Глава 7 15
Владимир Семёнович Маканин
Валечка Чекина
Глава 1
М ы с ней учились в одном небольшом городке, в одной школе - только я всегда был в классе "Б": это называлось в параллельных классах. А затем, окончив школу, поехали поступать в институт, в Москву, и опять встретились: встреча произошла в студенческой столовой. Но мы были еще не студенты - мы были только-только с поезда. Мы ехали в разных вагонах и друг о друге не знали.
Мы столкнулись у кассы, там восседала женщина и нажимала клавиши - столько-то рублей и столько-то копеек, следующий, я вас слушаю. Нам это было в диковинку. И тогда же произошел случай со "вторым компотом". О нем позже.
Валя и сейчас живет и здравствует, но к ней очень подходит эта интонация прошедшего времени. Была такая девочка. Валя Чекина. Милая и славная. И так далее…
О тец погиб в 1944 году.
Похоронная прибыла в далекий уральский городок рано утром, и Тося Чекина не пошла на работу. Она плакала до самого вечера.
К вечеру пришла тетка, Мария Васильевна.
- Хорошее училище, дельное, - говорила тетка. - Отдавай туда Валечку, и половина детей, считай, устроена. И форма ей будет, и питание…
- Поварское, что ли?
- Ну да. Хорошее училище.
- Нет.
- Почему "нет"?
- Чекин всегда говорил: убьют меня или не убьют, а Валечка пусть учится.
- А в училище разве не учатся? И с нашим хлебозаводом они связаны. А еще знаешь что? Их после училища в самые разные города посылают.
- Ну? В большие?
- Даже в Москву. Повар везде нужен.
Но Тося Чекина стояла на своем:
- Вот Сережа подрастет - пусть идет в поварское. А Валечку не пущу. Да еще и думать-то рано об этом…
- Это верно. - И тетка вздохнула, бережно положив на стол похоронную.
У Чекина было двое детей - Вале восемь лет, а Сереже ровно год.
- Тьфу ты! Опять свет погасили…
- Экономят, - вздохнула Тося.
Помолчали.
- А Валечка не боится в темноте? - спросила тетка.
- Нет… Валя!
- Я иду, мама.
Валечка пошелестела тетрадями и пришла из той комнаты.
- Я как раз уроки кончила. Ну как раз, мама!
- Вот и умница.
Тетка шепнула:
- Не знает? Не говорила?
- Нет еще, - сказала мать и спросила у Вали: - Значит, кончила уроки?
- Как раз. Последнюю цифру написала - и погас свет!
- Молодец…
Маленькая Валечка почувствовала, что мать хочет ее обнять, и ощупью, в темноте шагнула ближе и ткнулась в живот матери.
- Молодец. - Мать погладила ее по голове. - Первоклассница моя… Скоро ли Сережа наш таким будет?!
- Скоро, - сказала тетка. - Если пошел, теперь все скоро.
- Нет… - сказала мать. - Он еще не ходит.
- Как не ходит? Сама видела…
- Будет врать-то.
И тут вмешалась Валечка:
- Мам, это правда. Пошел Сережа. Сегодня пошел.
- Да?
- Ты ж весь день болела, мама. Вот и не заметила…
Мать промолчала. Тетка тихонечко вздохнула и в темноте потрогала рукой на столе похоронную. А Валя с детской обязательностью и настойчивостью еще раз пояснила:
- Ты болела, весь день лежала, вот и не заметила.
В девятом классе Валечка Чекина читала запоем, особенно же ей нравился Бальзак. Выпущенный золотистый пятнадцатитомник докатился волной до самых глухих городков.
- И ты все это читала? - с завистью спросила подружка-одноклассница.
Обе только что пришли из школы - уже вечер; и Валя ответила ей со значительностью:
- По второму разу читаю.
- Нравится?
- Очень.
Обе бросают свои портфели. За окном - зима, долгая зима провинциального городка. Долгий зимний вечер с вьюгой. Да еще матери работают в ночную смену - дивное время! Можно бы сесть за домашние уроки, но девятиклассниц уроки не очень-то путают.
Обе сидят, нет, полулежат на пуховой материнской перине, две подружки. И Валя читает заложенные страницы.
- Иди, иди! Делай уроки! - кричат они маленькому Сережке, если он вдруг входит к ним.
Он кое-как перешел во второй класс, он вял и совершенно безлик.
- Мне скучно, - робко лепечет он, появляясь в дверях.
- Иди, иди.
Наконец они вспоминают, что его пора кормить и укладывать спать. Ест Сережа медленно и вяло: он вообще апатичный. И какой-то прибитый. Ни жизни в глазах, ни искорки.
- Ешь быстрее!
Сережа равнодушно жует. Они подгоняют его с неосознанной подростковой жестокостью:
- Ну ты - дите войны!.. Быстрее!
