9.30. К зданию ДК приезжают иностранные дипломаты. Известно, что среди заложников около шестидесяти – семидесяти граждан зарубежных государств. Переговоры с террористами срываются.
11.30–12.20. Боевики требуют для переговоров известных журналистов.
13.00. В центр проходят депутат Госдумы и врачи Красного Креста. Спустя полчаса они выводят из здания женщину и троих детей.
17.00. Террористы убивают женщину, которая пыталась пройти внутрь здания. [1]
18.30. Террористы стреляют из гранатомёта по двум женщинам, сбежавшим из ДК. Ранен один спецназовец. Заложницы не пострадали.
19.00. Катарский телеканал "Аль-Джазира" показывает обращение боевиков Мовсара Бараева, записанное за несколько дней до захвата ДК. Террористы объявляют себя смертниками и требуют вывода российских войск из Чечни.
19.00–00.00. Безуспешные попытки уговорить боевиков принять питание и воду для заложников.
25 ОКТЯБРЯ
01.00. Террористы пропускают в здание врача, руководителя Центра медицины катастроф. Он приносит заложникам медикаменты и оказывает им первую медицинскую помощь.
5.30–6.30. Боевики освобождают семь человек.
11.30–12.30. Боевики отпускают восемь детей, в том числе одну девочку из Швейцарии. После этого переговоры прекращаются.
15.00. В Кремле Президент РФ Владимир Путин проводит совещание с главами МВД и ФСБ. По итогам встречи директор ФСБ Николай Патрушев заявляет, что власти готовы сохранить террористам жизнь, если они освободят всех заложников.
21.50. Террористы освобождают трёх женщин и мужчину…
Именно 25-го, поздно вечером, у Лёши в квартире как-то ненормально заверещал телефон. Лёшка, к своему удивлению, немедленно облился холодным потом, и в горле у него возник такой спазм, что пришлось судорожно сглотнуть слюну и продышаться, прежде чем выдохнуть "алло" в трубку. Звонила Светка, Корина школьная подруга, "артистка погорелого театра", как она сама себя называла, так как почти всё время была безработной. Из тех барышень, которые никогда не знают, чего они хотят, но изо всех сил этого добиваются.
– Ты читал список в "Известиях"? – прохрипела она в трубку, не поздоровавшись.
– Какой список? – Он уже понял, что за этим последует, и тянул время.
– Список присутствующих в зале – там Кора. Видимо, с несколькими учениками.
– Ты… ты уверена? – Вопрос был лишним – от полной беспомощности.
– Всё сходится – и имя, и фамилия. Да и мне она говорила, что собиралась на днях со своими мурзиками в театр.
Он накинул пальто, предупредил Галю, чтобы не волновалась. Прыгнул в машину и ринулся на Дубровку.
То, что происходило в это время вокруг театрального центра, описано множество раз множеством очевидцев. Лёша попал в самый эпицентр замученных страхом и неизвестностью людей – родителей, родственников, близких и просто сочувствующих. Для многих из них это были уже вторые-третьи сутки стояния. Люди чудовищно изнурены неизвестностью и самыми невероятными слухами. Многие близки к истерике. Общим было только одно – ожидание штурма. И значит, возможность гибели всех – и захватчиков, и заложников. Достаточно одной из "живых бомб" нажать на детонатор – и в воздух взлетит ВСЁ.
По радио выступали журналисты и деятели искусства, у одного из них оказалась дочь в заложниках.
Пришла пора, говорил он, не на словах, а на деле заканчивать то, чего не следовало и начинать. Те, кто держит в заложниках наших детей, совершают насилие. Но они заблуждаются, полагая, что насилие можно победить только насилием. Но и мы, к сожалению, разделяем то же самое заблуждение и тем самым загоняем ситуацию в тупик. Одно насилие рождает другое насилие, другое насилие – третье, потом будет четвёртое, пятое, сотое… И эта цепочка бесконечна, конец чувствуют только мёртвые. Он говорил, что Родина ответственна перед своими детьми. И если она посылала их на бессмысленную смерть в Афганистан и Чечню, то это должно наконец прекратиться. Теперь, немедленно.
