Иногда Руби хочется побольше узнать о докторах - они загадочны, полны чувства собственной значимости, все время перерабатывают, переживают всякие стрессы. Но их способности к общению оставляют желать лучшего. Например, дочери Перси врачи сказали, что у него непредвиденный случай закупорки сердечных сосудов, - вся семья была насмерть перепугана таким диагнозом, а через пару дней Руби объяснила, что этот термин всего лишь звучит страшно, на самом же деле все не так плохо. Близкие Перси немного успокоились. Большинство докторов не умеет общаться с людьми, с которыми им приходится иметь дело, - врачи считают, что раз их специальные выражения понятны им самим, значит, они должны быть понятны и всем окружающим. Впрочем, Руби не придирается к докторам - у них действительно тяжелая работа. Ей надо продолжать улыбаться, даже когда Перси выходит из себя, переживая из-за своей болезни, и она говорит ему, что один из врачей сегодня выходной. Иногда доктора обижают медсестер, но Руби не обращает на это особого внимания. Может, они поступают так из-за прошлого негативного опыта, может - из-за накопившейся усталости. Ее это не волнует, жизнь и так слишком коротка.
- Какой фильм вы смотрели?
- Мы его и не увидели. Один из этих приключенческих фильмов, даже не знаю названия. Они все теперь друг на друга похожи, там одни только спецэффекты. Мы купили попкорн, но потерялись - в этом месте десять экранов, и мы не знали, на каком экране показывают наше кино. Мы там долго блуждали и закончили тем, что просто прошлись по кругу.
- Наклонитесь ко мне, откройте широко рот.
Руби кладет градусник под язык Перси и направляется к Уоррену. Ему двадцать пять лет и у него проблемы с дыханием. Сегодня утром, когда доктора делали обход, принесли результаты его анализов - они были вполне удовлетворительны, Руби пока что не успела должным образом поговорить с парнем, его адаптация здесь займет еще несколько дней, - одно и то же с ними со всеми, скоро Уоррен снимет свою маску и смешается с остальными. Каждый раз она наблюдает за тем, как люди объединяются. Некоторые из них довольно искренни, смеются и шутят, у других уходит больше времени, чтобы вписаться в коллектив. Нечто формируется из ничего. Они все в одной лодке. Приятно видеть, как это происходит, как постепенно рушатся препятствия возраста и жизненного опыта, а потом, когда наступает время возвращаться домой, тем из них, кто одинок, приходится действительно тяжело. Это печально. Всегда есть несколько человек, которые не смешиваются с остальными, но таких не много. Как только пациент вне опасности и чувствует, что идет на поправку, у него появляется шанс отдохнуть, подзарядить батарейки. Ведь за стенами больницы уже поджидает ответственность, роль, которую надо продолжать играть. Постели перестилаются, люди выписываются и отправляются своей дорогой.
Руби любит наблюдать, как люди снова поправляются, набирают силу, как слабость и зависимость сменяются обычными масками. Она легко с ними управляется, и эти старые игроки снова вступают в игру, как будто поменялся счет. Они совсем как маленькие дети - угроза клизмы или слабительного заставляет их вести себя дисциплинированно. Вчера грязный ублюдок Тинки-Винки сунул руку Доун под платье, почти что в трусы залез. Рассказав об этом, сегодня утром Доун отвела его на клизму.
- Что смешного? - спрашивает Боксер, идущий сзади.
- Ничего, - отвечает Руби, отходя от Уоррена и направляясь к комнате, из которой мистер Уилкинс звал ее на помощь, - ничего смешного.