Для них это шутка, а смысл выражения далек. Сережа роняет ложку. Кажется, он спит над тарелкой.
- Ну ты посмотри на него! Его можно в цирке показывать! - говорит Валина подружка. Перед глазами у нее все льется сладкий мед читаемого романа. И Валя берет ложку и энергично "докармливает" - впихивает ему за ложкой ложку.
- Вот он всегда такой. Его в школе даже девчонки бьют, а он только нюнит… Плакса! И каким он только в жизни будет?! Дите войны, еще немножечко кашки?
Но каша изо рта Сережи вываливается опять в тарелку. Он как бы спит.
- Хватит! - решает Валя. Поит сладким чаем и быстро укладывает его в кровать.
Валя собирает ему на завтра портфель, затем они гасят в его комнате свет. А сами, прижавшись, опять утыкаются в золотистую книгу.
- Сейчас, - шепчет Валя, листая. - Сейчас я тебе прочитаю, что она ему ответила…
- А этот журналист ее еще встретит?
- Да. Такая любовь будет!
- Найди-ка, листай быстрее.
- Подожди. Гляну в комнату.
Валя идет к уснувшему братишке. Она подтыкает углы одеяла и возвращается, чтобы, отыскав, читать щемящую страницу. Барак полузанесен. За окнами долгая уральская зима, а мать работает в ночную смену.
- Сейчас, сейчас, - шепчет Валя, листая книгу.
В конце девятого класса Валя была влюблена. Она была влюблена и в десятом, вплоть до самых выпускных экзаменов. В преподавателя литературы. Самая подходящая личность.
Однажды поздним вечером она не сдержалась, заплакала и кинулась к матери. Уже ложились спать. И вот, худенькая, в ночной рубашке, заливаясь слезами, Валя кинулась. И шептала матери, что "сильно-сильно" любит.
Мать, утомленная работой, заспанная и плохо соображающая, восприняла это однопланово:
- Я ему покажу!.. Небось говорил о Пушкине, а сам глаз не сводил!
Валя так и затряслась:
- Ой, что ты, мамуля. Ради бога. Он совсем не такой!
Валя хватала мать за руки, сжимала и целовала ей руки:
- Мамуля, прошу… Я ж тебе призналась. Я ж от сердца.
И мать поняла: уложила ее спать, пообещала молчать. Однако она еще не вполне была уверена, что молчать - это правильно. А Валя была как больная: лепетала, объясняла - лицо, руки и все тело горели. Наконец она забылась. Мать отпустила ее горячую руку, укрыла худенькие плечи.
- Тошшая, - сказала мать тихо. С возрастом мать делалась грузной и все больше, как велось у пожилых людей в городке, нажимала на шипящие звуки. Тошшая. Нишшота. И тому подобное.
И тут же пошла к тетке - поделилась случившимся. И спросила, не нагрянуть ли все-таки к учителю?
- Мне только в глаза ему глянуть - и я все пойму.
- А нужно ли?
Мать пояснила:
- Я столько лет без мужа живу: насквозь мужиков вижу. Мне только один раз в глаза ему глянуть в таком разговоре…
Но тетка была против:
- Не ходи. Не обращай внимания. Я голову дам отрезать, что учитель за свою честь больше трясется, чем твоя Валя.
- И ничего, значит, не делать?
- Ни-ни.
- Я и сама не очень хочу идти - ведь шум-то будет, а будет ли толк?
- Именно. А Валечке объясни, что это бывает и проходит.
- Я точь-в-точь так и объяснила.
- Ну вот видишь!
Когда мать, уже частично успокоенная, заспешила опять домой, тетка сказала:
- А может, он и не заметил всего этого?
- Кто? - спросила мать.
- Как кто - учитель.
- Вальку не заметил?
- Ну да. - И тетка с легкой улыбкой и легким же шепотком заговорила: - Ты только моему не болтай… Лет десять назад я в нашего зубного врача влюбилась.
- В районного?.. В Галкина?
- А что тут такого?
- Нет, ничего. Просто смешно.
- А вот мне было не до смеха. Честно говорю… Но он, подлец, так и не заметил. Даже не сообразил, зачем баба к нему так часто ходит. Зубы мои, между прочим, не вылечил, а только попортил.
- Ну нет. Сейчас он хорошо лечит. Это ты на него зря!
- Сейчас да. За десять лет чему не научишься.
Но учитель заметил: Михайло Федорыч Новгородов относился к своей учительской профессии всерьез. И влюбленность девятиклассницы встревожила его и озаботила. Он рассказал жене - краснея, добавил, что речь идет "не о глупостях". Жена сказала:
- К матери ее сходи.
- Я?
- Конечно. Пусть мать хорошенько пристыдит девчонку.
