Он, Сухожилов, любит такую вот расхристанную, разболтанную словно во всех суставах музыку, которая несется, прошивает время и пространство поездом вне расписания. Да, грязную, шершавую, похожую на мышечную ткань без кожи и всю торчащую углами, словно кости при открытом переломе. Безупречно стройных, беспощадно строгих построений - гармонических бурь с ясными целями и самонаводящимися средствами - в его прекрасно сбалансированной жизни довольно и так. В импровизациях он, впрочем, тоже раскованно силен и зачастую склонен к бесполезным эскападам, к рискованному соло, которое бы мог сыграть за Сухожилова любой, хоть сколь-нибудь умелый пехотинец, но просто скучно иногда Сергею только дирижировать; игра в виртуальном, неземном измерении иногда приедается и хочется пощупать жертву, плоть объекта собственными холодными и точными руками, вот он и маскарадничает, напяливая то ментовский китель с капитанскими погонами, то санитарного врача халат, то прорезиненный комбинезон озлобленного "говночиста".
- Что? Что? - орет усевшийся напротив Сухожилова раскормленный, как хряк на выставке народных достижений, Разбегаев. - Да, я Кирилл! Нет, я не ору! Я спокойно говорю. Это ты орешь, а я! говорю! спокойно! Кто не отвечает? Я не отвечаю? Ты - не отвечаешь! Где не звонил? Повнимательней сначала на входящие посмотри! Два входящих, два! Это я тебе с рабочего звонил. Что ты мне? Нет, тебе напомнить, что ты мне сказала? Хорошо, я напомню, но пеняй на себя. Ты сказала, если я сегодня не могу, ты все равно поедешь со своим начальником и будешь там бухать и наслаждаться жизнью… нет, ты именно это сказала! Нет, скажи мне сама, что я должен был думать? Что ты будешь ему х…сосить? Да, я именно это подумал! Да ты сама себя поставила в такое положение! - уже почти визжит Кирилл в хромированную трубку Duos'a. Его жирное, плотное тело с упругими ляжками циркового атлета красиво облегает темно-серый, в едва заметную полоску из тонкой шерсти костюм от Armani, акулий воротник рубашки Ike Behar расстегнут, плотный узел розового шелкового Valentino'вского галстука распущен; на лапах сорок пятого размера - остроносые, цвета красного дерева туфли от Ferragamo. - Я же вижу - пока не слепой. Что? Ты мне поражаешься? Да нет, вообще-то это я должен тебе поражаться. Поражаться и задуматься как следует над нашими перспективами. Не поедешь? А куда поедешь? Домой? Нет? А куда? С какой подругой Света? Я не знаю. Я не знаю, где ты будешь! У нее? Она мне это скажет? Нет, я не знаю, где ты и с кем. Ты сказала, поедешь к подруге, а я говорю - я против. Я - против! Все, делай выводы. Да, езжай домой. В противном случае я не ручаюсь. Я еще раз тебе повторяю: я не знаю, где ты и с кем. Ну, и что, что подруга? Да, я тебе не верю. Делай выводы.
Сухожилов, взглянув на дисплей, отклоняет девятый Камиллин звонок. Двухдюймовый, на органических светодиодах, QVGA-дисплей. 240x320 пикселей разрешение. Специальное покрытие на бесшовном корпусе из металла и стекла предотвращает загрязнение и отпечатки пальцев. За последние три года у него не было ни одной женщины с человеческим именем. Рената и Регина, Карина и Кристина, Инесса и Камилла, наконец. А он-то, бедный, полжизни полагал, что Моники - это больница. Нет, если так пойдет и дальше, он докатится до Джильды… Итальянская мафия, Сфорца и Медичи. Да нет, фамилии у этих порфирогенит, как правило, самые прозаические. Коровина, Семянникова, Барабанова. Камиллу-то за что приговорили предки? Чем только думали, когда давали ей вот этот изысканный проституточный псевдоним? Да нет, понятно, разумеется: хотели указать на исключительность дочурки, сияющей среди обычных Оль и заурядных Кать, на высоту предназначения, но, а к чему все это привело на деле? К замыленной пародии на героиню мексиканской слезовыжималки? В общем, здесь чей-то вкус безнадежно испорчен - либо Сухожилова, либо Камиллиных предков.
- Ну так что - начинаем?
