- Я не знаю. В Ленинград… Варапаев к себе в институт приглашал - давно, правда, было. Позвоню, узнаю.
Она плакала.
- Ну, что же ты плачешь… Перестань.
- Я тихо, тихо. Спи.
Она притихла. Он, продолжая спать, прислушался, плачет она или не плачет - понял, что плачет, и на этом понимании, не в силах переключиться, опять заснул.
- Уж лучше я уеду.
- Почему же лучше?
- Я нехорошая.
- Начинается, - сказал Гребенников.
Валя собирала вещи. И без конца повторяла, что она уедет. Она уедет в приволжский городок, где живет какая-то полузабытая тетка. Домой ей, Вале, возвращаться стыдно. Она не смогла жить в Москве, а там, в маленьком незнакомом городке, она попытается начать жизнь снова. Что ей здесь?..
- Только ты меня здесь и держал, Павлик.
- Ну, перестань.
- Может быть, ты все-таки меня опять полюбишь? Нет?.. Я ведь без тебя здесь погибну… - Она улыбалась: - Павличек, попробуй опять полюбить.
Сначала желание уехать было у Вали лишь настроением, причудой. Но реальность сложилась соответствующая. Вечером позвонили из аспирантуры. Валя выслушала, повесила трубку и вздохнула:
- Павличек, слышишь. Шеф умер.
- Старичок твой?
- Ага.
- Жалко.
Валя ничего не сказала, только вздохнула.
Гребенников спросил:
- А к кому тебя определили?
- К Черникову.
- Имя звучное. Известное.
- Боюсь я, Павлик.
- Чего?
- Завтра он вызывает меня на разговор.
- Это нормально. Он твой новый руководитель.
Она задумалась:
- Может быть, мне уехать и даже не разговаривать с ним?
И вдруг заплакала:
- Когда я без тебя, я всего боюсь, Павлик.
Черников после двухчасового разговора с Валей подытожил:
- Я догадывался, что знания ваши невелики. Но я и не подозревал, что вы просто ничего не знаете.
Валя молчала.
- Я вас уверяю, - продолжал Черников, - медалист-десятиклассник, готовящийся в вуз, знает неизмеримо больше, чем вы.
Валя попробовала улыбнуться козырной своей улыбкой. Не помогло. Черников дрогнул лишь на секунду. И уже опять его глаза смотрели сурово и твердо.
- Интересно, как это вы смогли окончить институт?
Валя опустила глаза.
- Что же вы больше не улыбаетесь?
Валя молчала.
- Вы не знаете простейших операций. Вас должны были выгнать уже на втором курсе.
На какую-то минуту (в конце разговора) он подал ей слабенькую надежду. Она поверила и опять заулыбалась. А он как бы лишний раз убедился. Он поиграл с ней, как кошка играет с мышью. А затем сказал:
- Все. Можете идти… Я соберу специальную комиссию.
Дома Валя сказала:
- Не пойду я на комиссию. Я боюсь.
- Глупенькая, тебя же лишат диплома. Будет считаться, что тебя выгнали из института…
- Пусть.
- Ни образования, ни профессии - это все пусть?
- Павличек, конечно, пусть… Ты меня не любишь, а остальное меня не интересует.
- Да прекрати же!
- Но ведь это правда. Вот хоть поклянусь.
- Ты только на комиссии этого не скажи.
И Гребенников засел за телефон. Дело было нешуточное. Один подобный случай когда-то уже был Тогда все кричали: "Беспрецедентно! Непостижимо!" - и комиссия не только выгнала девчонку из аспирантуры, но и лишила диплома с высшим образованием. Председательствующий ей сказал: "Даже в школе вы преподавать не имеете права", - диплом забрали, не моргнув глазом. Скандал был громкий. Это было три года назад.
В первую очередь Гребенников позвонил Черникову.
- Ничем не могу помочь, - отрезал тот.
На следующий день Гребенников поехал к нему домой. И теперь он просил, как муж просит за жену. О том, что они разведены, он, разумеется, умолчал. Гребенников просил, чтобы Валю отчислили (так и быть!) из аспирантуры, но курс института он самолично переповторит с Валей в этом же году.
