Или представляем. Стараемся представить, что Валя Чекина едет сейчас в поезде, Гущин думает о том, что нет у него друзей. Хроменькая Женя Лукова провожает сейчас до метро какую-то веселую компанию. Ну и так далее. И все это происходит именно сейчас - когда мы сидим и разговариваем.
А затем другая минута. Олег Дужин читает из Пушкина - воспламенился и читает:
Бог помочь вам, друзья мои…
"И в бурях, и в житейском горе" - это, разумеется, для всех нас. А "в мрачных пропастях земли" - это для погибшего нашего Дягилева и рано умершей Наташи Тучковой.
И это самое "Бог помочь" мы желаем всем нашим. И Дужин еще раз читает. Уже как бы под занавес:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе, -
здесь он делает глубокий вздох:
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли.
Глава 7
Василий Панин, счастливый, подошел к Вале.
- Ах ты, моя красавица, - заговорил, заворковал он.
Он обожал жену. Он заходил то справа, то слева. Сиял. Он мог вот так часами разглядывать Валю. И, как он сам выражался, "облизывать ее с ног до головы".
- Ну хватит тебе, - сказала Валя.
Но он не мог угомониться:
- Красоточка ты моя! Вот ведь какая у меня женушка!
Василий состоял как бы из двух половинок. Первая была лирической и нежной. Он обожал свою Валю. Вторая была не лирической. И не нежной. Это когда он ревновал или поучал Валю, как нужно относиться к профессии проводника. Валя в таких случаях только отмахивалась и говорила:
- Опять какая-то муха укусила.
Или старалась его отвлечь:
- Ты, когда в райцентре был, детских рубашек на лотках не видел? Вроде бы по трешке?..
Был поздний вечер. Ночь. Поезд мчал… Василий сидел рядом с женой в своем купе для проводников. Он очень хотел спать, но не мог себе этого позволить.
- Ну и пассажиры сегодня, - сказал он жене. - Никак, дьяволы, не улягутся.
- А тебе жалко?
- А чего по вагону шастать? Напился воды - ив купе.
Василий явно находился в состоянии, когда он поучал и ревновал. Проводница (Валя? Валечка?.. Валентина Ивановна?) промолчала. Она сидела рядом и равнодушно вязала на спицах. Вагон покачивало. Ночь как ночь.
- Спать ложись, - сказал Василий.
- Твоя очередь.
- Очередь не очередь, а ложись спать.
Проводница, не отрываясь от спиц, ответила:
- Мое дежурство. Сам спи.
- Знаю я тебя, - Василий вскипел, но сдержался. - Либо заснешь, либо заболтаешься. И опять украдут что-нибудь общественное.
- Ничего не засну.
- Ну, как же тогда крадут у нас?..
- Не знаю, как крадут.
- А с бородачом? Болтала, а? Небось про любовь да про ночку лунную. "Ах, поглядите, как луна на наш поезд глядит!" - передразнил Василий.
Проводница покраснела, но не ответила. Сказала только:
- Болтай…
- Ведь стыдно!.. Стыдно, понимаешь ты это слово?
Василий перешел на свистящий шепот:
- И ведь все в твое дежурство случается.
Василий передохнул:
- Неправда, скажешь?
Проводница промолчала.
- У тебя скоро и простыни, и полотенца - все утащат. Вагон от поезда отцепят, - фыркнул Василий. - Будешь стоять в какой-нибудь степи, смотреть на луну и думать, что едешь!
Василий прислушался. Так и есть, кто-то ходит. Кто-то не спит. Василий, не вставая, выглянул из купе.
- Студент этот. Да еще майор… Курят.
- Не спится людям.
- Это уж точно. Ждут, пока я засну. Сейчас это называется "не спится", а завтра стаканов не будет.
- Неужели майор утащит стакан? До чего же ты глупый, Василий. - Проводница даже руками всплеснула: - На майора подумал, а?! И надо же такое подумать!
- Ну, значит, студент.
- Студент еще туда-сюда. У них голь, все казенное. Если и возьмет, то по привычке… А ты на майора. Ума-то у тебя, Василий…
Василий сам понимал, что перегнул. Но сдаваться не хотелось. И теперь он вспылил по-настоящему. Ей, видно, в голову не приходит, что думают бригадиры об их вагоне, а ведь думают, что здесь работать не умеют! Или даже думают, что для себя Василий Панин крадет…
- И только в единственном вагоне это случается!.. В нашем, ты понимаешь?
Он даже задохнулся:
- Ты… ты… - Он никак не мог подобрать наиболее обидное, наиболее оскорбительное слово, чтоб проело ее раз и навсегда, как кислота. И наконец нашел. И выпалил: - Ты растратчица! Вот ты кто!
Она не стала спорить, сколько же можно. В конце-то концов.
- Пойду-ка пыль протру.
В проходе вагона не было ни души. Она вытирала пыль с поручней. Ни майора, ни студента - померещилось ему, что ли?