"Сегодня, – говорил он, – единственный, мне кажется, способ – прямо, честно, без лишних слов, без демагогии, без разговоров о том, что "главное для нас – человек" (а при этом ничего не делать), руководству страны принять ответственное политическое решение и вывести "избыточные войска". Я не специалист, я не понимаю, что такое "избыточные войска". Может быть, вывести все войска… Но президент должен выйти к людям – мне так кажется как просто обыкновенному, рядовому гражданину – и сказать:
– Дорогие мои! Сегодня во имя людских жизней, во имя освобождения заложников – детей, женщин и мужчин – я вынужден… подчёркиваю, вынужден!.. сделать то, что требуют от меня эти люди…"
Его слушала вся страна, кроме тех, к кому он обращался: президента, правительства, военных. Им было не до несчастных заложников, четвёртый день корчащихся в аду, не до их родственников, не до того ужаса, который объял всю страну. Главное было, чтобы "нас не поставили на колени", как сказал потом президент и мужественно пообещал "мочить врагов в сортире".
В 5.30. в здании ДК раздаются три взрыва и несколько автоматных очередей. После этого стрельба прекращается. Спецназ начинает перегруппировку сил вокруг Театрального центра. Журналистов и остальных собравшихся оттесняют из зоны прямой видимости, однако официального подтверждения начала штурма нет. Но все уже поняли: то, чего все так боялись, началось.
Замирая от ужаса, все ждали взрыва.
Один несчастный, беспомощного вида пожилой человек, как-то незаметно прибившийся за эту страшную ночь к Лёшке, беспрестанно, как заведённый, повторял строчки стихов: Мы под Колпино скопом стоим, / Артиллерия бьёт по своим. / Недолёт. Перелёт. Недолёт. / По своим артиллерия бьёт… И опять: Недолёт. Перелёт. Недолёт. / По своим артиллерия бьёт…
– Да, прекратите вы! – не выдержал Лёшка. – Не каркайте…
– У меня там жена с внуком. А дочь в онкологии, на операции… Ну, почему это должно было случиться с нами?!. Простите! – тут же спохватился он. – Я имею в виду, конечно, всех этих несчастных… внутри…
Взрыва, к счастью, не произошло. И на тот момент это можно было считать победой. Понеслись – строго дозированно, малыми порциями – информативные сводки, которым жадно внимал весь мир.
А между ними – хроника апокалипсиса: солдаты спецназа, выносящие отравленных людей – руки болтаются, многие без сознания. Некоторых тащат по двое, прямо по земле, схватив за воротники, капюшоны. Их "складируют" тут же у входа. Мёртвые?.. Есть и мёртвые. Кому-то вкалывают антидот. Многие раздеты – чтобы тело дышало (как писали газеты). Моросит холодный дождь.
Лёша изо всех сил вглядывается в апокалипсические сцены, пытаясь различить в этом человеческом месиве знакомую фигуру, хоть какую-нибудь знакомую деталь. Но их оттесняют всё дальше, а бесчувственные тела забрасывают в машины: кому повезло – в "скорые", остальных – в автобусы. Потом все видели эти кадры по телевидению – "автобусы смерти", где, как в Освенциме, горы наваленных полуголых тел. Живые и мёртвые вперемежку. Все одинаково синие и холодные. С безжизненно закинутыми головами, с вывалившимися языками.
Позже появилась информация, что многие люди погибли, попросту задохнувшись во время транспортировки в больницы из-за того, что им вовремя не была оказана первая медицинская помощь.
Тем, кому повезло добраться живыми до больниц, помощь всё-таки была оказана – врачи, которые по роду деятельности часто работают с фентанилом, поняли, в чём дело, по запаху. Характерным сладковатым миндалём от одежды пострадавших пахло так, что сестры потом жаловались на головокружение и тошноту. Пострадавших тащили в отделение волоком и клали на все свободные поверхности, даже на пол. Таинственный антидот для фентанила очень прост. В реанимации его много. Стали колоть. В суматохе подтаскивания больных некоторых пропускали, некоторым делали по несколько инъекций. Потом уже догадались ставить метки на руки.
Как потом выяснилось, Кора была именно в одном из таких автобусов.
Она очнулась уже на улице, когда ей сделали укол в шею. Потом опять провалилась в небытие. Открыв глаза в следующий раз, нашла себя на сиденье автобуса, задавленную двумя телами: одно, женское, было очевидно безжизненным, другое, мужское, лёжа на спине, захлёбывалось своими рвотными массами. Высвободившись, она умудрилась развернуть мужчину лицом вниз, чем спасла ему жизнь.
В больницу, в которую их привезли, она вошла уже на своих, хоть и нетвёрдых, ногах.
* * *
Лёша со Светкой нашли её там только через два дня. Она лежала под капельницей, бледная, опухшая, обритая наголо (как выяснилось, о последнем она попросила сама, понимая, что ещё долго не сможет принять душ и отмыть свой шикарный водопад волос от грязи и рвотных масс).
