- Паб "Веселушка"… В этом здании Бью Нэш, знаменитый "король Бафа", разбогатевший на азартных играх, принимал высоких гостей, принцесс в том числе, - прочитал Сергей на мемориальной доске двухэтажного особняка. - Его любовница Джулиана Веселушка до сих пор появляется здесь в облике Серой Леди, проверяя, отвечает ли готовка установленным ею стандартам.
- Да уж, Веселушка, - хмыкнула Люси, разыскивая в путеводителе десятку. Глаза жены были опухшими после ночных слез, но она снова старалась казаться счастливой.
Сергей с удивлением наблюдал, как в его мягкой и с виду такой податливой Люси впервые обнаружилась та стальная основа, которую ее соотечественники с гордостью называют своей британской выдержкой.
Табличка с цифрой была вмурована в булыжники прямо под их ногами.
- А что в книжке сказано? - спросил он.
- … Бью Нэш никогда не был женат, любовниц у него было множество - как грибов в лесу после дождя. Его даже называли "шлюшником", на что он отвечал: "нельзя называть шлюшником того, кто держит всего одну шлюху под своей крышей - так же, как нельзя называть сыроделом того, у кого в доме всего один кусок сыра"… И Веселушка это выносила? Наверное, тоже ему рога наставляла.
- Читай дальше, - потребовал Сергей.
- Джулиана (тут голос Люси взял торжественную ноту) оставила Нэша, но… спустя несколько лет, когда он состарился и потерял свое состояние, ухаживала за ним в этом самом особняке, давным-давно купленном им на ее имя… После смерти Нэша в 1761 году Веселушка поклялась не спать с другими мужчинами. Она доживала свои годы отшельницей в дупле огромного дерева….
- Мда, повезло парню, - заметил Сергей.
- Я всегда буду твоей Веселушкой, - снова воодушевилась жена.
Мимо них прошла многодетная, вульгарно одетая мамаша, она толкала перед собой багги с двойняшками и одновременно громко отчитывала семенившую рядом дочку. Люси с завистью посмотрела ей вслед:
- Знаешь, только что поняла, что я, со своими дипломами и иностранными языками в подметки не гожусь вот этой тетке.
- Почему? - впервые рассмеялся Сергей.
- Она живет по законам природы, рожает, не мороча себе голову. И правильно делает, потому что эти законы мудрее любого из нас… А у меня только один ребенок. Все откладывала, все время мне что-то мешало.
Ее мелкие веснушки, которыми он когда-то восхищался, обещая перецеловать все до единой, проступили на лице.
- Сережа, я ведь ехала сюда с настроением make it or break it и надеялась хоть на какой - то знак. А ты?
Сергей не успел ответить, у него зазвонил мобильник, и Люси, осекшись, расстроенно наблюдала, как муж суетливо достает его из кармана, сразу узнает номер звонящего и, отойдя в сторону, негромко разговаривает.
- Это, конечно, была Маша, - с болью констатировала она, когда он вернулся.
- В данном случае это неважно, - отвел Сергей глаза. - Бабушка в больнице, у нее инфаркт.
7.
"В комиссию по Чистке партии.
От Гр. (Фамилия неразборчива) Домны Ивановны.
Заявление.
Ставлю в известность Комиссии по Чистке партии о том, что Грошунин ругает советскую власть, а во время разговоров с женой Грошунина последняя сообщила мне о том, что ее муж прячет дома оружие и на днях разбил бюст Товарища Сталина.
В чем и расписуюсь. Домна Ивановна (Фамилия неразборчива)".
Грошунина даже не арестовали. Пришедшие с обыском энкэвэдэшники оружия не обнаружили, а завернутый в газету разбитый бюстик Сталина при внимательном рассмотрении оказался осколками свиньи-копилки. Красного директора спасло еще и то, что он много времени проводил в своем подмосковном хозяйстве.
"Как я ненавижу, когда палец химозы начинает медленно двигаться вниз по списку и приостанавливается в самом начале, где "В" и "Г". Я в этот момент впиваюсь ногтями в коленку и глаза закрываю. Сегодня она опять выкрикнула мою фамилию, и я потащилась к доске… Вова Ермаков подсказывал, и я кое-как отбарабанила. И зачем мне эта химия, если я собираюсь посвятить жизнь филологии?
