А то приходит мальчишка лет двенадцати, не больше, накопил одиннадцать долларов и теперь присматривает самую дешевую машину. Ну, показываю ему "шевроле" 1922 года, который мы уже семь лет сбываем за пятнадцать долларов. Он тут же ныряет в него, хватается за руль, а потом говорит - сбегаю домой, раздобуду еще четыре доллара. И приходит со старшим братом, который оформляет за него покупку, а потом вижу - поднимают капот и принимаются чинить мотор. Я про себя думаю, что у рухляди этой столько же шансов стронуться, сколько у бронзового коня в парке, так ведь нет, не проходит и трех часов, а вокруг уже сплошной дым и треск. Это он, дряхлый "шевроле".
Дым рассеялся, ба! - они уже тарахтят по улице, и тут я сознаю, "глубоко в душе моей", как в песне поется, что или все люди в нашей стране прирожденные герои, или вообще в старой машине все-таки есть что-то от человека, вот она и отзывается на заботу и ласку, как всякое живое существо.
Приходит как-то молодой филиппинец, дело было в прошлом апреле, работал он на ферме подле Бейкерс-фильда, ну и сколотил немного деньжат, хочу, говорит, купить "паккард", спортивную модель. А у меня как раз есть громаднющий драндулет, "паккард", его бросили в самой середке пустыни, к югу от Пиксли, семь лет назад, - но обманывать я не хочу и говорю, что спортивного "паккарда" у меня нету, а есть старая машина, у которой мотор начисто развалился, так что она не на ходу.
- Все равно вам не подойдет, - говорю.
А он:
- Буду весьма признателен, если позволите на нее взглянуть.
Вернон его звали. Это к тому говорю, что помню, как я удивился, когда он оформлял покупку. Вернон Рохас. У других ребят, которые сидели с ним, когда он уезжал со стоянки, имена были и того почище. У одного Торп, у другого Скотт, а у третьего Эври. Ну и ну, то есть уж такие имена, которые не то что иностранцам, а и своим-то редко когда достаются. Услыхал я, как эти ребята называют друг друга, просто опешил: вот ведь, стало быть, куда идем. Прямо гордость испытал за этих юных граждан. Мне нравятся люди, которые с понятием, честные, искренние, и филиппинцы мне нравятся так же, как все прочие. Я был поражен, до чего же они здорово приспособились. Ведь не просто притерлись к нашей жизни, а и одеваются-то по-нашему, да еще как стильно, и имена берут наши, самые благородные. Я даже загордился, вот они как устраиваются в Америке, эти ребята с островов.
Ну и, конечно, малость озадачило меня, что подавай им старый "паккард".
Показал я машину этому Вернону Рохасу, а он тут же давай ползать по ней, все высматривает, а на мотор ноль внимания.
- Сколько стоит? - спрашивает.
А цены на нее как раз и не было. Я даже не удосужился оценить ее, с меня того было довольно, что красуется тут, вроде бы как приманка, и ладно. Что ж, думаю, окажу этому парню честь, заломлю побольше, чтобы отвадить.
- Довольно дорогая штука, - говорю, - в семьдесят пять долларов тебе обойдется.
- Семьдесят пять - первый взнос? - спрашивает он.
Тут я сразу соображаю, что можно его хорошо нагреть, и уж такой соблазн был пойти на это, но нет, чувствую, не могу.
- Нет, - говорю, - круглая цена.
А парень мне: беру.
И пошел всякую монету из карманов вытряхивать, а мы считать. Немножко даже больше, чем семьдесят пять оказалось. Я бланки подаю, он подписывает. Потом говорит, что подойдет после обеда с друзьями, тогда и заберет машину.
Пришел он через два часа, а с ним одиннадцать хорошо одетых филиппинцев, те самые, которые Торп, Скотт, Эври и все в таком роде. У каждого сумка со всяким там инструментом. Вот так, пришли, пиджаки скинули, рукава закатали и за работу. Один за мотор, другие за остальное. И двух часов не прошло, как это корыто засияло, будто та самая машина, на которой высокое начальство парады принимает. А там гляжу, из нее и дымок пошел.
Выиграли бой по всем статьям.
