Микс заверил, что это он и есть, собственной персоной, и назначил ей свидание через десять минут.
Таруотер, исполненный благоговейного страха, стоял в дверях. Микс соединил две части телефона, а потом с эдакой подковыркой в голосе сказал:
- А почему бы тебе не взять и не позвонить своему дяде? - и стал наблюдать, как мальчик меняется в лице, как взгляд его уклончиво ползет куда-то вбок, а возле жесткой линии рта обозначаются глубокие складки.
- Я и так скоро с ним поговорю, - пробормотал он, продолжая, как зачарованный, смотреть на черный механизм со спиральным проводом. - А как им пользоваться? - спросил он.
- Просто набираешь номер. Ты же видел, как я это делал. Давай, звякни дяде, - настаивал Микс.
- Да нет, вас же там эта женщина ждет, - сказал Таруотер.
- Подождет, - сказал Микс. - Это единственное, что у нее хорошо получается.
Мальчик подошел к аппарату и вытащил карточку, на которой записал номер. Он вставил палец в диск и стал осторожно крутить.
- Боже правый, - сказал Микс, снял трубку с рычага, вложил ее мальчику в руку, а руку поднес ему к уху. Он сам набрал номер, а потом силой усадил на стул, но Таруотер снова встал и остался стоять, слегка подавшись вперед и прижав к голове гудящую трубку, а сердце бешено колотилось изнутри в грудную клетку.
- Не говорит, - пробормотал он.
- Подожди немного, - сказал Микс. - Может, он не любит вставать среди ночи.
Гудение длилось с минуту, а потом вдруг резко прервалось. Таруотер стоял и молча прижимал трубку к голове с таким напряженным выражением на лице, как будто боялся, что вот-вот услышит на том конце провода глас Господень. А потом в трубке раздался звук: как если бы кто-то тяжело дышал ему прямо в ухо.
- Спроси человека, с которым хочешь поговорить,- подсказал Микс. - С кем ты будешь говорить, если не понятно, кто тебе нужен?
Мальчик не пошевелился и не издал ни звука.
- Я тебе что сказал, спроси того, кто тебе нужен, - раздраженно сказал Микс. - У тебя что, мозги отшибло?
- Я хочу поговорить со своим дядей, - прошептал в трубку Таруотер.
На другом конце было тихо, но эта тишина не производила впечатления пустоты. Казалось, что там просто затаили дыхание и ждут. И вдруг мальчик понял, что по другую сторону аппарата - учительский сын. Перед глазами тут же встало белесое тупое лицо. Злым, срывающимся голосом Таруотер сказал:
- Я хочу поговорить со своим дядей! Не с тобой!
В ответ снова послышалось тяжелое дыхание. Звук был булькающий, как будто кто-то пытался дышать под водой и рвался наружу. Через секунду все стихло. Трубка выпала из руки Таруотера. Он стоял тупо и безучастно, как будто ему только что было явлено откровение, понять которое он пока не в силах. Казалось, где-то глубоко-глубоко он пропустил чудовищной силы удар, который просто не успел дойти до поверхности его сознания.
Микс взял трубку и поднес ее к уху: на том конце провода было тихо. Тогда он положил ее на рычаг и сказал:
- Поехали. Нечего терять время попусту.
Он подтолкнул ошеломленного мальчика в спину, они вышли и снова поехали в город. Микс сказал, что нужно научиться управляться с любым механизмом, который попал тебе на глаза. Он сказал, что величайшее изобретение человека - это колесо, и спросил Таруотера, задумывался ли тот когда-либо над тем, как же люди обходились без колеса, но мальчик ему не ответил. Он, казалось, вообще ничего не слышал. Он сидел, слегка подавшись вперед, и время от времени едва заметно шевелил губами, как будто беззвучно разговаривал сам с собой.
- Н-да, - мрачно сказал Микс, - жуткое, должно быть, было времечко.