- Я обещаю вам, обещаю, - просил он.
Но все напрасно. Черников был не просто тверд в своем, он жаждал справедливости. Он терпеть не мог симпатичных девочек, получающих те или иные дипломы и степени за свои улыбки.
- Но это может вылиться в скандал. В позор! - уже взмолился Гребенников.
- Может.
- Побойтесь бога. Вы же помните тот случай (он назвал фамилию). Тот случай, что три года назад…
- Я не только помню, - сказал Черников.
- То есть?
- Я был председательствующим на той комиссии.
Когда Гребенников вернулся домой, Вали уже не было. И чемоданчика, который она все время собирала, не было тоже. Уехала. Записка доподлинно была такая: "Павличек, облачко мое. Я уезжаю насовсем. Жаль, что ты меня разлюбил".
И теперь Гребенников, встречая знакомых, говорил:
- Новость: Валя уехала.
Голос его был ровный:
- Да, совсем уехала. В какой-то маленький городишко. Нет, не на родину - куда-то на Волгу, адрес не оставила…
Месяца через два в его голосе уже можно было расслышать радость:
- Разошлись?.. Мы ведь давно разошлись. Да, я один. Аспирантуру она бросила - все бросила. Радуюсь?.. Да, пожалуй, радуюсь. Первые дни было тоскливо, уехала - это все равно что умерла. Ну хорошо, пусть преувеличиваю… Но главное вот в чем: сначала я печалился, а теперь вдруг почувствовал себя счастливым.
Гребенников был похож на человека, оправившегося после тяжелой болезни. Иногда, рассказывая, он вдруг плакал:
- Я живым себя почувствовал! Живым!..
Глава 6
Прошло еще три или четыре года. Гребенников стал известным инженером. Что называется, с именем. Валя так и исчезла, не было даже слухов. Тиховаров был уже с хорошей, признанной диссертацией.
Вот именно. Каждый ушел в свое. Волна кончилась, распалась - мы как "мы" перестали существовать. Никто и никого не видел, да и, кажется, не хотел видеть. А случайные встречи это подчеркивали. Дважды или трижды я встречал своих знакомых в метро, а они меня "не заметили", обошли стороной, чтоб не здороваться. А ведь я ничего не сделал им плохого и не подсмеивался над ними в ту пору, когда мы были дружны. Не пытался соблазнять их жен. Не был горьким пьяницей. И не стал бы тут же одалживать у них денег.
А затем я сам дважды обошел стороной кого-то из наших, уже других. Они ничего мне не сделали плохого. Не подсмеивались. Не были горькими пьяницами. И так далее.
Я даже не успел подумать, почему я их обошел стороной. Это было машинально. Без эмоции. Без мысли.
А мысль пришла позже. Однажды еще один "не заметил" меня в метро. Он вышел на какой-то станции, а я за ним. Он сел в автобус (ну, думаю, паразит). И тогда я сел в тот же автобус, специально. Он сошел с автобуса и бегом к электричке, он весь потом покрылся - я за ним. В электричке я сел прямо против него. И это был не он. Похожий внешне, но не он. Незнакомый. И тут я уже не мог не подумать, что, может, потому мы и обходим друг друга. Ведь, в сущности, не знакомы. Другие люди. А осталась лишь внешняя схожесть. Однажды все же зашел Тиховаров.
- Привет, - сказал он, протягивая руку и как-то странно отстраняя вбок левую. Оказалось, летом он ходил в поход по Заполярью, где-то упал и сломал левую руку. Помощи ждать было неоткуда, он сам сделал себе лубки, подобие лубков, и рука срослась, хотя и чуть-чуть криво. Надо полагать, ему было в те дни больно. "Покричал я… Я тогда хорошо покричал", - рассказывал он, слегка посмеиваясь.
- Почти незаметно, - сказал я. - А как при еде, в работе? Не мешает?
- Нет.
Мы посидели, поговорили. Вспоминали наш городок. Вспомнили Валю - где-то она сейчас?..