Я стою, рот раскрыл, в жизни не видывал такой отменной слаженности и сноровки. Они просто навалились на эту кучу железа и давай подкручивать, начищать, смазывать, продувать, пока эта штука не заиграла, будто цена ей не меньше пяти тысяч. Потом набились в нее и медленно выехали со стоянки, и мотор у них ни-ни, звука не слышно, будто машина только что с конвейера.
Я глазам своим не верю. И ушам тоже.
Пока машина выбирается со стоянки, иду рядом с парнем за рулем, который Верной Рохас.
- Вернон, - говорю, - вы, ребята, такой мне сейчас урок дали, как никто.
- А мы так думаем, - говорит Вернон, - что этот "паккард" еще пятьдесят тысяч миль пробежит, пока из него все выжмешь.
- Да уж это верно, - говорю, - не сомневаюсь ни капельки. Даже убежден, что ходить он будет ровно столько, сколько вам, ребята, понадобится.
Нет, вы не думайте, что тут дело в машине. Или в самой технике. Тут все дело в людях. Тут все дело в самом американце, в чертовской его энергии. Не техника тут, а вера в себя. Взялись парнишечки с островов, подналегли и превратили бесполезный лом в шикарную машину, у которой мотор еле слышен.
Когда они уехали на этом замечательном "паккарде", я в душе прямо славословил нашу великую страну.
Люди без всяких средств замахиваются на жизнь по первому разряду и добиваются всего чуть не задаром, и неважно, что в первый момент их покупка выглядит жалкой и бесполезной рухлядью.
Так что я больше не продаю подержанные машины.
Я просто стою среди барахла и восхищаюсь, до чего же настойчивы они, эти мужчины, женщины и дети, ведь это надо же - берут сошедшую с круга, выдохшуюся технику и вдыхают в нее новую и веселую жизнь. Просто стою тут и восхищаюсь этой великой и отчаянной породой людей, которых ничем не проймешь - ни голой правдой, ни расходами. Просто смотрю, как они с головой ныряют в это дело и выныривают с ревущим мотором, а ведь он еще пять минут назад был всего только бездыханным ржавым железом.
Вы первый человек за полгода, который зашел сюда и не вынудил меня продать ему машину. Разрешите пожать вашу руку. Я так же, как и вы, человек честный и, как и вы, думаю, что любая из этих машин непродажна, бесполезна и непригодна к движению. Я тоже знаю, что любой, кто купит такую машину, просто не в себе и неплохо бы его освидетельствовать. Это моя работа - давать людям то, что они хотят, но мне тоже ясно, что большая часть купленного здесь обыкновенный лом, так что, само собой понятно, я восхищаюсь тем, кто со мной согласен. Вот этот старый "кадиллак" 1924 года, на который вы сейчас смотрите, по-моему, и пяти центов не стоит, а мы просим за него шестьдесят долларов. Не думаю, что и вы из тех, кто умеет оживлять машины, и мне не очень-то охота видеть, как вы захотите попытать счастья, потому как, если вам не повезет, я просто расстроюсь и, может быть, перестану в людей верить.
Ну, раз уж вы хотите попытать счастья, несмотря на все, что я сказал, - дело ваше. Удерживать не стану. Я честно предупредил, что машина бросовая, но если вы полагаете, что сможете поднавалиться, как делают здесь ежедневно, и заставить ее ходить, что ж, валяйте. Меня уже ничем не проймешь, и коли вам так загорелось водить "кадиллак", что ж, вот вам ваш "кадиллак" и желаю удачи.
Гений
Однажды вечером в пивной Иззи ко мне подошел один молодой гений в плисовых штанах и сказал:
- Я слышал, вы писатель. У меня замечательный сюжет для кино, только мне нужен опытный человек, чтобы написал за меня. Я бы и сам это сделал, но я работаю, а после, работы такой усталый, что не могу писать.
Я был под хмельком, но я никогда не бываю так уж пьян или занят, чтобы отказаться выслушать брата-писателя, и я сказал:
- Валяйте, рассказывайте. Если это интересно, напишу сценарий, и мы с вами заставим "Метро-Голдвин-Мейер" сделать по нему фильм. Ну, что там у вас?