Он так и знал, что у мальчика нет и не может быть никакого дяди, который жил бы в таком приличном месте, и, чтобы доказать это, нарочно свернул на улицу, где должен был жить предполагаемый дядя, и медленно поехал мимо маленьких приземистых домов, пока не нашел нужный номер, нарисованный светящейся краской на маленьком столбике, вбитом у края лужайки. Он остановил машину и сказал:
- Ну вот, парень, приехали.
- Куда? - очнулся Таруотер.
- Это дом твоего дяди, - сказал Микс.
Мальчик обеими руками вцепился в автомобильную дверцу с опущенным стеклом и уставился на черные очертания дома, который едва угадывался на фоне еще более черной тьмы.
- Я же сказал,- произнес он сердито,- я туда не пойду, пока не рассветет. Поехали.
- Ты пойдешь туда прямо сейчас, - сказал Микс. - Я с тобой возиться не намерен. И там, куда я еду, тебе делать нечего.
- Я здесь не выйду, - сказал мальчик.
Микс перегнулся через соседнее сиденье и открыл дверцу.
- Пока, сынок, - сказал он. - Если очень уж проголодаешься до следующей недели - позвони мне по тому номеру, который у тебя на карточке, и мы что-нибудь придумаем.
Мальчик, побелев как полотно, яростно сверкнул на него глазами и выскочил из машины. Он прошел по короткой бетонной дорожке к крыльцу и резко сел, сразу растворившись в темноте. Микс захлопнул дверцу машины. Несколько секунд он сидел и смотрел на едва заметный силуэт мальчика на крыльце. Потом откинулся на сиденье и тронулся. Ничего путного из него не выйдет, сказал он себе.
ГЛАВА 3
Таруотер сидел на краешке крыльца и мрачно глядел на исчезающий в темноте автомобиль. На небо он не смотрел, но звезды чувствовал, и они были ему неприятны. Они были как дырки у него в черепе, сквозь которые какой-то далекий немигающий свет наблюдал за ним. Ему казалось, что он остался один на один с огромным молчаливым глазом. Ему страшно хотелось немедленно сообщить учителю, что он здесь, рассказать ему о том, что он сделал и почему, и чтобы учитель это оценил. Но в то же время где-то глубоко в нем шевелилось недоверие к этому человеку. Он снова попытался представить себе лицо учителя, но в памяти всплывало только лицо семилетнего мальчика, которого когда-то похитил дед. И он, набычившись, смотрел на это лицо, собираясь с духом перед неизбежной встречей.
Потом он встал и увидел массивный медный молоток на двери. Он дотронулся до молотка, но металлический холод обжег его, и он отдернул руку. Он быстро оглянулся через плечо. Дома на другой стороне улицы сливались в одну темную зубчатую стену. Тишину, казалось, можно было потрогать рукой, она затаилась и ждала. Терпеливо выжидала подходящего момента, когда сможет раскрыться и потребовать, чтобы ей дали имя. Он опять повернулся к холодному молотку, схватил его и разбил тишину вдребезги, как если бы она была ему - личный враг. В голове тут же не осталось ничего, кроме грохота дверного молотка. Все остальное исчезло - остался только грохот.
Он стучал все громче и громче, одновременно долбя по двери свободной рукой, пока ему не показалось, что он стронул дом с места. Пустая улица эхом отзывалась на его удары. Он остановился, чтобы перевести дыхание, а потом начал снова, бешено пиная дверь тупым носком тяжелого ботинка. И все без толку. Наконец он остановился, и неумолимая тишина, безразличная к его ярости, снова окутала его. Его охватил какой-то непонятный страх. Тело казалось пустым и невесомым, словно его, как пророка Аввакума, подняли за волосы на голове его, пронесли сквозь ночь и опустили в том месте, где должен был он осуществить дело свое. Вдруг ему показалось, что все это - ловушка, и подстроил ее старик. Он развернулся вполкорпуса, чтобы убежать.
В это самое мгновение в стеклянных панелях по обе стороны от двери вспыхнул свет. Послышался щелчок, и ручка повернулась. Руки Таруотера машинально дернулись вверх, как будто он целился из невидимого ружья, и, увидев его, открывший дверь дядя отпрыгнул назад.