- Кстати, - сказал Тиховаров, - видел я Гребенникова. Вчера… И, кажется, он говорил, что хочет тебя видеть.
- Меня?
- Да.
- Может быть, что-нибудь новенькое о Вале?
- Не знаю.
Мы еще посидели, повспоминали и попели наши песни. Он здорово помягчел. Он впервые не говорил о Вале плохо. Он в конце сказал:
- Надо все-таки видеться, старина. Надо видеться. Мы как-нибудь зайдем к тебе с Дужиным Олегом. Договорились?
На следующий же день я приехал к Гребенникову на работу. Он был теперь заметной фигурой. Кроме того, я уже был наслышан о том, что Гребенников сейчас очень дружен с одной сотрудницей - молода, только что окончила вуз, хороша, мила и, как все повторяли в один голос, талантлива. Чего же, как говорится, еще?.. Я увидел его: Гребенников был весьма посолидневший и со строгостью в лице. Я спросил с некоторой шутливостью:
- Слышал, что ты женишься?
- Да.
- А меня зачем хотел видеть?.. A-а, понял. Шафером?
- Нет, - он не улыбнулся; он был строг, и, надо сказать, это ему шло.
Я спросил, в чем же все-таки дело. Зачем я ему нужен?.. Я не очень с ним церемонился, он производил впечатление уж очень респектабельного молодого ученого с совершенно наладившейся судьбой. А заметная седина, память о Вале Чекиной, делала его благороднокрасивым. И плюс ко всему (тут я могу быть не прав) я не мог отделаться от ощущения, что всю эту историю с Валей, свою неудачную женитьбу и свои страдания он носит теперь как медаль.
- Приехала мать Вали, - сказал он все с той же солидностью.
- Ну и что?.. К тебе приехала?
- Перестань шутить. Разумеется, не ко мне. Она у этого плутишки… у брата Вали.
- Понятно.
- Видишь ли, - он слегка замялся. - Кажется, она собирается расспрашивать меня о том, как мы жили с Валей.
- Ты не знаешь наших. Она не собирается тебя расспрашивать.
- Ну, неважно. Во всяком случае, она хочет, чтобы я ее навестил.
- А ты этого не хочешь.
- Вот именно, - сказал Гребенников.
- И хочешь, чтоб навестил я.
- С тобой говорить - прямо-таки мед кушать, - похвалил он меня за догадливость.
И очень спокойно добавил:
- Ведь вы же земляки. Навести ее.
Я приехал в то самое общежитие. Юный Чекин уже работал официантом в ресторане, был при деле. Но жил пока еще здесь.
Мать была теперь старой и грузной женщиной, очень медлительной.
- Ну, здравствуй, - баском сказала она и шагнула ко мне.
Мы поцеловались.
Затем мы сидели за столом, и нужно было видеть, как юный официант ухаживал за матерью. Стол буквально ломился от закусок, еды и фруктов. В глазах сына полыхал благоговейный трепет. Он без конца повторял:
- Мамочка, пожалуйста… Мамочка…
Он, видимо, удалил на время (выгнал из комнаты) своих товарищей - мы сидели втроем. Точнее сказать, мать и я сидели, а он бегал кругами, суетился и все умолял мать съесть великолепное большое яблоко. Мать глядела сурово, молчала и только раз-другой спросила меня о моей жизни.
- Мамочка, вот эту грушу… Мамочка, ты только глянь, какая она красавица! - хлопотал и таял от любви (и некоторого мистического страха) ее сын.
Я спросил о Вале. Юный Чекин скороговоркой сказал, что живет Валя вроде бы неплохо. Живет все в том же небольшом городке - что-то вроде Воробьеве ка - это в Поволжье.
- Работает?
- Да, конечно. И замужем. И ребенок есть.
И, оглянувшись на мать, он сказал, что, дескать, мама только что оттуда.
- А где работает?
- На железной дороге. И муж у нее железнодорожник. Да, мама? - И он опять благоговейно оглянулся на нее.
Я спросил мать:
- Вы, значит, ездили туда?
Тем же суровым баском она ответила:
- Разыскала.