- Эге, да я чувствую, ты сама не прочь сходить и пристыдить!
Тридцатилетний учитель заходил по комнате и, еще раз густо покраснев, сказал:
- Нет… У девочки это от большой чувствительности.
Он решительно подчеркнул:
- И ни от чего больше.
- А все же сходи к ее матери, - мягко сказала жена, припрятывая чувство, на котором ее было поймали.
- Нет!
Начитанность сделала Михайлу Федорыча мастером обобщающих фраз.
- Нет! - сказал он, подымая палец (перст) к потолку. - Нет. Учитель русской литературы не может быть доносчиком по природе.
И он заключил:
- У нее это пройдет в тот самый день, как она уедет поступать в институт.
И уже совсем как победитель в споре он улыбнулся:
- Ну, может, двумя днями позже!
И он угадал. Год спустя на выпускном вечере он пригласил Валю Чекину на танец. Учитель важно танцевал со своей выпускницей и, удерживая ее на строгом полуметровом расстоянии, вел разговор:
- Итак, Валя, вы трое едете в Москву… Ты, Тиховаров и еще этот, из класса "Б"… Кстати, когда вы выезжаете?
- Во вторник.
- Правильно. Заблаговременность приносит некую незаметную пользу…
- А вам не обидно, что мы в технический вуз поступаем?
- Если поступите, обидно не будет, - он улыбнулся. - Главное, чтоб поступили.
- Спасибо вам за учебники…
- Ну-ну, пустое… Я вот, Валя, все думаю и думаю. Ах, как хорошо в Москве будет Тиховарову. Спокойный. Волевой. Тихий. И в придачу такая замечательная провинциальная фамилия - Тиховаров.
Валя блеснула глазами:
- Мы тоже сумеем!
Танго кончилось, и в напутствие учитель что-то не успел досказать. Он только успел пробормотать:
- Дай бог. Дай бог. Дай бог…
Валя уехала; с ней уехали в Москву Тиховаров и я - из городка нас и было трое уехавших. Ехали мы поездом. Номер вагона уже не вспомнить.
Теми же или похожими поездами - "поездами пятьдесят четвертого года" - нас, юных, забросило в Москву, как волной. Очень и очень многих. И добрых. И недобрых. И напористых. И слабых. И всяких-всяких. Мы и сами не знали, какие мы. Это было скрыто и еще не проявлено внутри волны - заметна была лишь сама волна. "О боже ты мой! Сколько ж их приехало!" - сказала старушка на перроне, когда мы с Тиховаровым сошли с поезда, волоча чемоданы. В чемоданах были учебники. Моденов. Перышкин. И так далее.
С тех пор прошло много лет. Наша волна давно перестала быть волной, кончилась или, скажем, растеклась. И даже брызги этой волны давно опали… Гущин стал самым молодым академиком. Гребенников тоже фигура. Дягилев не доучился, а после, ныряя в воду, умер от разрыва сердца. Таня Исаева, которую выгнали со второго курса, стала фотографом на киностудии и очень счастливым человеком. Вот так… И в некотором, конечно абстрактном, смысле "нас" уже нет. И уже, дай бог им удачи, идут другие волны.
Волна за волной набегала,
Волна погоняла волну.
И вот мы сидим втроем - Дужин Олег, Тиховаров и я. Сидим у Дужина и разговариваем. Вспоминаем. И это, собственно, основа рассказа. Отправная точка. Время от времени я спохватываюсь, что уже поздно, жена, то да се, и прошусь домой.
- Да брось, - говорит Дужин. - Совсем ты обабился!
У Дужина есть некоторое право так говорить. Потому что он геолог и в Москве, в своей квартире, бывает редко. Кочевник. Затем начинает проситься домой и уже встает, чтоб уйти, Тиховаров. И мы оба ему говорим:
- Да брось. Совсем ты обабился!
И он, понятно, остается. Такая вот драматургия вечера. А до этого мы были в ресторане. И там тоже пытались уйти, но не ушли. А теперь мы сидим здесь, и вечер не хуже других. Даже лучше. А вот почему?
А потому, что мы вспоминаем.
- Да! - говорит Дужин с восклицанием. - Какая была волна!
Ему и принадлежит выражение - "июньские поезда пятьдесят четвертого года". То есть те поезда, что привезли нас и наши чемоданы из городков и поселков на приемные экзамены. Первенство оспаривает наш Нехорошее. Он кончал факультет журналистики и говорит, что про поезда это он придумал. На самом же деле был такой итальянский фильм "Долгая ночь сорок первого года", после чего это пошло по рукам.
Мы сидим и болтаем. Или смеемся. Дужин, как выяснилось, забыл Валю Чекину - только так, обнаруживая забытое, мы и понимаем, что времени прошла уйма.
- Не помнишь Чекину Валю? - переспросил я.