Образ семилетнего мальчика навсегда вылетел у Таруотера из головы. Дядино лицо было до того знакомым, как будто мальчик всю свою жизнь только его и видел, каждый божий день. Он постарался взять себя в руки, а потом выкрикнул в голос:
- Дед умер, и я сжег его, как сжег бы его ты сам.
Учитель стоял не шевелясь, как будто думал, что перед ним галлюцинация и, если смотреть на нее достаточно долго, то она исчезнет. Он проснулся оттого, что дом дрожал, и, полусонный, побежал к двери. Лицо у него было как у лунатика, который только что проснулся и видит, как превращается в реальность его ночной кошмар. Через мгновение он пробормотал:
- Подожди здесь, ничего не слышно, - повернулся и быстро ушел куда-то в дом. Он был босиком и в пижаме. Вернулся он почти сразу, на ходу что-то заталкивая себе в ухо. Еще он успел нацепить свои очки в черной оправе, а за пояс пижамных штанов сунул какую-то металлическую коробочку. От коробочки к затычке в ухе шел провод. На секунду мальчику показалось, что у учителя голова работает от электричества. Дядя схватил Таруотера за руку и затащил в комнату, освещенную люстрой в форме фонаря. Мальчик оказался под прицелом двух маленьких, похожих на буравчики глаз, мерцающих из глубины двух одинаковых стеклянных пещер. Он отшатнулся. Ему показалось, что в душу к нему уже успели залезть.
- Дед умер, и я его сжег, - повторил он. - Кроме меня, некому было это сделать, и я это сделал. Я сделал за тебя твою работу. - Когда он проговаривал последнюю фразу, по лицу у него пробежала тень презрительной гримаски.
- Умер? - спросил учитель. - Дядя? Старик умер? - переспросил он бесцветным недоверчивым тоном. Потом вдруг резко схватил Таруотера за руки и заглянул ему в лицо. Мальчик вздрогнул, заметив, как где-то на донышках его глаз проскользнуло болезненное выражение, простое и страшное. И тут же исчезло. Ровная линия учительских губ начала искривляться в улыбку.
- И как же он покинул сей мир? - спросил он. - С кулаком, подъятым к небу? Господь заехал за ним на огненной колеснице?
- Никаких ему видений и знамений не было. - У мальчика вдруг перехватило дыхание. - Он завтракал, и от стола я его так и не убрал. Спалил его прямо на месте, вместе с домом.
Учитель ничего не сказал, но по глазам мальчик понял, что тот ему не верит и смотрит на него с интересом, как на отъявленного лжеца.
- Съезди туда сам и посмотри, если хочешь, - сказал Таруотер. - Он слишком здоровый был, чтобы его хоронить. Я и сделал, как быстрее.
Глаза у дяди стали такие, как будто бы он пытался разгадать увлекательную головоломку.
- А как ты сюда попал? Как ты узнал, куда тебе нужно ехать? - спросил он.
Все свои силы мальчик потратил на то, чтобы заявить о себе. Теперь силы как-то вдруг покинули его, он стоял ошалелый и вялый и тупо молчал. Еще никогда он не чувствовал такой усталости. Ему казалось, еще чуть-чуть, и он упадет.
Учитель ждал, нетерпеливо изучая его лицо. Потом выражение его глаз опять изменилось. Он еще сильнее вцепился Таруотеру в руку и перевел внезапно вспыхнувший взгляд на входную дверь, которая так и осталась открытой.
- Он что, там, снаружи? - спросил он приглушенным, дрожащим от ярости голосом. - Это что, он опять со мной шутки шутит? Ждет подходящего момента, чтобы залезть через окно и окрестить Пресвитера, пока ты мне тут лапшу на уши вешаешь? Опять этот старый маразматик принялся за свое?