Все взоры обращаются на Разбегаева, который продолжает сыпать обвинениями в трубку.
- Хотите анекдот? - радушно предлагает Сухожилов. - Пятиэтажка на окраине, к ней подъезжает белый, как брикет пломбира, "Майбах", выходит папик вот с таким букетом орхидей, встает под окнами и принимается орать: "Зае…ло! Зае…ло!" Что такое? - непонятно. А папик: "Заебало! заебало!" Шофер такой выходит: "Иван Кузьмич, Иван Кузьмич, не Зае…ло - Изабелла".
Анекдот. Заходит Марина Кругель - заместитель генерального директора "Инвеко" по связям с общественностью, стандартно-ровная фемина с холеными ногами и гладкой балетной прической - смеется, прикрывая рот ладошкой. Якут Байтукалов - начальник юридического департамента, долговязый, тонкошеий крендель - отвечает Сухожилову широким, "понимающим" осклабом. Тонкость, худоба Байтукалова обманчивы: на самом деле в нем девяносто килограммов крепкого жилистого мяса. У Якута мстительно поджатый тонкий рот, широкий приплюснутый нос и маленькие круглые подслеповатые глаза, прикрытые стеклами Oliver Peoples.
- Простите, - наконец-то удосуживается прерваться Разбегаев. - Мы слушаем вас, господа.
Их двое, господ. Один - высокий, с чуть подкачанными мышцами и напомаженными перьями, пидорковатый и жеманный; держится так, как будто все обязаны его здесь обожать. Второй - напротив, малорослый, коренастый недоделок с длинным землистым лицом, козлиной эспаньолкой и сальными патлами, к тому же косой: нельзя отделаться от ощущения, что этот жирномясый карлик непрестанно врет - клиенту, человечеству, - потому-то и прячет так отчаянно глаза. Сергея так и подмывает пощелкать пальцами перед горбатым носом - эй! где ты там? не бойся, бить не буду.
Господа опускают экран и включают проектор. На экране - как будто открытка с Ривьеры; меловая, ослепительная вилла, грандиозная, как Парфенон, но в то же время смиренно, бережно вкрапленная в пейзаж, в голубой, бездонный космос ослепительного неба и искрящегося моря.
- Мы решили акцентировать внимание на личности Гафарова, - комментирует косой. Бог ты мой, он еще и шепелявый. - Вот его испанская вилла. Площадь - восемь гектаров. Общая стоимость - восемь миллионов евро. Время сдачи под ключ совпадет с началом увольнений на заводе… А это база отдыха, принадлежащая заводу. - Пейзаж на экране меняется. - Санаторий "Зубова поляна".
Между высоких сосен, розовых на закате, отчетливо белеют свеженькие, чистенькие, опрятные корпуса.
- Теперь это частный гостиничный комплекс, в котором отдыхает кто угодно, но только не рабочие завода. А это еще одна личная резиденция господина Гафарова на живописном камском берегу. Это частная вечеринка в одном из специфических московских клубов. Тут я должен сказать, что, принимая ваше предложение, мы с самого начала перешли черту приличий, общепринятого такта…
На экране, ритмично подергивая тренированными конечностями и подрагивая ягодицами в такт, танцевали лиловые негры с голышами мощных мышц под навощенной кожей, миловались молочнозрелые подростки и плешивые, похожие на престарелых нацистских преступников, джентльмены в твидовых пиджаках; маленькие пухлые мужчинки, жизнерадостные, словно карапузы на детсадовских горшках, и импозантные, осанистые отцы семейств с сигарными окурками в зубах увлеченно аплодировали крутобедрым, пышногрудым трансвеститам, которые, прогнувшись, как в "Плейбое", классически откидывали волосы и чмокали воздух накачанными силиконом губами. Невольники со статью Аполлона потрясали надувными фаллосами. Ветродувные машины поднимали ввысь мириады белых перьев, будто трепетные споры вездесущего педерастического вируса. И сменялись перед взором глаза - с молодым азартом и подернутые возрастной рыбьей мутью, красные от недосыпа и, напротив, со свежайшими голубоватыми белками. Не было в них вызова, гротескной томности, порочной поволоки, было что-то другое - упоение не упоение, торжество не торжество, а, наверное, просто довольствование легитимностью существования. И эту наконец достигнутую, завоеванную дозволенность (захваченную с боем примиренность общества с собой) они и потребляли, тратили сейчас - не поспешно-воровато, с беспрестанными спохватками, а уверенно и широко, не таясь и сознавая, что дозволенность вот эта, толерантность - навсегда. Вот лицо Гафарова мелькнуло на экране.