- Нет. Кто это?
- Училась с нами… Красивая.
- Ну уж нет. Красивых я всех помню.
- Ну пусть и не очень красивая. Все же в ней что-то было особенное.
Но и с пометкой "особенное" он не помнит. Вот жена Олега Дужина Валю, конечно, помнит, и помнит прекрасно - они жили в одной комнате. Но жены его сейчас нет. Она тоже геолог и сейчас в экспедиции. Дужин смеется, что уже много лет он воспринимает самого себя и свою жену как спаренные надписи, то есть на киоске написано: "ПИВО", а пониже: "ПИВА НЕТ". Он смеется и тут же говорит, что они все же ладят.
Где-то и начинается - о судьбе, о счастье. Слова все затасканные, и потому мы говорим о жизненной нитке. То есть у каждого есть своя нитка, которая тянется сквозь всю жизнь. С узелками. С запутанностями. Со странными переворотами и переходами, которые только кажутся запутанностью, а на деле закономерны или даже изящны, как петля Нестерова… Мы говорим о наших сотрудниках: о всех наших. И случайно - о Вале Чекиной.
Собственно, начал Тиховаров. Он всегда Валю недолюбливал. Он ее терпеть не мог. В каком-то человеческом плане они составляли пару: они как бы дополняли друг друга.
И вот Тиховарова понесло. Сидит и рассуждает. Да, дескать, Чекина - несчастный человек, то да се, пожалеть можно. Но я-то знаю, что она была счастливой.
А Тиховаров все дальше и дальше. Дескать, если человек поступает так-то и так-то, то у него и судьба, жизнь, результат жизни складываются именно такими-то, а не другими. Так сказать, причина и следствие. И у правильного человека - счастливая жизнь. А всех прочих он тут же зачисляет в разряд несчастных. Притом закономерно несчастных. Ну, думаю, паразит. (Но чувствую, что и я такой же, в сущности. И Олег Дужин такой же. И любой четвертый. Все мы такие. Ну, думаю, паразиты. Ведь будь мы в силах, мы же весь мир в ячейки позагоняем…)
Тиховаров все делал продуманно и серьезно: умный человек. Он хорошо работал и хорошо женился. У него двое детей. А если и бывали запутанности, то именно у него они бывали изящными, как нестеровские петли. На работе его ценили и ценят сейчас. Он ученый, кандидат наук. Все замечательно. Все прекрасно. Но он почему-то несчастлив… А Валя Чекина жила нелогично и несерьезно. Она и была замужем, и не была. На работе ее не всегда ценили и даже выгоняли. И она всегда была счастлива. Вот ведь как.
Из этого не делался вывод. Боже упаси. К примеру, другой мой приятель тоже жил нелогично и несерьезно, но счастлив не был. Его жизненная нитка тянулась, дергалась и вдруг запуталась в удивительно нелогичный узел.
Но это лишь небольшой спор о Валечке Чекиной. Это частности. Случайная такая минута.
А в общем-то, мы сидим и вспоминаем. Гущин стал самым молодым академиком. У Егорова и Цаплиной трое детей, все мальчики. Дягилев погиб, ныряя в воду. Ну и так далее.
Была такая девочка. Валя Чекина. Славная и милая. Жила она в маленьком городке, без отца - с матерью и с маленьким братом. Училась старательно, без троек. Читала запоем Бальзака. Вместе с Бальзаком был у нее томик Шекспира, но она его не осилила, хотя некоторые фразы запомнила. И даже умело вставляла в свою речь. Жили они бедно, но Валя всегда была чистенькая и опрятная. И решила ехать в Москву, поступать в институт. Провинциалочка.
В школе у нее были славные учителя. И она - поступила.
Валя любила рассказывать о таком вот забавном случае. Это случай со "вторым компотом".
Прямо с поезда она пришла в приемную комиссию. У нее приняли документы, все честь честью, и дали беленькую бумажку - направление. Валя захотела поесть. Дело было к обеду.
Она спустилась в столовую. У кассы была очередь. Она встала в хвосте и, приглядываясь, уже поняла, что такое "выбить чек" и как после по этому чеку получить еду.
Касса была уже в двух шагах.
- Что такое гуляш? - шепотом спросила Валя, увидев паренька из ее же городка и даже из ее же школы. Но юный провинциал лишь густо покраснел. На лоб выкатились капли пота. Он что-то буркнул, что можно было понять и так, и этак, и вообще никак. Этот провинциал был я. Мы все были такими.
И как раз Валя подступила к кассе. Она "выбила" понятный борщ, гуляш и компот. Заплатила деньги.
И вот тут-то, когда нужно отходить, она спросила у кассирши:
- А еще один компот можно?
Кассирша улыбнулась:
- Конечно, можно. Если есть деньги.