Мистер Уилкинс весит немного, она устраивает его в инвалидном кресле и везет в туалет. Вкатив его в туалетную комнату, закрывает дверь, снимает с него брюки и усаживает на сиденье. Уилкинс еле дождался, пока его отведут опорожнить кишечник, и теперь совершенно забыл, что Руби рядом. Она отводит взгляд и смотрит на ограду, сосредотачиваясь на сладковатом запахе дезинфекции и мыла. Мистеру Уилкинсу восемьдесят шесть и он практически один в этом мире, дряхлеет, страдая раком легких. Если он не умрет, то скоро снова будет как дитя - завершит полный цикл жизни, станет абсолютно зависимым, его силы увянут, а оболочка расколется. Руби никогда об этом не задумывалась дольше, чем на пару секунд. Наверное, он достаточно сделал в своей жизни, просто она не знает, что именно. В любом случае, восемьдесят шесть - это хороший возраст. Руби представляет его молодым мужчиной, выпивающим, любящим и наслаждающимся девчонками, танцами под джаз и всем таким прочим… Надо спросить Рона, что они в то время слушали, что они пили, - наверное, выпивка была очень горькой, они курили "Жимолость", и наркотики тогда были легальны, кокаин и опиум, вот так.
Рон должен все это знать, ему восемьдесят четыре, - он на два года младше мистера Уилкинса, но в миллион раз здоровей, энергичнее. У мистера Уилкинса есть племянник, который его один раз навестил, но кроме него никого. У Рона большая семья, и все время разные поколения родственников приходят его повидать. Он больше похож на шестидесятипятилетнего, чем на восьмидесятичетырехлетнего. Может, дело в генах, но у Рона есть ради чего жить, несколько хороших лет еще впереди. Первое имя мистера Уилкинса было Джон, и Руби представляет Джонни Уилкинса, очаровывающего девушек, сочиняющего истории, - молодое лицо на старых плечах. Волосы зализаны назад, гребень в кармане, глаза ярко сияют, он любит их и оставляет их, вплоть до того самого вечера, когда он встречает девушку своей мечты, - они вместе ходят есть ириски, и он завоевывает ее сердце до тех пор, пока она не соглашается идти с ним к алтарю.
Мистер Уилкинс закончил с туалетом, Руби вытирает его, спускает воду в унитазе, моет руки, усаживает его обратно в инвалидное кресло, переносит на постель, проверяя, чтобы ему было удобно. Потом она смотрит в его затуманенные глаза и видит, как морфин взаимодействует с Альцгеймером. Морщины покрывают лицо Уилкинса, сосуды просвечивают сквозь желтую кожу. Должно быть, раньше он был гордым мужчиной, - это так же очевидно, как и то, что сам себя он не может видеть, и его способности, которыми он когда-то гордился, истощились. Морфин - хорошее лекарство… Все, что облегчает боль, должно быть хорошим, если налицо рак, о котором пациент даже не подозревает. Может быть, дряхлость на самом деле - благословение для некоторых людей? Говорят, болезнь Альцгеймера - тяжкое испытание не столько для больного, сколько для страдающих родственников… Руби гонит тоскливые мысли прочь - не в ее правилах допускать такие мысли. Это воспоминания о Бене вызывают мрачные ассоциации. Руби снова углубляется в работу, скоро уже сбивается с ног, - под жужжание душевых и перестук стерилизуемых ночных горшков утро проходит быстро. Завтрак накрыт, доктора делают обход, выписывают лекарства. Бесконечная череда дел означает, что все в порядке, добродушное подшучивание персонала немного облегчает работу, но к двенадцати Руби уже устала и собирается пообедать.
Она проходит назад через те же коридоры, заглядывает на ходу в пристроенную часовню и видит спину тинейджера, сидящего в одиночестве, уставившегося на ковер. Звуки детского смеха где-то неподалеку, двое мужчин задевают ее на ходу, - внезапно Руби чувствует себя выжатой как лимон. Ее ногам так тяжело, хотела бы она позволить себе сеанс массажа, а еще попить, а еще утолить голод, ничего нет лучше в такой горячий денек, чем сидеть на солнце с холодной пинтой легкого пива. В столовой она заказала пирог и чипсы, ледяную банку кока-колы и йогурт на десерт. Доун прибежала на пять минут раньше и сидела вместе с Салли, эти двое дружески спорили о субсидировании. Пробравшись через лабиринт столов и стульев, Руби присоединяется к ним. Вслед за ней как раз пришла Давинда, так что вчетвером они занимают целый стол.
