Лопоухие, курносые преторианцы Драбкина принесли с собой неброский, серенький, но, конечно, скроенный и пошитый вручную в Лондоне костюм на "плечиках", пару черных лакированных ботинок, серебристый, в алюминиевом корпусе ноутбук и устрашающе-серьезную, как "черный ящик", мини-станцию спутниковой связи. Удалились молча.
- Ну так чего, - сказал Андрей, - мы, значит, разбежались?
- Выходит, так.
- Не хотелось бы так скоро, а? Ощущение такое - многое еще не сказано. Кстати, этого-то мы, - кивнул Андрей, - оправдали? Я не понял.
- Вопрос уже не так стоит. Ой, не так!
- Господа! - воскликнул Драбкин. - Мужики! Ребята! Если я для вас… ну, чем помочь, тогда - любой вопрос. Телефон возьмите, он прямой. И давайте ваши. Кстати, как нас по фамилиям?.. Да вы чего, ребят? Да вы ж спасли меня. Вы со мной впервые, может быть, как люди!
Неподвижными остались лица четверых, непроницаемыми.
- Ну, Артур Григорян, запиши.
Обменялись, вбили в память, записали на клочках. Андрей еще записывал, и Драбкин все вбивал, а Сергей-один уже поднялся догонять сомнамбулу. И уже они не одно целое - каждый сам по себе.
- Слышь, друзья, а все же так нехорошо - по-английски, не прощаясь? Мы же в самом деле вместе кое-что… - осудил Артур обоих Сергеев.
Обернулись Сергеи. Опять подошли. Обнялись поочередно каждый с каждым - стой мужской неуклюжестью, с тем показным отрывистым похлопыванием, когда каждый жест выражает нежелание распускать так называемые сопли.
- Спасибо, Серег, если б не ты… Ну и ты давай, Серый, - извини, что так вышло. Удачи.
Над бессонным городом занялся тускленький рассвет, и дубовый парк наполнился сизовато-сиреневой мутью, за ажурной чугунной оградой, приведенная в движение, заурчала поливальная машина и, дотошно-медлительная, узурпировала слух двоих, заставляя прислушиваться к шелестящим и гулким обертонам своего трудолюбия. Мельчайшей пылью водяной осыпала, прошлась по загривкам.
- Как будто гарью в воздухе… - с усилием расклеил спекшиеся губы Сергей-один. - Как будто бы оттуда. Может быть такое?
- Обоняние отшибло, - отвечал на это Сухожилов. - В носоглотке пресно все. Да и вкус. Вот курю и не чувствую. Может такое?
- Надышался, наверное. Надо думать, отпустит скоро. Ну а как вообще - там началось?
- По башке получил; чем - не видел.
- Ну, к врачу тогда, что по мозгам. Не жена мне, вообще никто, - забормотал Сергей-один с чудесной, невозможной скоростью. - Ну, влюбился - этому одно название.
Год назад увидел… да, смешно подумать, год назад… увидел и запал… я с ней по бизнесу случайно познакомился, с Мариной… у меня своя фирма, системы безопасности, "жучки", сигнализации, я этим занимался. Кредит взял беспроцентный триста тысяч, у Samsung'а тендер выиграл, и она мне документы выдавала, оформляла меня официальным дилером. Продастся все - кредит отдам, прибыль в карман и по новому кругу. Ну раз мы встретились, ну два, поговорили, она ко мне как к человеку, я на нее смотрю, не отрываюсь, слова все в горле застревают, все те, которые нужны, да нет, вообще-то я… ну все нормально в этом отношении, но случай-то особый, тут, знаешь, ощущение такое - куда мне до нее? И как разведчик я, шпион… ну, справки наводить, где живет и, главное, с кем… оказалось, одна… я следил еще, разнюхивал, есть ли кто, - нет, никого, только мама и дочка, ну вот так, одинокая баба красивая, часто бывает. Может, память хранит по кому. Я, ты знаешь, все это не очень… ну, цветы там, рестораны, свечи, эту всю херню… Ну и вот, ее в командировку, на учебу. А потом вообще в Германию - ну, у