Разбегаев, Кругель, Байтукалов, не веря собственным глазам, не в силах допустить, не постигая, утратив всякие остатки веры в разумность человечества, воззряются на Сухожилова.
- Это все у вас, ребят? - осведомляется Сергей с преувеличенной заботливостью. - А что? Отличная работа Менделеевск - глубинка России с консервативными нравами: как только это появляется на всех каналах, Гафаров сразу же лишается поддержки на заводе и за его пределами. Предлагаю эту тему раскрутить. Гафаров - содержатель нескольких подпольных детских порностудий, общественно опасный извращенец. Как вам? - Насладившись общим ступором, Сухожилов встает. - Если вы не против, - Сухожилов подходит к проектору, - предлагаю страховочный вариант.
- Ну, если вы считаете, что наш подход и качество работы вообще… - обиженно бубнит Рубен Игнасио (карлика зовут Рубен Игнасио).
- Да нет, ну что вы? Скажи, Марин, возможно, я чего-то до конца не понимаю, но, по-моему, само понятие публичных отношений априори требует хотя бы гармоничной внешности у человека, который этим делом занимается. Ну, вот такой, как у тебя, Марин, такой вот гармоничной. Ну, а тогда какого здесь делает вот этот горбатый! косоглазый! шепелявый! заикающийся карлик? Об умственных способностях сейчас молчим. А? Что? Не слышу! Рубен? Игнасио? Читаю в твоих честных глазах какой-то неясный упрек. Может, ты хочешь выйти, поговорить по-мужски? Отхлестать меня перчаткой, как и подобает настоящему испанскому гранду? Я к вашим услугам, сударь. Что-что-что ты там бормочешь? Я за это отвечу? Ну, прямо детский сад - штаны на лямках. Ты мне больше не дружок… Да стой, куда ты? Вернись, я все прощу!
Рубен Игнасио, позеленев и выпучив глаза, направляется к выходу.
- Вот что, дружок, - говорит Сухожилов, грозно нависнув над коллегой Рубена. - Я надеюсь, нервы у тебя покрепче, и ты в отличие от своего коллеги производишь впечатление вменяемого человека. Ну, так вот, должен понимать: для вас потерять такого жирного клиента, как "Инвеко"… Ну, а если вдруг вздумаете соскочить, я вам выкачу такую неустойку, что придется офисную мебель продавать. Вадим тебя, да? Вы провели огромную работу… нет, серьезно. Раскопали много интересных фактов. Без балды - интервью с прокурором на самом деле стоит дорогого. Отмывание нелегально нажитых средств, ущерб государству в размере двухсот миллионов рублей. Не беда, что дело развалили в зародыше, - звон все равно идет. Отлично. А дальше развели педерастию, извини, на постном масле. Нет, я, конечно, понимаю, это очень интересно, в какую дырку и с каким животным Рустам Шамшиевич сношается.
- Фу! - Марина Кругель, как в ознобе, поводит от гадливости плечами. - Сухожилов!..
- Пардон-пардон. Ну так вот, это вызовет, конечно, осуждение широких масс - кто же спорит? Старушки перед ящиком пошамкают - "куда же это мир катиться?". Ну а дальше-то что? Иск в защиту чести и достоинства? Ну, лишится господин Гафаров на ближайшие два месяца покоя и крепкого сна.
- Чем же плохо? Пусть лишится. Пусть задергается. Да ему же руки, педерасту, никто не подаст.
- Во-первых, Якут, на работе завода это никак не скажется. Мощности те же, прибыли те же. Глядишь, на IPO такими темпами Гафаров вылезет. От ориентации, извини, не зависит. А во-вторых, Марина все сказала - фу! Это палка о двух концах.
- Это будет удар не только по Гафарову, - соглашается Марина, - но и по нашей репутации тоже. Выливая на него ушат помоев, мы выливаем их и на себя.