Если вам довелось напечатать свой рассказ в каком-нибудь известном американском журнале и если вы хоть чуточку знаете жизнь, то вы наверняка встречали уйму людей с сюжетами для замечательных фильмов. Таких людей с киносюжетами везде хоть пруд пруди, но все это, конечно, они носят в голове. По-моему, те, кто выпускает фильмы, никогда не сталкиваются с такими людьми, а если даже и сталкиваются, то, видимо, не дают им возможности ничего рассказать. Потому-то и фильмы у нас паршивые, даже когда цветные, даже с такими звездами, как Кларк Гейбл, Джон Барримор, Норма Ширер и прочие. Просто-напросто те, кто этим занимается, не желают делать хорошие кинофильмы.
В пивной Иззи можно за вечер услышать не меньше чем восемьдесят семь чудесных киносюжетов, но ни один из них никогда не попадает на экран.
- Рассказывайте, - повторил я.
- Начинать сначала? - спросил молодой человек.
- Не обязательно, - сказал я. - Начинайте, откуда хотите. Давайте с конца и рассказывайте в обратном порядке. Можете даже присесть, если вам угодно.
- Нет, спасибо, я лучше постою.
- И не спешите, я вас не тороплю, - сказал я.
- Да тут, собственно, рассказывать недолго, - заметил мой новый знакомый. - Тут такая штука. Он говорит: "Я должен действовать. Я не хочу служить всю жизнь в конторе". Садится на пароход и едет в Шанхай.
- Кто? - спросил я.
- Да этот парень. Кларк Гейбл.
- О, - сказал я. - Значит, Кларк Гейбл говорит, что должен действовать, а как именно?
- Он идет на палубу и встречает там девушку.
- Девушку?
- Ну да, Джоан Кроуфорд.
- Ах, Джоан Кроуфорд! - сказал я. - И что же дальше?
- Они влюбляются друг в друга.
- И он действует?
- Нет, не сразу. Это я оставляю на конец.
- Понятно, - сказал я. - Наверно, что-нибудь оригинальное?
- Он женится на девушке.
- Ну, а как с деньгами? Деньги у кого будут?
- Деньги у нее. Вот отсюда-то и конфликт.
- Ого! - сказал я. - И конфликт имеется?
- А как же! Этот парень не кот, он не хочет жениться на богатой.
- Почему?
- Он считает, что нельзя ему жениться на богатой, хоть он ее и любит. У них из-за этого ссора.
- Ну, ссора-то, наверное, так, в шутку? - сказал я. - Ведь не всерьез же?
- Еще как всерьез! А девушке необходимо выйти за кого-нибудь замуж до того, как пароход прибудет в Шанхай. Иначе она не получит наследства - восемнадцать миллионов долларов.
- Сколько миллионов? - сказал я.
- Восемнадцать.
- А вы думаете, этого хватит? - спросил я. - Чтобы прожить?
- Должно хватить. Сумма солидная.
- Что вы! Жалкая мелочь! - сказал я. - Ну, дальше?
- Дальше так. Девушка помолвлена с пожилым банкиром. А он некрасивый. Она не хочет выходить за него замуж. В этом месте у Джоан Кроуфорд будет возможность блеснуть своей игрой.
- Еще бы!
- После того, как Кларк поссорился с ней, она говорит, что выйдет за банкира - назло.
- Это тоже можно здорово сыграть, - сказал я.
- Ага, здорово. Ну вот, капитан готовит свадьбу на пароходе. Тут начинается самое интересное. Происходят разные события, одно за другим. Пароход захватывают китайские пираты, и один китаец решает сам жениться на этой девушке, конечно, без всякого там венчания и формальностей. Банкир не вмешивается: он сдрейфил. Но у Кларка кипит ненависть против китайца. Это молодой образованный китаец. Он говорит по-английски лучше всех на пароходе.
- Ишь какой! - сказал я.
- Этот китаец врывается в каюту и давай гоняться за девушкой.
- Нехорошо, - сказал я.
- Китаец гоняет девушку по всем углам, но тут Кларк вышибает дверь и врывается в каюту. Драка. Китаец валит его на пол, вытаскивает кинжал и собирается пырнуть.
- Куда?
- Прямо в сердце. Но тут девушка бьет китайца по голове стулом.