После школы играли с Лидой на чердаке. Я показала ей (жирно зачеркнуто). Она сразу устроила целый допрос: откуда взяла и есть ли в нем (зачеркнуто). Я все рассказала и спросила, хочет ли она со мной дружить после этого. Она долго молчала, потом сказала, что папу ведь не забрали, значит он не враг народа. Я ее предупредила, что если (жирно зачеркнуто) пропадет, то значит, это она проболталась о тайнике, и взяла с нее клятву, что она…"
Домну с семьей вскоре переселили, и вся трехкомнатная квартира перешла к Грошуниным. Лида все больше завидовала Асиной отдельной комнате и телефону. Она тоже хотела добиться успеха в жизни, поэтому оттачивала свою речь, чтобы не говорить, как ее полуграмотные родители. И она вступила в комсомол, несмотря на недовольство матери.
Ася в комсомол не вступала. Она изменилась - замкнулась, пересела на заднюю парту, скучала там в одиночестве с книгой на коленях. Говорила Лиде, что считает себя некрасивой, хотя на самом деле теперь для всех было очевидно - она превращается в красавицу.
8.
Это - как в лифте вместе застрять. В другое время взглянули бы мельком, и всё, а тут, хочешь не хочешь, всматривайся, разбирай чужой судьбы узор, пока клаустрофобия тебя совсем не замучает. Нарочно, что ли, жизнь таких разных людей сталкивает? - Соседки по палате наблюдают за старухой и ее сиделкой.
Провинциалка уже четыре недели живет в кресле, которое медсестры разрешили перетащить сюда из холла. Она вяжет или для разнообразия сидит на кровати рядом с Лидией Николаевной, медленно расчесывая ее седые космочки. Бабуля немного не в себе, все время жужжит, а она ей негромко выговаривает.
Соседки по палате завидуют бабуле. И внук часто навещает ее. И красавица эта от нее почти не отходит. Девушка уходит лишь во время визитов бабулиной дочери - похоже, не разговаривают они между собой. Но дочь эта и с матерью не в ладах - всего то два раза была, посидела, помолчала и ушла.
Зато красавица развлекает больную, как умеет. Хотя развлечений в больнице немного: можно кормить голубей, кидая крошки на подоконник, или ездить в кресле-каталке по коридору. Наверное, внук заплатил этой девахе хорошо, шепчутся соседки, и заодно влюбился в нее по уши.
- Лидия Николаевна! Ну какая же вы отвратительная?
- Нет, нет. Это уж-жасно. И как я дожила до того, что стала от-вра-ти-тель-ной старухой? Ужасная. Ужасная. Баба Яга.
Неправда. Она до сих пор по-своему прелестна, насколько это возможно в восемьдесят пять лет: с аккуратной фигуркой и тонкостью черт. Даже сейчас ей в минуты просветления удается по-женски кокетничать с дородным врачом-физкультурником, который каждое утро заходит в палату. Другие, более молодые, инфарктницы безучастно следят за его нехитрыми экзерсисами, лишь она проявляет интерес. Но беда в том, что старуха плохо ест.
- Лидия Николаевна, одну ложку только!
- Не буду я.
В этот самый момент ложка с супом ловко опрокидывается в ее приоткрытый рот. Выждав секунду, Лидия Николаевна томно объявляет:
- Сейчас меня будет рвать.
Она говорит это после каждой порции, и в конце концов обычно сдержанная провинциалка теряет терпение:
- Пожалуйста, - она сует старухе пустую миску. - Рвите.
- Милая девочка, мне надо вам сказать, - слегка оттолкнув миску, Лидия Николаевна заговорщицки подзывает свою сиделку поближе и шепчет, чтобы никто не услышал. - Только не спорьте и не перебивайте… Вы ведь все знаете и понимаете, так что не притворяйтесь чужой. Моя квартира тридцать миллионов рублей стоит, мне дочка говорила. Так вот, значит… - выдержав торжественную паузу, объявляет старуха, - я отдаю ее вам… И не спорьте! Обязательно надо, - она кладет скрюченную руку на колено девушке, когда та делает протестующее движение. - Ты, Ася, позови нотариуса, а я распишусь. Я, Ермакова Лидия Николаевна, находясь в полном уме, ну и так далее… В общем, если что не так, ты меня направишь…
- Лидия Николаевна, я Маша, а не Ася.