- О! - говорит Сухожилов. - Слышу голос не мальчика, но девочки. Когда вся правда вскроется, все будут говорить: "Инвеко" и таких приемов не чурается. Да нет, мое-то дело - сторона; я как шел, так и ехал, но вам - инвековцам, - по-моему, стоит задуматься. Ну так что - посмотрим, Вадим? - Сухожилов резво управляется с проектором. - Господа, внимание!
- Это что же, - осторожно изумляется Вадим, - "Сталкер" Тарковского?
- Именно - соглашается Сухожилов. - Дальше будет пара роликов "Гринписа". Я МасВоок себе купил, там программка есть специальная, чтобы фильмы делать. Я, конечно, не стремлюсь быть самым непонятным режиссером современности - я, напротив, добиваюсь максимальной ясности. А теперь внимание.
Бетонная стена горизонтальной шахты возникает на экране; мощный луч большого фонаря стремительно ползет по ней и, достигая невидимой физической границы, слабеет, растворяется во тьме. Под ногами у незримого безыскусного оператора хлюпает черная, жирная, глянцевитая жижа. Стены - в отчетливо зримых темных разводах, интенсивность окраса которых понемногу слабеет, становясь чем выше к сводам, тем беднее: это черная жижа впиталась в бетон, как растительное масло в рыхлый, быстро промокающий картон. Вот незримый оператор прижимается к стене, пропускает своих спутников вперед: их там трое, и они массивны, толсты, неуклюжи в тугих мешках своих резиновых комбинезонов, в кислородных масках - чисто водолазы. Хлюп-хлюп, хлюп-хлюп. Вот ударяет встречный свет - естественный, - вот заливает жаркой охрой шахтную трубу; вон завиднелся выход из туннеля; вот камера уже выносится наружу, в надземный, яркий, внешний мир, которой все прозрачнее становится, все голубее, и вот уже зеркальная и густо-синяя долина знаменитой безбрежной реки с хватающей за горло "русской" щедростью простирается перед глазами. Вот камера заглядывает вниз, ползет по смоляному, с влажным блеском склону, упирается в близкое дно, состоящее как бы из темного, серо-бурого студня, который не принимает в себя ни песок, ни вода.
- Это что за говно? - говорит Разбегаев.
- Это магма преисподней, - отвечает Сухожилов торжественно. - Квинтэссенция смерти. Чистый яд, от которого гибнет голубая планета. Точнее не могу - у меня по химии в школе тройка была. Ну, родной, теперь ты понял? - он к Вадиму обращается.
- Что?
- Та-та, та-та-та-та, та-та, та-та, - начинает Сухожилов напевать арию из Ллойда Вебера. - Та-та, та-та-та-та, пернатые не в силах распрямить отяжелевшие от нефти крылья, та-та, та-та. По области втрое вырастает число онкологических и прочих смертельных заболеваний, та-та, та-та - та-та, та-та, та-та. Люди умирают по неустановленным причинам. Та-та-та-та. Число патологий среди новорожденных тоже растет. Белокурая девочка с васильковыми глазами в кадре, она живет неподалеку от завода, прелестное чумазое дите; "мы все здесь живые трупы", говорит она, и миллионы зрителей верят ей, ибо устами младенца глаголет истина. Миллионы тонн пестицидов выбрасываются в атмосферу. Тяжелые металлы, ядовитые ксенобиотики, удушающий бензапирен. Пригласите настоящих химиков - пусть все распишут от и до, а у меня по химии в школе тройка была. Проклятый Гафаров, ты губишь родную природу, отравляешь людей, ты превращаешь наши реки в сточные канавы, чистейшие озера - в черные болота. Та- та-та-та-та, та-та, та-та. Звоните профессору Яблокову, подключайте "Гринпис" и трезвоньте о том, что жизни сотен тысяч рядовых россиян находятся под смертельной угрозой. И все из-за того, что педераст… ах, он еще и педераст!.. Гафаров, гонясь за прибылью, пренебрегает возведением серьезных очистных сооружений. Он взял под их покупку деньги из федерального бюджета, он взял под них кредиты… и тут же эту вашу виллу на Лазурном берегу - им в морды всем, в морды! И, главное, койки - бесконечные ряды больничных коек - с бабками-дедками, с полупрозрачными от истощения детьми, со вчера еще здоровыми взрослыми мужиками. Та-та, та-та-та-та, та-та. И главное, ученых подключайте, ботанов. Чтобы прозрачным языком для плебса, компетентно для бизнес-элиты, чтобы научными статьями для интеллигенции. И чтобы жестко - вот что было с заводом в советские героические времена и вот что с ним стало.