Первой её просьбой было отыскать Валентину и её двух сыновей, вместе с которыми она пришла на спектакль. Один из мальчиков, младший, был аутистом. Она умоляла Лёшку со Светкой проверить все списки, обойти больницы и морги. Последняя картинка, которую она помнила после того, как дали газ: младший, Коленька, уцепившись, как обезьяний детёныш, за мамину шею, уткнулся ей в ямку между грудей, и Валентина успела накинуть на голову шаль, укрыв ею и ребёнка. Старший же, Вася, свернулся калачиком, уткнувшись себе в колени. Сама Кора успела упасть на пол между креслами, лицом вниз.
Подключив все свои связи, в том числе тестя, Лёшка на следующий день сумел найти Валентину с младшим сыном в одной из больниц. Мальчика только что перевели из реанимации и положили в палату рядом с мамой. Состояние Валентины было тяжёлое, но угрозы для жизни больше не было. На устах только один вопрос – где Вася, старший? И страшное чувство вины, что всё внимание было отдано младшему, больному.
Лёше понадобилось ещё два дня, чтобы по подробному описанию матери обнаружить мальчика в одном из моргов.
Ему же пришлось сообщить об этом несчастной Валентине.
Через неделю Лёша со Светкой привезли Кору домой.
Она лежала, с остановившимся взглядом, уставившись в потолок, не желая говорить ни о пережитом, ни на какие другие темы. Узнав о цифрах погибших заложников, которых на тот момент насчитали около ста тридцати, и просмотрев несколько раз кадры, снятые камерами наблюдения в зале до и после захвата, Кора впала в абсолютную прострацию. На следующий день Лёша привёз врача, одного из лучших психотерапевтов города. Тот, внимательно осмотрев Кору, объяснил, что у неё сильнейший психический шок, усиленный действием газа, формула которого держится в секрете органами госбезопасности, вследствие чего врачи бессильны выработать действенный антидот. Он вколол ей лошадиную дозу сильнодействующего успокоительного, от которого она тут же уснула, и посоветовал не пытаться "ни развлекать, ни отвлекать" её. Так как совершенно невозможно было предвидеть, как будет развиваться посттравматический синдром.
Светка осталась "приводить квартиру в порядок", а Лёша, за абсолютной своей ненадобностью, поплёлся обратно в свою полужизнь.
Через пару дней Светка позвонила и сказала, что отвезла Кору под Москву, в деревню, где жили её, Светкины, родители.
– Ей нужно прийти в себя. Она никого не хочет видеть. И это можно понять после всего, что она пережила.
Лёша понимал. И остался ждать новостей от Коры в Москве, в своей огромной, почти всё время пустой, угрюмой квартире на одной из Фрунзенских улиц.
Тима всё больше времени проводил в лицее, а Галя, за ненадобностью, приходила только вечером, приготовить ужин на скорую руку и переночевать. Похоже, она кого-то встретила и собиралась "обустроить" свою личную жизнь.
Кора позвонила примерно через месяц, сказала, что она "в порядке", но в данный момент встретиться с Лёшей не готова. Просила дать ей время "снова начать жить".
– Я тебе позвоню, как только смогу, – пообещала она.
Лёша продолжал ждать.
Прошли Новый год, Рождество, "старый" Новый год, школьные каникулы, на которые он свозил Тиму в Австрию, в горы.
Наступил февраль.
Кора позвонила в самую первую неделю месяца. Предложила встретиться, погулять где-нибудь в районе Новодевичьего, их любимого места, где были нагуляны километры, нашёптаны задыхающимся голосом самые главные слова, зацелованы рты, глаза, руки и вообще всё, что попадалось под губы.
Стоял редкой красоты зимний день. Недавно выпавший снег, ещё девственно-белый, сверкал и переливался на солнце, приятно поскрипывал под ногами. По замёрзшему озеру скользила, кто на чём, детвора, в своём незамерзающем закутке гордо возвышали снежно-белые шеи лебеди, на накатанной горке, как муравьи, туда-сюда сновали мамаши с малышнёй на санках, даже снежную бабу уже кто-то успел слепить, всунув ей вместо носаморковки перегоревшую лампочку – словом, действительность выглядела картинкой с рождественской открытки.
Чего никак нельзя было сказать о Коре.
Сначала он её просто не узнал. Она шла со стороны улицы к скамейке, на которой он сидел уже минут десять, и Лёша, скользнув по ней безразличным взглядом, продолжал следить за Собакой, которую он взял с собой, инстинктивно понимая, что её присутствие может сгладить первые минуты этой непростой встречи. И только когда она подошла достаточно близко и Собака, узнав, помчалась в её сторону, Лёшка снова повернул голову и узнал в приближающейся фигуре Кору – женщину своей жизни. Мгновенная защемлённость в области сердца и огненный шар внизу живота безошибочно подтвердили ему это.