- Она писала вам?
- Мало.
- Ну и как?.. Как она там живет?
Старуха махнула рукой:
- Какая там жизнь… Нишшота!
Но затем мы немного выпили, и мать стала разговорчивее. И добрее. Сказала, что довольна Валей, в общем-то. Валя счастлива, вот главное. Дите есть. И второе дите собираются. Мужа ее фамилия Панин, работает проводником. И Валю намерен к себе перевести поближе. Валя выглядит хорошо, справная. Толста стала…
- Толста? - Я не представлял ее толстой.
- Ага. И лоск с нее весь ссыпался. Баба и баба.
- Жаль, - вырвалось у меня.
- Вот еще! Чего жаль-то?.. Да ты на себя глянь-то. Уже ведь тоже мужик. Меня похороните, а там уже и ваш черед. - Она засмеялась, выпила рюмку и сказала: - Ну, песню-то будем?
Через час она встала - грузная, массивная и слегка пригнутая к земле, - шагнула к своему чемодану. Пора было собираться. Побывав у Вали, она проездом остановилась у сына, и вот теперь - пора было домой. Она так и сказала, шагнув к чемодану:
- Пора домой, опять тышша километров.
Молодой Чекин кинулся помочь ей с чемоданом.
А мать оглянулась на дверь:
- Что там за шум развели?
У дверей - с той стороны - толпились дружки Чекина. Не слишком сытые, они ожидали, когда мать уедет, чтоб наброситься на еду и выпивку. Им предстоял пир. Я ел мало, мать вообще к еде едва прикоснулась - почти нетронутый, великолепный, сверкающий стол ожидал своей участи.
- Чего они шумят? - сурово повторила вопрос мать.
- Да так… Не знаю, мамочка.
Из темноты коридора в приоткрывшуюся дверь сверкали возбужденные глаза дружков, и Чекин пригрозил им кулаком:
- У-у, пьяницы… А ну, прикройте дверь!
Я поехал проводить. На платформе (как раз подавали состав) мать все же спросила:
- Что ж он-то… муж ее бывший, не пришел?
- Не смог.
Она притушила голос:
- Говорят, Валька плохо жила с ним, погано вела себя… Подло, да? - И, не дожидаясь ответа, старуха зло и сурово обернулась к сыну: - Смотри мне!.. Проворуешься или что другое - смотри!
- Мамочка… Да я… Ну конечно, мамочка! Ясней ясного! - засуетился около, заходил мелким бесом лихой ее сын.
Вагоны дрогнули. Встали. Она шагнула ко мне поцеловаться:
- Давай, землячок. Увидимся ли.
Прошло еще пять лет. Гущин уже не самый молодой академик. Тиховаров нашел радость в походах и покорении снежных вершин. В каждый свой отпуск он куда-то и немедленно уезжает. И шутит, что именно сломанная рука дала ему вкус счастья. Валя Чекина прислала мне теплое письмо. И фотографию - она, Василий Панин (ее муж) и двое детей. Сергей Чекин стал заместителем директора ресторана.
Как-то в те дни я и заметил, что Валя на присланной фотографии - счастлива. Нет, не то очевидное, что нашла, мол, счастье в семье и в детях, женщина, мол, есть женщина, то да се, простые люди. Вовсе нет. И речь о другом. Я увидел, разглядел в ней то, что было в ней всегда. Где бы она ни жила. Кем бы она ни была.
Это и поражало. В Москве ли, в деревне ли, в городке ли с названьем Воробьевск - всюду она была сама собой. Всюду в ней был избыток жизни, этот сверхдар быть счастливой.
Именно так. В общежитии, когда раздавала всем теплые вкусные пирожки, она говорила:
- Берите. Берите еще. Берите больше - они ведь домашние!
Это и было в ней главное.
И Валя, и ее муж были на фото в форме железнодорожников. И по лицу было видно, что Вале все это очень нравится. Петлички, фуражка с гербом и все такое. Была такая девочка. Валечка Чекина…
Это вообще как загадка. То есть судьба, счастье, жизненная нитка или уж как там ни назови.