- Н-да, Сухожил, ты кошмарить умеешь, - соглашается Якут. - А что? "Росприродоохрану" натравим, "…надзор", уголовное дело, сверху сигнал, царь-батюшка рявкнет - что, мол, за херня? Засрали матушку-Россию! И все, кирдык Гафарову.
- Нет, я не понял, - говорит Разбегаев. - Это все-таки фальшивка или все в натуре?
- Это в том же павильоне снято, - сообщает Сухожилов, - что и высадка америкосов на Луну.
- Нет, а серьезно?
- А серьезно… - Сухожилов раскрывает свой портфель от Tumi из телячьей кожи, - вот тебе серьезно. - Шмякает на стол файловую папку с распечатками. - Купил за бесценок по случаю. По сердцу и по совести, не знаю, а по закону лет на …дцать потянет.
- По-любому выхода у нас особого… - говорит Якут. - Так что Серый прав: через командные высоты возбуждаться надо. Не отдаст, так будет ночью вздрагивать от каждого шороха. Может, и кондратий хватит - русские мужчины долго не живут.
- Ну так что - цели ясны, задачи определены. - Сухожилов хлопает себя по ляжкам. - Все, давай, дружище, - протягивает он Вадиму растопыренную пятерню и, пожимая ему руку, поднимает с кресла. - Сработаемся, - похлопав по плечу, как будто невзначай подталкивает красавца к выходу. - Через командные, говоришь? Только времени нет. Уплывает завод. Сольет его Гафаров на какую-нибудь родственную душу.
- Ну а что ты предлагаешь, - стонет Разбегаев, - если через скупку не зайти? У нас в процентном отношении - минус после месяца работы. Шервинскому признаться страшно - засмеет. На заводе скупок пять точно проходило, у Гафарова и его структур - контрольный, и хер его спилишь, сам понимаешь.
- Я, кажется, знаю, - заявляет Якут, - кто против нас играет. Туровский это, почерк его. Под номиналыцика пакет увел, в доверительное передал. Все на десять ходов просчитывает - дальнозоркий, падла. Что, Сереж, не слышал о таком?
Сухожилов слышал. Владивостокский "Луч", "Татнефть", "Алапаевские апатиты". Это был сухой и осмотрительный игрок, общепризнанно - самый грозный из защитников, повсеместно знаменитый своим даром предвидения и умением выстраивать эшелонированную оборону для любого объекта, пусть даже датчик опасности на предприятии и мигает отчаянным красным. Что ж, тем лучше, Сухожилову давно неинтересно выносить убогих. Убогих, в сущности, давно уж в мире не осталось. Лишь Туровские с их гроссмейстерским опытом и акульей хваткой.
Вот же четвертую неделю Сухожилов разбирает эту партию вслепую - без бумаг с ежеквартальными отчетами и протоколами собраний (он всегда питал физическое, обонятельное отвращение к бумагам, к шероховатой их плотности, тронутой тленьем) и даже без лэптопа. (Что-то вроде идиосинкразии, когда стоит только провести рукой по шершавой поверхности документа, и ноздри тотчас самовольно раздуваются от гадливости.)
За десять лет он захватил две сотни разного достоинства объектов в Москве и по стране, подавляющего большинства из них в глаза не видел и ближе, чем на сотню километров, к ним не подходил. В обычном, трезвом состоянии бетонная, стеклянная, кирпичная вещественность объекта Сухожилову только мешала, как мешали, раздражали, размывали концентрацию и наглядные таблицы, схемы, распечатки, протоколы, обсыпанные роем зудящих черных цифр, - эти грубые, никчемные, убогие, как смайлики, опознавательные знаки на прозрачной сути вещей, эта косная, шершавая, вонючая земная оболочка незримых экономических сил. Перемещения активов, человеческих фигур (миноров и мажоров, их пакетов) им виделись как молнии, и он над этим грозовым - трепещущим от рисков, страхов, вожделений - небом безраздельно властвовал.
- Э, Серый, ты чего там?
- Не факт, - говорит Сухожилов. - Не факт, что через скупку не зайти.