мамы со здоровьем, сердце, лучшие врачи. Я ей денег, главное, умудрился на Германию - ну, как будто и не от меня. Ну и что, дожидаюсь. Кручусь - верчусь, системы продаю, кредит вот этот самый отбиваю. И ничего, отбил, себя зауважал, чистейших триста тысяч прибыли, квартира на примете настоящая - жизнь! И тут вот этот Форум безопасности, и там она сегодня! Ее туда как вывеску возможностей - картинка ведь! Это надо быть импотентом, чтобы у нее ничего не купить, даже если эти камеры слежения тебе на хер не нужны. Ну и я туда. Вроде как нечаянная встреча. Прихожу - Маринка просияла, распахнулась мне навстречу, и все в глазах, как в зеркале, - вся будущая наша жизнь, и род мой продолжается, и все так ясно, хорошо, прозрачно, что и слова нам никакие не нужны. Я думал там остаться… ну, когда ее… я видел все, я подошел вплотную … и думал, ну куда мне уходить, когда она вот здесь, и я останусь, вокруг все мечутся, а я осел, сижу, и тут как будто молнией все озарило изнутри: ведь дочка у нее осталась, ведь одна, без никого. Ну, значит, должен выйти я оттуда, приложить усилия. И Драбкин - то есть ты - в башке засел. Достану, думаю. Управлюсь незаметно - ситуация располагает. Вот, вышел… Скажи, друг, слово, не молчи. Не хочешь - хер с тобой.
- Фамилия-то как твоя? А то все тезка, тезка.
- Подвигин - дальше что?
- Нет, - Сухожилов скривился, с подозрением разглядывая тлеющую сигарету. - Тяну и не чувствую. Ну, нет, да что за жизнь такая - ничего не чувствую… Я ее вот так держал! - сдавил Подвигину запястье. - Вот так держал, не отпуская. Ты помнишь, я пристроился за вами, я видел, вы - единственные, кто полностью не обезумели, и с вами норовил, но мы потом от вас отстали. Ну что - горохом вниз, всей биомассой, двери вынесли, этаж, этаж, еще этаж, кругом все черные, багровые, все задыхаются. И медленней, все медленней, конечно, и на передних сверху давят, те кубарем летят, задние ступают по телам, мы тоже - на руки, на животы. Вперед я с самого начала не полез, прикинул - на хер надо? Чтоб стоптали? Но тоже, понимаешь сам, не застоишься, дым удушливый, все время что-то сверху падает, башкой кого-то вниз в пролет швырнули, но мы бежим, бежим, потом идем, идем. И тут навстречу пламя, снизу, как из жерла. Народ назад попятился, все - вверх опять, откуда прибежали. Рванули скопом в коридор. А в коридоре тоже светопреставление - кто не сгорит, тот задохнется, жопа полная. Я двери в номера толкаю, дергаю… ну, надо же куда-то, ведь сгорим. И повезло не повезло - рванул одну, и в номер мы, за нами дым, глаза на лбу давно уже, и в ванную, там воду открываю, все краны, и ее туда по горло, в воду, "не вылезай", ору… ну, логика простая, да? "Пока не вытащат тебя руками, не вылезай сама ни в коем разе", - последние мои слова. А сам куда-то назад метнулся и к окну, разбил и на карниз, там выступ был изрядный, как балкончик. Этаж какой, ну, пятый, я не видел точно, но можно жить, ору, что здесь мы, здесь нас двое, сюда, сюда на помощь. И тут мне чем-то по башке и грянуло, такое ощущение, что просто распрямился и теменем в косяк, и все, я падаю, лечу, и нет меня, и все неважно, все бессмысленно, и даже мысль про ванную, и эта моментально погасает. Замуровал ее, ты понимаешь, этими руками, сам лично-в газовую камеру. Очнулся - на земле уже лежу, а надо мной спасатели в скафандрах. Пытаюсь встать и не могу, ору и ничего не слышу. Ну встал с грехом, кричу: "Шестой этаж, шестой, туда!". Или пятый. И по периметру бегу, окно ищу, а окна одинаковые - и где она, и где?