К примеру, наша хроменькая и некрасивая Женечка Лукова, которая после института стала хорошим инженером и плюс вдруг вышла замуж за красавца актера. В институте ее, хроменькую, ужасно жалели. А она, весьма говорливая и веселенькая, ходила себе на лекции с палочкой, похожей на костыль.
Все жалели ее, сочувствовали и стеснялись своего очередного счастья. Играли с ней в пинг-понг. Ходили в кино. И так далее. Старались хоть что-то дать ей, так откровенно и грубо обиженной Богом. Помню, был даже устроен диспут: "Что такое счастье?" Или, кажется, он назывался оригинальнее: "Как сделать всех счастливыми?" Выступавшие очень старались. И почти специально для Женечки рассказывали о Байроне и Оводе. И о Гомере, который не был хромым, но зато был слепым. Мы буквально лезли из кожи. Мы говорили о мужестве и сильной воле. Кто-то из наших интеллектуалов даже рискнул пойти дальше хромых и незрячих. Он процитировал Пруста: "С тех пор как я стал импотентом, у меня словно гора с плеч свалилась", - то есть и с этим вот недостатком можно быть знаменитым. Все это было выслушано с превеликим вниманием. Один выступавший сменял другого. Пафос все нарастал. А Женечка вежливо слушала. И лишь иногда лукаво улыбалась своими умненькими глазками, как бы говоря: "Не так все просто…"
И даже как бы подсмеивалась.
Она как бы наперед знала то, чего мы не знали… Прошло много лет. Недавно я слышал, как женщины удивлялись нашей Женечке. Ну ладно, бог с ним, с красавцем мужем. Но как и чем эта хромоножка умеет привлекать людей? Почему в ее доме всегда какие-то веселые и красивые люди? И почему, извините, именно в нее влюблен приятель мужа (имярек), совсем уж немыслимый красавец и талант?
- И ведь подумать только, - говорила одна из женщин со вздохом, - подумать только, какой у нее муж.
И все женщины (хором, с невыразимой тоской):
- А какой любовник!
Нет, в этом самом Воробьевске, прежде чем связать свою судьбу с Василием Паниным и с железной дорогой, Валя пробовала преподавать в школе. Но - не вышло. Оказывалось, что у Вали не в порядке нервы.
Как только дети задавали ей вопросы, горло сдавливал дыхательный спазм и в глазах стояли слезы. Ей казалось, что она вот-вот разрыдается. И почти месяц пришлось полежать в постели, пока нервы не унялись.
Она дважды устраивалась работать в школу, и оба раза не вышло.
И тогда она стала железнодорожницей.
Или вот Гущин, академик, хотя уже и не самый молодой. Уж казалось бы, все на месте. И жена, и дети. И дом полная чаша. А друзей нет. Они, конечно, появятся, но пока нет… И вот жена Гущина мне как-то рассказывала:
- В Болгарию с Сашей собираемся. Человек должен видеть мир, ты согласен?.. А может быть, в Англию поедем. Английские туманы посмотрим. Нельзя же сидеть на одном месте, ты согласен?
Она рассказывала, я слушал, а Гущин угрюмо молчал.
Или вот Сергей Чекин, брат Вали. Он уже сейчас был замом директора небольшого ресторана. И чувствовалось, что это только начало. Когда мы к нему пришли, Чекин показывал нам всякие грамоты, вымпелы и говорил о предложениях перейти на хозяйственную работу.
- На хозяйственную! - сказал он с нажимом.
А пришли мы трое. Дужин Олег, Тиховаров и я. Чекин узнал нас, обрадовался. Но засиживаться с нами не стал:
- Работа.
Так и сказал. И глаза у него были соответствующие. Деловые. Он выпил полрюмки коньяка (какого-то особенного, который он для нас отыскал), выпил и сказал. С той же интонацией:
- Работа.
Так что кончили мы вечер у Олега Дужина. И это, собственно, отправная точка всего рассказа. Вот он, вечер. Тиховаров, Дужин Олег и я - втроем… Сидим и вспоминаем.