- Вот это любовь!
- А в это время приходит телеграмма капитану. В ней говорится, что он должен арестовать и заковать в кандалы банкира за крупное воровство и двоеженство.
- За такие шалости - и заковать в кандалы?
- Ну, может, там за убийство какое. Все кончается тем, что Кларк целует Джоан.
- Оригинальный конец, - сказал я.
- Вам понравилось?
- Очень.
- Волнует?
- Мало сказать, дух захватывает! Особенно когда китаец охотится за девушкой.
- Я знал, что вам понравится, - сказал он. - Вы лучше сперва напишите роман, а потом уж продайте его киностудии.
- Сделал бы с радостью, ей-богу, - сказал я, - но с позавчерашнего дня я больше не пишу.
- То есть как не пишете, почему?
- Да так, надоело, - сказал я. - Одно и то же вечно одно и то же.
- Но у меня же совсем по-другому, - сказал он. - Подумайте: китаец, восток против запада…
- Возможно. Но с позавчерашнего дня я больше не пишу. Пишите сами.
- А вы думаете, напечатают?
- Дураки будут, если не напечатают.
- А какой мне взять стиль?
- Чего там размышлять о стиле, - сказал я. - Садитесь вечером после работы и пишите, как в голову придет. Увидите, лучшего стиля для этого и не нужно. У вас там хватит материала еще на два фильма.
- У меня грамматика того, хромает, - сказал он.
- У меня самого не лучше, - сказал я. - Пусть вас это не смущает. Это будет в какой-то мере ваш собственный стиль, вроде как бы ваша индивидуальность. Я убежден, что вы гений.
- Да что вы! - сказал он. - Просто у меня много идей для книг и кино. Я уже столько забыл такого, из чего можно было бы сделать десяток книг и десяток фильмов.
- А вы записывайте, - сказал я. - Чтоб не забывать. Этак вы теряете доллары каждую минуту.
- У вас есть карандаш? - спросил он.
- К сожалению, нет, - сказал я. - С позавчерашнего дня я больше не пишу.
- Черт вас дернул бросить! Почему?
- То, что я пишу, в кино не берут, - сказал я. - Изредка я продаю рассказ за тридцать-сорок долларов. А идей для кино у меня нет. Вначале мне казалось, что я способен кое-что придумать, но ничего не выходило, потому и бросил.
- Плохо ваше дело, - сказал он. - А вот у меня что ни шаг, то идея.
- Я это вижу, - сказал я. - Вам только нужно все записывать, тогда вы очень скоро разбогатеете и прославитесь.
- Я вам сейчас расскажу еще один сюжет, - сказал он.
- Джо! - крикнул я.
Джо подбежал к моему столику.
- Джо, вот тебе десять центов, - сказал я, - достань мне карандаш.
Джо подошел к Иззи, тот долго шарил под стойкой и нашел огрызок карандаша. Джо принес его мне. Я передал его молодому человеку.
- Нате, - сказал я, - вот вам отточенный карандаш. Не теряйте времени. Берите его, ступайте домой и запишите свои идеи. Можно на любой бумаге. Авраам Линкольн написал свою знаменитую речь на обратной стороне конверта.
Он взял карандаш, но продолжал стоять.
- Я собирался отдохнуть сегодня, а писать уже с завтрашнего дня, - сказал он.
- Нет, - сказал я, - так нельзя. Идите сейчас же домой и садитесь писать, пока у вас еще свежие мысли в голове.
- Ладно, - согласился он.
Мой собеседник сунул карандаш во внутренний карман пиджака, надвинул шляпу на глаза и стал спускаться по лестнице.
- Эй, Джо, - крикнул я, - три пива!
Джим Пембертон и его сын Триггер
Папаша вошел в закусочный фургон Вилли на Пич-стрит, где я сидел у стойки, болтая с Эллой - новой подавальщицей из Техаса, ел шницель и пил кофе; он бросил шляпу на мраморный автомат, снял пиджак, свернул его, положил рядом со шляпой и сказал:
- Триг, имей в виду, я тебе задам трепку. Ты сказал миссис Шеридан, что я не был в армии.