- Ну и чего ты, дура? Этаж - шестой! Шестой - не двадцать пятый! Туда-то проникли! Живых по больницам! Врачи! Вот день пройдет, соображай, да мало день - неделя, и самое время наступит - все данные, списки. А может, и дома уже, ты представь? Тебя вот ищет и с ума… Любое может быть…
А Сухожилов вскинулся в ответ, как отзывается солдат - отличник на трубный зов, вскочил, готовый облачиться и подпоясаться быстрей, чем догорит до пальцев спичка, и побежал на звук набата, мгновенно про Подвигина забыв Не по-спортивному одетый физкультурник, пожалуй, слишком ранним утром в парке. Через ограду перепрыгнул и поливальную машину обогнал, так и бежал, с эскортом и салютом, мокрый от мелких брызг; стал выдыхаться, двигаться с машиной наравне, и в водяной пыли, в лучах рассвета над ним висела персональная трепещущая радуга. Настиг его Подвигин, тоже мокрый весь; собакой за хозяином бежит, не отставая.
- Слышь, тезка? Должен понимать… Один ты у меня, единственная ниточка. Я что кумекаю - с тобой я, тоже в этом направлении.
- А дочка как же? Дочка есть.
- Да погоди ты - дочка. Твоя, она теперь моя… не знаю, как сказать. Теперь и мое это дело, ты понял?
- Я ее второй раз в жизни.
- Что "второй раз"?
- Видел, что? - и Сухожилов на бегу осклабился. - Что? Может такое?
- Может, может. Я - целый год кругами, подойти не мог, ты вот - второй раз в жизни. Так точно, оба - невменяемые. Это как же вас на Форум занесло? По бизнесу опять же, что ли?
- По бизнесу, по бизнесу.
- Кредиты тебе выдавала?
- Смешнее - барышня и хулиган. Налетчик я, она - моя жертва.
- Это как?
- Рассказывать долго.
- Давай ко мне, я тут недалеко. По новостям узнаем досконально, что там.
И вдруг сигналят им - не поливальная машина, нет, а куцый, словно бы с обрубленным хвостом кортеж, в котором черный "Мерседес" столь совершенных очертаний, что каждый видящий его немедля должен распылиться на частицы от сознания своей ничтожности, и два квадратных "Гелендвагена" сопровождения. Настигли, встали; Драбкин, слуг не дожидаясь, сам дверь, сияющую лаком, распахнул, наперерез им побежал, уже преобразившийся и ставший снова "узнаваемым" - всесильный недоделок с рахитичным тельцем и гениальной головой.
- Ребят, простите, я так не могу. Я не в свое, конечно, дело, но вижу, что у вас несчастье. У каждого свое, одно ли на двоих - не знаю. Ведь кто-то там у вас остался, знаю. И я на самом деле предлагаю, нет, настаиваю: любая помощь в поисках, по всем больницам и если вдруг… ну, нужно будет… медицинские условия, то можете рассчитывать. Ну это просто глупость, если есть возможность, не воспользоваться. Ну, согласитесь сами! А у меня - ресурс.
- Ты-то, Гриша, один там?.. - усмехнулся Сухожилов. - Никого в отеле не оставил? А то ведь ничто человеческое нам…
- Типун на язык тебе! - возликовав, изобразил негодование Драбкин, бесчеловечному веселью подыграл.
- Ну вот и слава богу: хоть один бесцеремонно счастлив. Смотри, Подвигин, кого на самом деле любит Бог.
4. "Инвеко" против "Эдельвейса"
Они вчетвером спускаются вниз - мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти, в костюмах с элементами ручной работы стоимостью от двух тысяч долларов (безупречный крупный узел шелкового галстука, плотный воротник, угол среза - сорок пять градусов), сверкая циферблатами инерционных Rolex'ов и мягкой кожей итальянских туфель. Проходят вестибюль, в котором металлические стойки напоминают пульты управления гигантским космическим кораблем, выходят на широкое крыльцо и направляются к своим машинам, провожаемые взглядами курящих операционисток из соседнего банка - стремительно стареющих девиц, чьи глаза уже заволокла безнадежная хмарь однообразного будущего, уже прошедшей мимо жизни, и сквозь эту хмарь уже не пробивается ни лучика обыкновенной женской заинтересованности.