- Если бы люди не были такими жадными и не возражали бы против того, чтобы заплатить несколько лишних пенни на налоги, им бы не пришлось переживать по поводу листов ожидания и нехватки кроватей. Большинство людей просто толстокожие и не видят дальше собственного носа.
- Я знаю, но у большинства каждая копейка на счету. Они вынуждены быть жадными. Во всяком случае, я не хочу говорить о работе во время перерыва на обед, хорошо? Все равно никакой погоды это не сделает.
Доун высказалась метко, с озорным смешком, искривившим испачканный рот. Салли же гораздо более серьезна, она активно участвует в профсоюзном движении и всегда искренне высказывает свое мнение, если речь заходит о политике. Давинда - девушка спокойная, прямая. Руби любит их, но Доун для нее ближе всех, они общаются не только на работе.
- Хорошо, но ты первая начала.
- Вы видели этого малого, которого сегодня привезли? - меняет тему Доун. - Господи, когда он хотел пописать, мне пришлось держать его перец, и он был размером с артиллерийскую пушку. Парень был без сознания, он даже не понял, что я ему помогала. Если его штука в спокойном состоянии такая, я хочу оказаться на ее конце, когда она отвердеет.
- Окажешься, - улыбается Салли. - Тебе понравится.
Доун опускает глаза, притворяясь скромницей.
- Не видела такого куска мяса со времен Стедли. Помнишь его?
- Я не скоро забуду Стедли, - вздыхает Салли. - Его надо было запереть. Такой же негодяй, как и мистер Робинсон.
- Я зашла как раз, когда Стедли наспех трахал эту тетку из другой палаты - прямо там, на своей кровати, и только занавеска вокруг них. У нее глаза были стеклянные, и я не удивляюсь. Она, должно быть, была под каким-то тяжелым наркотиком, иначе как можно пойти с ним трахаться? И именно я старалась сохранить на лице невозмутимую гримасу и в то же время надавать им по шеям.
- Он всю неделю следующую болтал, какой он герой-любовник, никому покоя не давал. А разговаривал всегда, глядя на твои сиськи, вместо того чтобы в лицо смотреть. Но я с ним справилась. Слабительное в чай - и все дела.
Руби отключается от разговора и разглядывает работников больницы, рассредоточившихся вокруг столов. Перед тем, как снова вернуться к работе, они наслаждаются минуткой покоя, читают газеты или сидят просто так, уставившись в пространство, может быть, мечтая о каких-то других местах и временах. У каждого из них полноценный аппетит, они выбирают дешевую еду, которая отлично набьет желудок. Хороший обед здесь стоит нескольких фунтов, которых хватило бы на целую неделю, если питаться дома. Руби смотрит в окно, на сквер с зеленой травой между строений, - хорошая дизайнерская идея: маргаритки высажены сплошной линией, цепочкой посередине газона. Окна уже открыты - жара, утром в отделении прохладнее, потому что солнце еще с другой стороны. Руби знает, что последние несколько часов на работе будут изнурительными.
Никакого шанса, что в этом году у нее получится отсюда уйти. Ей хотелось бы отправиться в отпуск, но у нее долги. Это очень печально, когда ты не можешь жить на то, что зарабатываешь. Это неправильно. Улыбаясь, Руби слушает, как Доун проповедует сдачу себя в аренду. В ответ она обзывает Доун шлюхой, и все смеются, прекрасно понимая, что в шутках Доун на самом деле слишком большая доля правды. Остроумная потаскушка самым бесстыдным образом не имеет никаких иллюзий. Твое тело - вещь особенная, неотделимая от твоей личности… Впрочем, Руби далека от морализаторства. Давинда, сидящая напротив, вдруг начинает икать. Руби смотрит на нее и обнаруживает, что та вся в слезах - Давинда смеялась чуть ли не до судорог.