Мальчик побледнел. Он вдруг ясно увидел старика, темную фигуру за углом дома: как он сдерживает дыхание, и дышит с присвистом, и терпеливо ждет, когда Таруотер окрестит здешнего придурка. Он остолбенело уставился на учителя. В ухе у дядьки торчала клинообразная затычка. Почему-то при взгляде на нее Таруотер настолько отчетливо ощутил присутствие старика, что ему даже показалось, что он слышит, как старик хихикает снаружи. И он вдруг с ужасающей ясностью понял, что учитель - не более чем приманка, которой старик заманил его в город, чтобы завершить неоконченное дело.
Глаза яростно вспыхнули на его хрупком лице. Он почувствовал новый прилив, сил.
- Он мертвый, - сказал мальчик. - Мертвее не бывает. Только пепел остался. Даже креста над ним нет. На то, что осталось, и птицы-то не польстятся, а кости растащат собаки. Вот такой он мертвый.
Учитель поморщился, но тут же снова разулыбался. Он крепко держал Таруотера за руки, всматриваясь ему в лицо, как будто перед ним уже забрезжил вариант решения, изысканно точный и безупречно грамотный.
- Какая великолепная ирония, - пробормотал он, - какая великолепная ирония в том, что именно ты это сделал - и именно так. Он получил по заслугам.
Мальчик раздулся от гордости:
- Я сделал то, что должен был сделать.
- Он уродовал все, за что брался, - сказал учитель. - Он прожил долгую жизнь, лишенную всякого смысла, и совершил великую несправедливость по отношению к тебе. Счастье, что он наконец умер. Ты мог иметь все и не имел ничего. Но теперь все можно исправить. Теперь у тебя есть человек, который может понять тебя - и помочь. - Глаза его светились от удовольствия. - Еще не поздно, я еще смогу сделать из тебя нормального человека.
Лицо у мальчика потемнело. Выражение делалось все более и более жестким, пока Таруотер не почувствовал, что за этой крепостной стеной никто не сможет разглядеть его истинных мыслей; но учитель не заметил перемен. Сам по себе мальчик, который стоял сейчас перед ним, не имел никакого значения; учитель смотрел сквозь него и видел образ, уже давно и во всех деталях сложившийся у него в голове.
- Мы с тобой наверстаем упущенное время, - сказал он. - Я направлю тебя по верному пути.
Таруотер на него не смотрел. Его шея как-то вдруг дернулась вперед, и он стал напряженно всматриваться куда-то поверх учительского плеча. Он услышал смутный звук тяжелого дыхания, и звук этот был ему знаком. Это дыхание казалось ближе, чем биение собственного сердца. Глаза у него расширились, и в них в ожидании неотвратимого видения открылась потайная дверца.
В гостиную неуклюже вошел маленький светловолосый мальчик, остановился и стал пристально глядеть на чужака. На ребенке была синяя пижама, куртка заправлена в штаны, натянутые чуть не до подмышек. Штаны держались на шлейке, обмотанной, как лошадиная упряжь, вокруг груди, а потом через шею. Глаза были посажены как-то слишком глубоко, а скулы были чуть ниже, чем следовало бы. Он стоял в дальнем конце комнаты, такой дремучий и древний, как будто пробыл ребенком целую вечность.
Таруотер сжал кулаки. Он стоял, как приговоренный к казни, который стоит у помоста и ждет. А потом пришло откровение, немое, безжалостное, меткое, как пуля. Не нужно было ни заглядывать в глаза чудищ, ни созерцать горящие кусты. Он просто понял с отчаянной уверенностью, что должен окрестить этого мальчика и пойти по стезе, уготованной для него дедом. Он понял, что призван быть пророком и что путь сей привычен миру. В бездонном зеркале его черных зрачков, неподвижных и остекленевших, отразилась другая бесконечность. Он увидел собственный образ: изможденный мальчик бредет, едва переставляя ноги, вслед за кровоточащей, смрадной, безумной тенью Иисуса, и бродить ему до тех пор, пока он не получит воздаяние свое - разделенные рыбы, преумноженные хлеба. Господь сотворил его из праха, наделил его кровью, плотью и разумом, наделил способностью проливать кровь, чувствовать боль и мыслить и послал его в сей мир, исполненный бедствий и пламени, только для того, чтоб окрестить слабоумного мальчика - которого по большому счету Он вообще не должен был создавать, - да еще и выкрикивать при этом бессмысленные слова пророчеств. Он попытался крикнуть "НЕТ!", но это было все равно что кричать во сне. Тишина тут же впитала его крик и поглотила его.