Я чуть было не подавился шницелем, и Элла посоветовала мне поднять кверху левую руку, потому что от этого проходит кашель, и папаша сказал:
- Ну-ка, Триггер, слезай со стула.
- Дай мне, по крайней мере, доесть шницель, па, - сказал я.
- Ладно, - согласился папаша. - Ты сказал миссис Шеридан, что за всю жизнь я не убил ни одного человека, и теперь она больше не желает меня видеть.
- Что поделаешь, - сказал я. - Дай мне доесть шницель. Ты ведь действительно никого и не убивал, сам знаешь.
- Откуда тебе это известно? - спросил папаша. - Ты в этом уверен?
- Я не могу сказать наверняка, но, господи помилуй, па, зачем бы ты стал трудиться и убивать кого бы то ни было?
- Не твоего ума дело. Мне некогда объяснять тебе, что к чему. Поскорей доглатывай свой шницель и слезай. Я задам тебе трепку.
Он повернулся к Элле.
- Здравствуйте, Элла, - сказал он вежливо. - Зажарьте мне кусок филейной вырезки. Чуть-чуть с кровью.
- Хорошо, мистер Пембертон, - сказала Элла. - Неужели вы опять собираетесь драться с Триггером?
- Я не могу позволить, чтобы он распускал про меня ложные слухи, - сказал папаша.
- Какая же это ложь? Кого ты убивал? Назови мне хоть одного человека.
- Черта лысого я тебе назову, - сказал папаша. - Я мог бы тебе на пальцах насчитать целых четырнадцать убитых.
- У тебя нет четырнадцати пальцев. У тебя нет даже и десяти. У тебя их восемь. Ты потерял два пальца левой руки на лесопилке Перри.
- Я потерял свои пальцы на войне, - сказал папаша. - За родину.
- Папаша, - сказал я. - Ты же знаешь, что ты не был в Европе. Тебя губит твое воображение.
- Я тебе покажу, кто кого погубит. Миссис Шеридан говорит, что я не герой.
- Ты и в самом деле не герой, па.
- Ладно, слезай. Если ты так считаешь, я задам тебе трепку.
- Все равно я с тобой справлюсь, и ты сам это знаешь. Не понуждай меня.
- Ты со мной справишься? - спросил папаша. - Когда же это бывало?
- Господи, мистер Пембертон, - вмешалась Элла, - да ведь Триггер справился с вами не далее как вчера на этом самом месте, перед нашим фургоном!
- Поджарь мне приправу из лука, - сказал папаша. - Как ты поживаешь, Элла? Не отпускает ли мой сын на твой счет оскорбительных замечаний? Имей в виду, я этого не потерплю. Я ему задам трепку.
- Помилуйте, мистер Пембертон! Триггер очень мил. Триггер - самый приветливый и красивый молодой человек в Кингсбурге.
- Я не потерплю, чтобы кто-нибудь отпускал оскорбительные замечания такой невинной девушке, как ты, Элла, - сказал папаша. - Если мой сын Триггер пригласит тебя за город, ты мне только скажи, и я задам ему трепку.
- Да я с радостью поеду с Триггером за город, - сказала Элла.
- Берегись! - сказал папаша. - Триггер - такой парень, что справится с тобой в две минуты.
- И не подумает, - сказала Элла.
- Еще как подумает, - сказал папаша. - Разве нет, сынок?
- Да это как сказать, - ответил я, поглядел на Эллу и подумал, что, может, папаша прав первый раз в своей жизни. Первый раз в жизни его не губит его безудержное воображение.
Похоже было, что у папаши пропала охота отодрать меня из-за миссис Шеридан, и на душе у меня полегчало. Мне было жаль отравлять лучшие годы его жизни: ведь по шее получал всегда папаша, когда он думал помериться со мной силой.
- Элла, - сказал папаша. - Как бы там ни было, не давай Триггеру кружить тебе голову всякими там разговорчиками и улещиванием.
- Я живу в этом городе уже третий день, - сказала Элла, - но еще не встречала тут никого, кто бы мне понравился хоть вполовину так, как Триггер.
Она перевернула на сковороде бифштекс.
- Как вам нравится этот бифштекс, мистер Пембертон? - спросила она.
- Красота! - сказал папаша.