Впрочем, женского томления, расчетливой надежды вот на них - на "бизнесменов" - им тоже каждый вечер достается в утомляющем избытке: вон, посмотри - по прилегающей аллее гуляют, бедрами покачивая и с тонкой сигареткой на отлет, жирно накрашенные наивные красотки, которые, надев все самое короткое и облегающее, приходят к бизнес-центру, чтобы подцепить себе "банкира" на ночь, а если очень повезет, то и на месяц или даже на год. Подходят, просят прикурить, стреляют глазками, в которых словно честно указана расценка, из пушки бьют по воробьям, дурехи, ведь большинство из тех, кто здесь сидит, в аквариуме, - вполне себе средние, затюканные жизнью офисные мужичонки, а тот, кто действительно крут, давно уже либо в надежных руках, либо просто чересчур придирчив и взыскателен для того, чтоб снизойти до вас.
- Ну кто там сегодня? Все те же синявки вокзальные? - говорит Разбегаев, окидывая быстрым и погасшим взглядом парад красоток на аллее и закидывая "найковскую" сумку в багажник своего акульих очертаний, серо-стального "БМВ" - седана третьей серии.
Физкультурно-оздоровительный комплекс находится буквально в двух шагах от офиса "Инвеко", но все предпочитают добираться до места на машинах - вне зависимости от того, уезжают ли они после матча домой или просто возвращаются в офис. Сухожилов вообще, по жизни, предпочел бы ездить на такси - он, собственно, все эти годы и катался на извозчике "Важная персона", - но "ноблес облизывает". Из сухожиловского седана "БМВ М5" выглядывает вечно насупленный "Чубайс" - ну, поразительно похож водитель Анатолий на демиурга русских "шоковых" реформ, разве некогда сломанный нос скошен на сторону да в свинцовых наколках, в "перстнях" мощные грабли, присущие гегемону, а не оксфордскому мальчику, только в этом и разница. Сухожилов подает сигнал отбоя - нынче барину угодно ножки поразмять.
Многие считают, это перебор "понтов" - нежелание ездить за рулем, водитель, да еще и "Чубайс" (над Толяном, кстати, часто измываются, просят дать прогноз, как будет развиваться рынок нанотехнологий в ближайшие пять лет и правда ли, что скоро людям будут ставить новые бесперебойно-безотказные сердца взамен износившихся старых).
- Что, Серый, разрабатываем легкие? - кричит Якут. - Наверное, четыре сигареты от офиса до ФОКа?
Сухожиловский черный Nokia 8800 Arte начинает орать как резаный - полоснувшие по слуху рыба-меч-тромбоны и надорванный голос стоически воющего на Луну алкаша. На двухдюймовом дисплее отображается обиженное личико Камиллы - с прогоркло-желчной, мстительной усмешкой, которая, вне всякого сомнения, готовность выражает сказать тебе обидное и одновременно скривиться от гадливости.
- Але, это ктой-то? - решает он ответить дребезжащим старушечьим голосом. - Это ктой-то? Але? Да слухаю, слухаю. А, Сирежа. На штурме он. На штурме, говорю. Мозги штурмует, дочка, не знаю, чьи таки мозги.
- Вот ты знаешь - совсем не смешно, - раздраженно и явно сострадая Сухожилову, отвечает Камилла. - Как актер комического жанра, извини, ты полная бездарность.
- А, слушай, если на "Минуту славы"? - он спрашивает озадаченно.
- Ради бога… прекрати! - шипит Камилла. - Не будешь ли ты так любезен набраться на минуточку терпения и попытаться… ну, хотя бы попытаться ответить мне серьезно? - Она старается говорить с бесстрастной размеренностью, уничтожая интонацией, но голос ее натянут струной и вибрирует от обиды. - Понятно, ты не можешь позвонить, но сподобиться ответить ты хотя бы можешь?
- Я вот чего не понимаю, - отвечает Сухожилов. - Ты так говоришь, что как будто имеешь в виду, что мне это нравится. Мне доставляет удовольствие тебе не отвечать, и я садист вообще, я над тобой измываюсь, ты это имеешь в виду? Или мне опять рассказывать, что существуют правила приличия, что на рабочих совещаниях вообще-то принято отключать телефоны?
- Ты можешь ограничиться одним магическим словом - "работа".
- Ну, если ты так хочешь, то тогда - "работа".
- Я больше так не могу, - с последним, разрывающим сердце усилием произносит она. Так тебе в "Современнике" не сыграют. - От твоего вранья устала. От отсутствия фантазии. Потрудился бы хотя бы новенькое что-нибудь придумать - вместо "работы". А? Сереж? Хотя бы из приличия?