- Да-да, Маша, - послушно извиняется старуха, но после недолгого размышления хитро улыбается. - А может, и не Маша… Уж мне ли не знать, кто ты?
Переубедить ее невозможно. Старуха уверена, что это мятежный неотомщенный дух Аси пришел судить ее. А может, даже и сама королева Макушка.
- Лидия Николаевна, поехали лучше Сережу встречать!
Их выход в свет предваряется целым ритуалом. Девушка причесывает, наряжает бабулю, опрыскивает дорогими духами (подарок внука), проверяет ее безукоризненные ноготки.
В коридоре отделения кардиологии им улыбаются, они здесь популярная пара.
Сейчас стройная Маша разгонит каталку - мимо кабинета главврача, мимо буфета и ординаторской - и с ветерком помчит Лидию Николаевну. Глаза у обеих разгорятся, щеки порозовеют. В этот короткий миг они будут абсолютно счастливы. Действительно, какое отношение имеют земные болезни и печали к полету двух прекрасных женских душ?
Но в последние дни Лидия Николаевна отказывается от прогулок, путает явь и сон. Все понимают, что ей немного осталось. Больничный народ хорошо знает эту печать, которая появляется на лицах умирающих. Выздоровления больше не будет.
Ночью Лидия Николаевна опять напугала своих соседок: неожиданно нашла силы встать, бродила по палате, спрашивая какую-то Асю. И днем эта Ася ей мерещится. Бабуля разговаривает с ней, обращаясь при этом к Маше и умоляя ту уйти. Да если б не Маша, переглядываются соседки, несчастную давно привязали бы к кровати.
Полубред, в который старуха потихоньку проваливается, соткан из ее снов и воспоминаний. Что случилось однажды, случилось навсегда. И он для Лидии Николаевны интереснее яви, потому что краски в нем ярки, ее глаза зорки, а тело ее такое же ловкое, как в молодости. Вот только один сон пугает ее - как привязался к ней с детства, так и снится до сих пор. Будто она ходит по Теплому переулку и не может найти свою квартиру…
Теплый переулок вибрировал от веселого марша, который несся из громкоговорителя. Лида подышала внутрь поднятого воротника, согревая лицо. Что за промозглый день. Мимо проехал грузовик, украшенный ветками хвои и красными плакатами. В нем сидели продрогшие физкультурники. Уже заходя в подъезд, девочка догадалась, что сегодня праздник.
Она взбежала на второй этаж. Дверь была незнакома ей. На этой чужой двери красовались сразу несколько звонков и наклейка газеты "Правда". Лида все-таки позвонила - из квартиры высунулся старик с намыленным лицом и с помазком в руке:
- Нет тут никаких Семилетовых. И не было! - он раздраженно захлопнул дверь.
Лида снова побрела по переулку. Что-то мешало ей как следует разглядеть окрестности. Словно черная стена двигалась перед нею. Такой родной и такой коварный переулок! - она прожила здесь жизнь, а он не хочет признавать ее.
- Это Городовой тебя водит, - сказали рядом, и девочка остановилась. - Он чужих не привечает, - из-под брошенной телеги вылезла собака с крыльями. - Вот, смотри, сейчас из-за дома покажется, - изогнувшись, собака клацнула зубами под своим крылом, поймала блоху.
И действительно, то, что мгновение назад было крышей с печными трубами, оказалось спиной в кителе с погонами, волосатой шеей со складочками, красными от холода ушами и алым околышем фуражки, прикрывавшей бритый затылок. Фигура эта медленно колыхалась.
- Ты выверни свое пальто наизнанку и на каблуке покрутись… - посоветовала собака, уползая обратно под телегу. - Три раза! - зевнула она уже оттуда. - И уходи быстро.