- Нет, я справилась с Тинки-Винки в это утро. Ему поставили клизму, чтобы он промыл свой грязный рот, и больше он не лыбится. Теперь последней мыслью в его голове будет мысль о медсестре. Это сослужило ему хорошую службу. Он у меня золотой станет. Я сказала ему, что если он еще раз к кому-нибудь из нас хоть пальцем прикоснется, я приведу своего бойфренда, и тот ему задаст пороху, вышвырнет прямо домой из больницы. Я показала ему Боксера, и у него рожа стала кирпичом. Даже не кирпичом, это было больше похоже на манную кашу.
Все смеются. Доун хватает кетчуп и выдавливает на свои чипсы, пластиковая бутылка всасывает воздух и пукает. Все смеются еще громче.
- Ему это, вероятно, доставляет удовольствие, - произносит Салли через некоторое время. - Робинсон как раз из тех парней, для которых клизма - одно из острых жизненных наслаждений. Он вернется и еще одну попросит.
- Только не он, - задумчиво отвечает Доун. - Я, черт возьми, надеюсь, что, во всяком случае, не он. Не переживайте, девчонки, он всего лишь сраный телепузик. Хочет еще одну порцию - пусть заказывает приватным образом. Здесь все-таки Служба национального здравоохранения, а не блядский салон массажа.
Джонатан Джеффрис промокнул рот салфеткой, затем аккуратно свернул ее, четко пригладив на сгибах, и положил ровно между основанием пустой десертной вазочки и краем тарелки под ней. Он сделал знак официантке и пристально проследил за тем, как она несла ему коньяк, отметив про себя, что она страдает варикозным расширением вен и низкой активностью щитовидной железы. Его сердце сжалось от сочувствия к несчастной женщине. Мистер Джеффрис подождал, пока официантка уберет со стола, и только после этого поднес бокал к губам. Он и так был в превосходном настроении, а от коньяка его ощущение полной удовлетворенности жизнью выросло еще больше. Он был настолько доволен, что даже загрустил, что надо уезжать. Мистер Джеффрис снова пронаблюдал за официанткой, которая прошла на кухню. Женщина средних лет с толстыми икрами и легкой сутулостью. Без сомнения, ее жизнь тяжела, и он ей сочувствовал. Он продолжал сидеть, внимательно прислушиваясь к звукам пианино, доносящимся из бара за соседней дверью, отделенного от гостиничного ресторана стенкой из разноцветного стекла.
Человек, играющий на инструменте, был одет в белый смокинг, подобранный в тон пианино. Ноты достигали слуха мистера Джеффриса в искаженном виде. Если бы он сидел ближе и слушал внимательней, игнорируя все эти разговоры вокруг, то смог бы разобрать мелодию, расслабляющие звуки первоклассного джаза. Он отщипнул кусочек мяты и изумился, насколько всеобъемлющее наслаждение доставляют такие простые мелочи. Обстановка была превосходной, еда - восхитительной. Французская кухня во всем своем великолепии. Пожилая пара прошла мимо стеклянной стенки - хорошо одетые люди с хорошими манерами. Они скрылись за огромным кактусом, и теперь их фигуры превратились в силуэты, купающиеся в мягком голубом свете. Пианист улыбнулся. Видимо, он получал удовольствие от своей работы. Мистер Джеффрис поддался было соблазну заказать вторую рюмку коньяка, но передумал. Он не хотел, чтобы его мыслительный процесс затуманился.