Дядя положил руку ему на плечо и слегка встряхнул, чтобы привлечь его внимание.
- Послушай, мальчик мой, - сказал он. - Ты избавился от старика, а это все равно что выйти из тьмы на свет. У тебя в первый раз в жизни появился шанс. Шанс вырасти полезным человеком, шанс развить свои таланты, делать то, чего хочешь ты, а не то, чего хотел он, какая бы чушь ни пришла ему в голову.
Мальчик, не отрываясь, глядел куда-то сквозь него, и зрачки у него были расширены. Учитель повернул голову, чтобы посмотреть, что же мешает мальчику сосредоточиться на разговоре. Лицо у него тут же подобралось и застыло. Малыш медленно шел в их сторону и улыбался во весь рот.
- Это всего лишь Пресвитер, - сказал он. - Он болен. Не обращай внимания. Он только смотрит, не более того, и он очень милый. - Его рука впилась в плечо Таруотеру, а губы подобрались в страдальческой полуулыбке.
- Все то, что я мог бы сделать для него - если от этого была бы хоть какая польза, - я сделаю для тебя, - сказал он. - Теперь ты понимаешь, почему я так рад, что ты здесь?
Мальчик не слышал ни слова из того, что он сказал. Мышцы шеи у него напряглись, как корабельные канаты. Слабоумный был уже не далее чем в пяти футах от него и с каждой секундой подходил все ближе, все с той же кособокой ухмылкой на лице. Внезапно Таруотер понял, что ребенок узнал его, что сам старик с небес внушил этому полудурку, что перед ним посланник Божий, явившийся, дабы проследить за тем, чтобы ребенку даровано было второе рождение. Малыш протянул руку, чтобы дотронуться до Таруотера.
- Пошел вон! - завопил Таруотер. Его рука выстрелила вперед, как хлыст, и отшвырнула детскую ладошку прочь. Малыш испустил пронзительный вопль, на удивление громкий, и тут же вскарабкался вверх по отцовской ноге, цепляясь за пижамную куртку, в мгновение ока оказавшись едва ли не на уровне учительского плеча.
- Тихо, тихо, - сказал учитель, - все хорошо, замолчи, все в порядке, он не хотел тебя обидеть. - Он перебросил малыша себе за спину и попытался спустить его на пол, но тот продолжал висеть, вцепившись обеими руками, тычась головой отцу в шею и не спуская глаз с Таруотера.
Мальчику вдруг показалось, что учитель и его сын - единое целое. Лицо у учителя было красное и страдальческое. Казалось, что ребенок был какой-то уродливо деформированной частью его тела, которая некстати показалась наружу.
- Ты к нему привыкнешь, - сказал он.
- Нет! закричал мальчик, этот крик как будто давно лежал под спудом где-то у него внутри и томился в неволе, а теперь прорвался наружу.
- Я к нему не привыкну! У меня никогда не будет с мим ничего общего! - Он сжал руку в кулак и поднял кулак вверх. - Ничего общего! - крикнул он еще раз, и слова прозвучали отчетливо, ясно и дерзко, как вызов, брошенный и лицо безмолвному противнику.
ЧАСТЬ II
ГЛАВА 4
После четырех дней с Таруотером учительский энтузиазм угас. Более резких формулировок он избегал. Энтузиазма поубавилось уже в первый день, и только упрямая решимость добиться своей цели хоть как-то его поддерживала; и хотя учитель знал, что на одном упрямстве далеко не уедешь, он все же решил, что в данном случае оно-то как раз ему и поможет. Всего полдня ушло у него на то, чтобы понять: старик сделал из мальчика настоящее чудовище, и переделывать придется все, начиная с фундамента. В первый день энтузиазм придавал ему сил, но с тех пор как на смену ему пришло упрямство, сил стало катастрофически не хватать.