- Куда? Моя дверь пропала вместе с квартирой.
- Это плохой знак. Нельзя всю жизнь так бродить….- собака задумчиво поскребла свой бок. - Может, тебя к королеве отвести?
- Это которая на волшебном дереве сидит?
- Угу, на самой вершине, - ответила собака. - Там, где собраны силы всех весенних гроз и роятся пчелы-молнии. Садись ко мне на спину.
Она взмахнула крыльями, задев девочку по лицу, и они полетели: над церковью Николая Святителя, над бывшей графской усадьбой, мимо новенькой станции "Кропоткинская" - над огороженной забором зияющей раной в земле, подготовленной для Дворца. Сделали круг над темными крышами Хамовников и неожиданно резко взмыли вверх в голубой разрыв меж тучами.
Собачья спина попахивала псиной. Лида крепко вцепилась в шерсть на собачьем загривке, когда они продирались сквозь густую влажную зелень к вершине Дерева. Оно оказалось огромным, на каждой его ветке мог разместиться город. На них вдруг посыпались, прорываясь из воздуха, предметы мебели, подушки, одеяла, автомобили и даже тройка лошадей. Все это пронеслось мимо и растворилось в воздухе.
- Королева не в духе, - объяснила собака, оборачиваясь к Лиде.
На самой вершине дерева стояла простая изба. Лида и собака заглянули в распахнутое окошко. Там, среди грохота, гудения и сверкания стояла большеголовая длиннорукая женщина в рогатом кокошнике, наряженная, как деревенская кукла.
- Страшная, - испугалась Лида.
- Она разной бывает. Иди! - тихо приободрила собака на прощанье. - Больше я тебе помочь ничем не смогу.
И Лида взошла на крыльцо.
- Лижбэ? - спросила Макушка, сверкнув голубыми глазами на задрожавшую гостью.
Вместо ответа Лида тихо заплакала.
- О чем слезы? - спросила хозяйка избы.
- У меня нет золотого желудя для вас.
Королева усмехнулась:
- Его только вдвоем можно найти. Горюшко, да ты совсем заблудилась, - королева вдруг обняла девочку. - Иди сюда, я покажу тебе твой дом.
В комнате пахло сухими травами и стояла большая прялка, расписанная солнцами и полумесяцами. Макушка подвела девочку к раскрытому окну. Едва выглянув наружу, Лида отпрянула обратно: она не ожидала такой головокружительной высоты. Но женщина настаивала, и Лиде наконец захотелось разглядеть раскинувшуюся внизу Москву. Или это не Москва была?
Дома, трубы, дымы и дымки, красные флаги. Картинка зашевелилась - по реке поплыла баржа с людьми, потом Лида заметила, что на набережной, в ряд с отделанными гранитом многоэтажными домами, стоят не меньшего размера человеческие бюсты. Один из этих великанов подмигнул девочке и улыбнулся из-под своих каменных усов.
На другом берегу реки молодой грустный человек кидал крошки гигантскому голубю, копошившемуся в пыли около церкви. Голубь наелся и устроил вокруг себя такую пыльную бурю, что за ней теперь не было видно куполов. Все пропорции были перепутаны в этом городе.
Внизу послышался слабый паровозный свисток - по рельсам, выпустив клуб дыма, проехал игрушечных размеров паровозик. Он тащил несколько старых вагонов.
- Ты под такой броситься хотела? - спросила ее Макушка.
- Я? С какой стати? - спросила Лида тоном Лидии Николаевны, но тут же по-детски понурила голову под пристальным взглядом.
- Там действительно сложились обстоятельства… - смутилась она, объясняя, - война ведь была, голод. В институте мне как сироте выписали УДП - усиленное дополнительное питание, но там мало чего было. "Умрешь днем позже" студенты его называли. Что было делать? Собрала все самые приличные в доме вещи, поехала на поезде в деревню, чтобы обменять их на пшено.