В связи с полученными недавно инструкциями его сфера деятельности оказалась гораздо шире, чем функции простого доктора, поэтому оставаться с ясной головой было жизненно необходимо. На карту поставлены социальное обеспечение населения и стабильность государства - ни больше, ни меньше. И роль Джонатана Джеффриса в этих вопросах была, откровенно говоря, существенна, хотя сам он никогда бы так не сказал и даже не подумал. Он был скромным человеком. Но, как первоклассный профессионал с обширными познаниями в экономике и в медицине, он рассматривал проблемы здоровья нации в полной их совокупности, в отличие от рядовых медиков. Избавленный от ежедневной рутины, он был способен воспринимать гораздо более широкий спектр необходимой информации. Работа мистера Джеффриса заключалась в контроле над распределением средств - внимательно рассматривая каждый фактор, он помогал направлять финансовые потоки в те места, где в них острее всего нуждались. Заботы о больнице - отдельном микрокосме целой нации - легли на его плечи. Самый профессиональный элемент больницы, доктора и консультанты, относились к нему лояльно, поскольку понимали, что он здесь не для того, чтобы урезать финансирование. Низшие уровни персонала, медсестры и санитары, были настроены более скептически. Такое недоверие с их стороны мистер Джеффрис объяснял недостатком образования. Все-таки специалисты сделаны из лучшего теста и способны контролировать свои эмоции, они понимают логическую аргументацию. А рабочая сила пока что не обладает развитым интеллектом, думает недолго и подвержена переменам настроения. Он решил одержать победу над персоналом, воздействуя на него чистым обаянием своей скромности и хороших манер. И ему это вполне удалось - вскоре люди стали относиться к нему мягче. Это трудная работа, но кому-то нужно ее делать. Он усмехнулся этой шаблонной фразе.
Когда официантка появилась снова, мистер Джеффрис сделал знак, чтобы она принесла счет. Она приблизилась, и он снова сосредоточил внимание на бедной женщине. Лицо ее было изможденным, покрытым сетью печальных морщин. Преждевременно слезящиеся глаза - скорее от усталости, чем от возраста. Он попытался представить себе ее жизнь и увидел только долгие рабочие часы, маленькую зарплату и отсутствие пристойного отпуска. Оптимизм юности, разрушенный усмешкой реальности. Да, мистер Джеффрис действительно жалел ее. Он знал, что ее зовут Сандра, так как со времени переезда в отель посещал этот ресторан достаточно регулярно. Конечно, он никогда не называл ее по имени - такая фамильярность могла быть истолкована превратно. Существуют деловые отношения, которые надо уважать. Он видел бизнесменов и туристов, которые обращались с ней грубо, и считал их поведение отвратительным. Мистер Джеффрис аккуратно положил кредитку на поднос и поставил размашистую подпись на счете. Поблагодарил за ужин, улыбнулся. Официантка улыбнулась в ответ и тоже поблагодарила его.
Мистер Джеффрис понимал все механическое однообразие труда официантки. Она прошла по ковру в туфлях, которые слегка шлепали ее по пяткам. Очевидно, она страдала от горячих приливов во время менопаузы. Без сомнения, ее дети отвернулись от нее, употребляют наркотики, но, несмотря на свою тяжелую жизнь, она все равно всегда улыбалась. Делала усилие, которого требовала ее работа. Он это ценил, ведь он и сам так делал, когда обслуживал больных и умирающих, - хилые тела, сломанные сердечной недостаточностью и бесчисленными формами рака. Официантка всегда была дружелюбна с ним. Однажды он случайно подслушал ее разговор с коллегой - она отзывалась о нем как о джентльмене. Мистер Джеффрис этим гордился. Он знал, что в нем нет той самоуверенности, которой страдают многие люди его поколения.
Времена изменились, и теперь нацию нужно было привести к согласию. Британия становилась более честным, бесклассовым обществом. Что ж, поговорка оправдывается - что посеешь, то и пожнешь. Мистер Джеффрис положил щедрые чаевые на стол и покинул ресторан, снова с улыбкой вспоминая об официантке. Ему хотелось бы хоть что-нибудь сделать, чтобы облегчить боль ее существования, но было ясно, что пока это исключено. Его власть реальна лишь в стенах больницы, и пока женщина там не работает, она находится за пределами его компетенции. Мистер Джеффрис остановился у дверей и снова посмотрел на пианиста. Заметив, что музыкант поймал его взгляд, он кивнул в ответ. Напоследок еще раз оценил легкую, изысканную атмосферу бара и абсолютную любовь к хорошей музыке, которая демонстрировалась клиентам.