Она была одета в короткую дублёнку, на голове примостилась маленькая шапка-ушанка с подвязанными на затылке ушками, а на ногах – сапожки-апрески, в которые были заправлены джинсы. Она так сдала, что худобу её не скрывала даже зимняя одежда, и силуэт мог принадлежать скорее угловатому подростку, чем зрелой женщине. Он встал со скамейки и ждал, когда она, облобызавшись с Собакой, приблизится вплотную. Лёша взял её холодное лицо в свои ладони и поцеловал в лоб. Она при этом проявила полное безучастие, опустив руки и не сделав никакого движения в его сторону. И только отстранившись, Лёшка увидел, как оно изменилось, это лицо: на нём было выражение какой-то крестьянской суровости, так несвойственной её тонким и нежным чертам, – казалось, горе оставило на нём невидимые борозды.
Они сделали несколько кругов вокруг озера, говоря сначала о Тиме, потом о его новом лицее, старательно избегая опасных животрепещущих тем и уделяя больше внимания Собаке, чем друг другу. Лёшка чувствовал её отчуждение на чисто физическом уровне, понимая порами, кишками, что это не поза и не продуманная холодность. Даже о Тимофее она говорила как-то отстранённо – нечто о надвигающейся опасности национал-фашизма в стране, о враждебности ко всем "другим", о взрослеющих детях, которых надо было во что бы то ни стало уберечь, и Лёшка воспринял это формально, как попытку уйти от главного разговора.
И тогда он решил попытаться наладить хоть какой-то эмоциональный контакт.
– Ты ждёшь от меня того, чего каждая женщина ждёт от своего мужчины: проявление мужества, благородства, силы, – заговорил он тоном, каким говорят с больными. – И наверное, ты права – настоящий мужской экземпляр таким и должен быть. А я, может, другой, немужской породы, какой-нибудь собачьей, например. Типа дворняги, которая ничего, кроме обожания хозяина, предложить не может. Не можешь же ты от такого требовать превратиться в питбуля, готового порвать на куски всякого чужого.
– Всё пытаешься иронизировать! Что, мол, мы можем, мужики, кроме надрывного стёба! Выглядит жалко.
– Ты хочешь сказать, что я выгляжу жалко?
– И ты тоже. Лучше бы сравнил себя с всадником без головы, который считает, что у него горе от ума. – Кора явно была сильнее его по части сравнений и метафор.
Лёшка заткнулся.
Так и шли молча.
Смеркалось, воздух внезапно стал колюче холодным. Лёшка предложил Коре зайти во двор монастыря, чтобы немного укрыться от ветра. К тому же там было светлее – зажглись фонари.
Они, привязав Собаку к дереву и пообещав ей скоро вернуться, вошли в огороженное пространство Новодевичьего придворья.
Атмосфера там была резко отличной от внешнего мира.
Открылись двери главной церкви, и туда струйкой потянулись тёмные силуэты, закутанные в платки, сгорбленные старухи, женщины и мужчины среднего возраста, многие с детьми, и, что было непривычно глазу, совсем молодые люди, практически подростки. Все они осеняли себя крёстным знамением и входили в храм как в убежище.
Лёша осмелился наконец взять Кору за руку – пальцы были ледяными и никак не прореагировали на прикосновении его ладони. Он сжал их осторожно и потянул её в сторону гостеприимно распахнутых дверей. Она равнодушно последовала за ним, но перед самым входом остановилась как вкопанная.
– Я туда не пойду, – сказала она и высвободила свою руку из Лёшиной ладони.
– Почему? Говорят, там люди оттаивают душой. Может, это тебе поможет?
– Вряд ли. У меня с Богом свои счёты. И не в Его пользу. А попов, как ты знаешь, я всегда терпеть не могла. Так что пусть уж они там без меня… душой оттаивают. – Последнюю фразу она произнесла, болезненно скривившись.
Вместо этого они зашли на маленькое прицерковное кладбище с захоронениями, датированными началом позапрошлого века. Побродили немного между холодными камнями и, окончательно закоченев, выбрались оттуда и растерянно остановились, не понимая, что делать дальше. Разойтись просто так было невозможно.
И Лёшка уговорил Кору зайти погреться в близлежащий ресторанчик, уютно светившийся своими окнами и обещавший вывеской домашнюю грузинскую кухню.