Возвращаясь в Москву, задремала, а когда проснулась, мешка с пшеном под сиденьем не оказалось. Это означало целый месяц без еды. Я стояла на перроне, злилась на мальчишку, который ехал без билета и всю дорогу прятался под моим сиденьем. Я его не выдала, а он меня обокрал… Потом стала сердиться на себя, на собственные глупость и доверчивость. А потом мне в голову пришло и вовсе страшное. К счастью, не решилась, - расчувствовавшись, улыбнулась Лида, но Макушка даже бровью не повела.
- Куда же ты пошла с вокзала? - спросила Макушка.
- В одну семью, они меня приютили.
На барже тем временем началось неладное: там заметалась девичья фигура с длинными распущенными волосами. Лида вопросительно посмотрела на королеву.
- Не узнаешь свою подругу? - спросила Макушка.
Растрепанная девушка требовала, потом умоляла о чем-то стоявшего рядом с ней мужчину с винтовкой, но он грубо оттолкнул ее. Она упала, и никто не поспешил ей на помощь, некоторые даже отошли подальше. Покосившись на указательный палец Макушки, который был намного длиннее остальных, Лида насупилась: с какой это стати королева решила, что она дружит с преступницей?
- Нет у меня такой подруги.
Макушка не стала ее разубеждать. Она кивнула на одно из многоэтажных зданий на берегу:
- Вон твой дом.
- Нет. Мой дом не такой большой, - снова заупрямилась Лида. - Я живу в Теплом переулке, дом два, квартира девять, - добавила она уже извиняющимся голосом.
По-птичьи наклонив голову, Макушка внимательно посмотрела на гостью и направилась к скамье, все своим видом показывая, что говорить больше не о чем. Вскоре ее деревянная прялка равномерно застучала, придавая ритм остальным звукам в избе. Послышались шум дождя и ветра, телефонные гудки, плач младенца, одобрительный гул толпы и прекрасное женское пение. Поющий голос был ей знаком.
- Я хочу сказать! - заволновалась Лида, торопясь исправить ошибку. - Эта девушка… Ее зовут Ася Грошунина. Она училась в Литинституте. На нее был написан донос, что она критикует власть и сочиняет какой-то фантастический роман, где революции не было, а Россией по-прежнему правят Романовы. За это Асю сослали на север… Такой подруги у меня больше в жизни не было, - закончила она, снова опуская глаза.
- Что ж, иди в свой переулок, только больше ничего не забывай, - неожиданно улыбнулась королева и погрозила Лиде длинным пальцем, возвращаясь к работе.
Работая, она продолжала трястись. Дрожал ее расшитый жемчугом рогатый кокошник, дрожало и дрожало, как студень, лицо. Лиде показалось, что королева меняется, а нить, выбегающая из ее темных пальцев, меняет свой цвет от белоснежного до алого, словно в ней пульсирует кровь. От пряжи теперь исходил мерцающий свет, он придал склоненному над ним женскому лицу неожиданную прелесть… Чье это лицо? Перед Лидой сидит уже не Макушка.
- Ася… - просыпаясь, Лидия Николаевна открывает глаза. - Что ты здесь делаешь?
- Смотрю, как ты болеешь, - вечно юная подруга прохладными пальцами поправляет пластырь на высохшей руке Лидии, которым прикреплен катетер.
- Пощади, - стонет старуха, мотая головой по больничной подушке.
- С какой стати… Ты всю жизнь прожила, не вспоминая меня. Гордилась своей благополучной жизнью. Думаешь, она ценнее, чем иные неблагополучные? - Ася откладывает в сторону вязанье, шарф почти закончен. - Медсестру позвать?
- Ася, - Лидия Николаевна жестом просит девушку наклониться поближе и виновато шелестит ей в лицо, задыхаясь. - Ты ведь совершенно ничего не знаешь. На самом деле я не собиралась им про тебя говорить… Но они мне сказали: "Вы ведь советский человек, комсомолка? Тогда помогите нам, а мы вам поможем"… Я же не виновата, что моральные нормы тогда такими были.
Лидия Николаевна хочет напомнить Асе, как отец вернулся из ссылки. Никто не давал ему работу, и бывший портной высшего разряда проводил дни, лежа на диване лицом к стене… А ей во всех важных для ее будущего документах приходилось писать о том, что он побывал в немецком плену, что за это его потом сослали за Урал.