Сухожилов скривился, словно терпел в туалет и скрепляться у него больше не было сил. Вот чего она добивается? Правды? Признания в том, что работа работой, но "работа" вовсе не мешает Сухожилову регулярно поводить налево своей грозно вздыбленной пушкой и расстреливать боекомплект по многим соблазнительным мишеням? Что он таков, каков он есть, и в ближайшем миллениуме меняться не собирается? И, соответственно, давай-ка рвать, подружка, раз ничего с тобой не склеивает? Или все-таки чего? Покаяния? Осознания, насколько он, Сухожилов, подл и мерзок и насколько он ее, Камиллы, недостоин? Сухожиловского содрогания при мысли о том, что он непоправимо опоздал и что теперь ему Камиллы не вернуть? И истовой, святой, в конце концов, неколебимой веры, что лишь одна Камилла ему на самом деле и нужна?
- Ну что ты молчишь? - стонет она. - Скажи ты хоть слово!
- Я нарушаю приличия, да? Я подло и бессовестно веду себя по отношению к тебе? - говорит Сухожилов, чтобы выиграть паузу. - А в чем отличия мужчины от женщины, ты не подскажешь? Вот именно - делать все. Но это не значит сидеть перед тобой и день-деньской рассказывать, какая ты красивая? А позаботиться о будущем, о настоящем - где жить, куда пойти и в чем пойти? И я вот как-то, знаешь, в меру скромных сил, отпущенных талантов, хоть иногда, не часто, но все же прилагаю некие усилия вот в этом направлении. Возможно, ты заметила по некоторым признакам. А это значит - вместе не всегда. Да, никогда, бывает и такое - никогда.
Нет, Сухожилов сам себе не нравится. Попрекать куском хлеба - последнее дело. А упрекать девчонку в собственной ее же, женской природе - тем более. Какой же ей быть, если не слабой, мужчиной прокормляемой и одеваемой? (Все это равноправие полов придумано лишь для того, чтоб регулировать число лишних ртов в развитых странах.) Единственно бесспорная… ну, хорошо, приоритетно истинная женская работа - это материнство, сюда идут все силы, а содержать вот эту мать в первостепенной холе и блаженной неге, выходит, чья задача?
- Где ты был вчера? - говорит она глухо, будто первое же слово правды убьет ее, но она всецело к этому готова, потому что "как они живут сейчас - это не жизнь".
Это в ней его выбешивало с самого начала - всегдашняя склонность Камиллы к театральному, с заламыванием рук страданию; кто-то вбил ей в голову едва ли не с рождения, что она девушка с "богатым внутренним миром", и Камилла чуть не с молоком матери впитала эту идиотскую манеру подменять реальность представлением о боли, которую должна испытать от вечного несовершенства мира (и подлости мужчин) любая, прости господи, "возвышенная" женская душа. Более того, отними эту "боль" у Камиллы, этот вечный кайф быть обманутой и преданной, и от внутренней жизни ее, вернее всего, ничего не останется.
- Мы, по-моему, с этим решили? - говорит он осторожно.
- Решили, решили… Вот только жалоба, Сережа, поступила на твое поведение.
- Так, интересно, от кого?
- Неважно. Вчера тебя видели совсем в другом месте.
- Ну что же ты? - говорит Сухожилов, пылая праведным гневом и нетерпением оспорить, опровергнуть. - Что за манера? Сказала "А" - ну говори теперь "Б". И потом, что это значит - неважно? Это очень важно, чрезвычайно, единственно важно. Или это сообщение было анонимным? И ты уже на веру склонна принимать - любое заявление на веру, неважно, от кого? Ну прямо как в разгар репрессий - без суда и следствия. А, Вышинский в юбке?
- Это наша общая знакомая.
- Отлично, общая знакомая. Значит, ты нашей общей знакомой веришь больше, чем мне? Какой-то там овце, заботливой и искренней подруге, ты доверяешь больше, чем мне. Ну и о чем нам после этого с тобой?.. Дальнейшее - молчание, тупик. Но я могу узнать хотя бы - а в чем я обвиняюсь, собственно? А то какой-то Кафка получается.
- Ты, Сережа, последнюю каплю вчера.
- Что за капля-то хоть, скажи?