- Ох, танго. Танго и-итальяно… - пропела она довольно громко.
Она уже успела немного поговорить с майором. Он рассказывал, что ездит по гарнизонам и лается с начальством. Следит за солдатским питанием - и надо же работа какая!..
- Поплыли туманы над рекой, - напевала она.
Она стояла теперь у самого купе. Но войти и глянуть на майора не решалась: ночь все-таки, да и Василий прямо осатанел, следит.
Поезд тормозил. Станция. Василий взял фонарь. Ага, двинулся в тамбур.
Она быстро вошла в купе. Майор не спал. Видимо, смирился с бессонницей.
- Я… я подушечку вам. Получше принесла. Чтоб спалось вам.
Она поправляла подушку. Майор сидел на нижней своей полке и молчал. На верхних полках храпели.
- Может, в отдельное купе перейдете?.. В последнее, а? - сказала она вкрадчиво и в то же время просто. - Вот у нас военный ехал. Тоже устал, тоже бессонница…
- Что?
- В купе, говорю, отдельное… Там качает меньше.
Майор подумал. Оглядел ее добрым взглядом.
И улыбнулся:
- Красавица ты моя. Не даст он нам все равно побыть вместе. Твой, я про него говорю…
- А он уснет.
- Не уснет. Я его видел.
- Напрасно вы. А там купе тихое. Там броня, никого нет…
- Бронь, - поправил он.
- Ну, бронь… - Она замолчала, а затем сказала: - Поговорить хочется.
- Поговорить?
- Ну да. Я ужасно люблю новых людей. И чтоб рассказывали что-нибудь интересное.
- Имя-то твое как?
- Валечкой звали. - Она улыбнулась. - Расскажите. Вы говорили, что ездите по гарнизонам…
- Да. Работа такая.
- И следите, как солдат кормят?
- Да.
Он вдруг почувствовал, что поначалу понял эту женщину не совсем правильно. И смутился за свою ошибку. И стал что-то рассказывать… Она слушала. Она переспрашивала, ойкала или всплескивала руками.
- Валентина! - раздался голос Василия. - Где ты есть?
- Иду, иду! - Она виновато глянула на майора и выскочила из купе на голос мужа.
Василий в тамбуре возился с полученным углем. Кочережкой он разбивал здоровенные куски и чертыхался: опять скверный уголь…
- Чего тебе? - спросила проводница.
- Ужин-то сделай…
А когда она сделала ужин и заглянула в купе, чтобы пригласить майора, тот уже спал.
Они поужинали.
Василий, дежуривший прошлую ночь, прилег на скамье. Он теперь был в первом состоянии. Не ревновал. И любил жену. Хотелось сказать ей что-то нежное, но клонило в сон. Вагон покачивало. Дела были сделаны. Он ласково взглянул на нее.
- А если разобраться, мы ведь хорошо живем… Верно?
- Верно, - сказала проводница и погладила его рукой.
Глаза Василия закрывались.
- Как там дети? - вздохнула проводница.
- Мать присмотрит.
- Надо ей купить чего-нибудь, Василий.
- Можно.
Теперь он спал. А она сидела возле. Поезд вместе со всем составом как бы тихо запел, зазвенел. Пошли на подъем.
Она думала о детях. Затем о Василии. Затем об этой замечательной жизни на колесах, в которой нет-нет и встречаются люди, и рассказывают, и делятся с ней.
Она дремала и не дремала - привыкла с годами.
- Тормозит… Станция… - прошептала она, вся еще в каком-то сладком сне.
И тут же спохватилась:
- О господи. Узловая!
Она поняла, что уже утро и что четыре ночных часа пролетели. И людям сходить. И майору сходить, не проспал ли?.. Она выглянула - нет, не проспал. Майор уже стоял с чемоданом и с сумкой.
Она кинулась в купе, схватила там сахарницу, красивую, с надписью о фирменном поезде, - что она еще могла? - и к майору. Улыбалась заспанным лицом, а руками заталкивала сахарницу к нему в саквояж.
- Подарок это. На память это. С детства люблю что-то дарить… Вспоминать меня будете.
Майор молчал, недоуменно пожал плечами.
- Хоть небольшая, - сказала она, - все же дружба меж нами была.
Майор не знал, что сказать.
И сошел с поезда, все еще улыбаясь и пожимая плечами.
Она разглядывала Узловую. Когда прибыла тележка с углем, Валя закричала громко и звучно:
- Угля не возьмем! Брали уже… Разворачивай телегу!
Затем она увидела сонного милиционера. Тот дремал стоя, нахохленный, зябкий и весь какой-то несчастный.
- Эй, миленький!
Милиционер вздрогнул.
- Миленький! Чего ты раскис?
И милиционер почувствовал излучение какой-то необыкновенной силы. Он и не заметил, как распрямился. Он вытянулся в струну. И ждал, что еще она ему крикнет.