Утро понедельника меня раздражает. Вроде бы и вышел из подъезда в хорошем настроении и даже успел порадоваться легкому сентябрьскому ветерку, с щенячьим восторгом бросившемуся навстречу, облизавшему лицо бархатным языком, но все испортила тупая тетка, которую нагнал, спеша на остановку. Дело в том, что у нас в Уфе расширили проезжую часть. Естественно, за счет тротуаров. Но никто из городских чиновников почему-то не подумал, что по сузившимся пешеходным дорожкам будут ходить тупые толстые бабы. И вот идет такая вразвалку прямо посередине тротуара, и ей глубоко по барабану, что следом за ней кто-то торопится - может, опаздывает на работу, и ее не обойти ни справа, ни слева, и на звуковые сигналы она не реагирует. Пока дошел до перекрестка, за мной образовалась чертыхающаяся, мягко сказать, очередь. Ощущение такое, что люди созданы для того, чтобы мешать друг другу. И их много. Злые, куда-то торопятся, наступают мне на пятки, чуть не сбивают с ног. Нервные и в проблемах. Торопятся все, кроме толстой тетки. И поскольку до ее крохотного сознания добраться никто не в состоянии, проклятия начинают раздаваться в мой адрес. Я терплю, но настроение, разумеется, испорчено. Так, валкой колонной мы добираемся до перекрестка. А дальше, как обычно, - невыносимые муки городского транспорта.
Если вы ездите на работу в старых неповоротливых пазиках, напоминающих ту самую толстую тетку, осмотритесь однажды вокруг себя - вы не увидите ни одного красивого человека. Люди, как на подбор, уродливы. Автобус дергается в пробке; стоя в проходе, кое-как держусь за липкие поручни, за которые ранее держались сотни далеко не чистоплотных пассажиров, а рядом кашляют, чихают и сморкаются мерзкие существа. Они прячут в волосах длинные уши и прикрывают руки с нестрижеными когтями, но вот кошачьи глаза им никак не скрыть, поэтому я их сразу же узнаю - это гоблины. Ты их случайно собрал на одном маршруте, Господь? Низкорослая темная гоблинша хрипит так, что мурашки бегут по телу, пробираются в мозг и там застывают холодными колючими сталактитами: "Мужики обмельчали, никто не уступит место женщине!" Это своеобразный способ обращения-намека к худенькому парнишке в сером плаще, уткнувшемуся в окошко на переднем сиденье, но брошенные камнем слова рикошетом касаются меня, и тогда я, еще не совсем отошедший от субботней эйфории, совершенно неожиданно для себя вслух удивляюсь:
- Это вы-то женщина? Не морочьте мне голову, я видел настоящих женщин.
Страх, что я потом о себе услышал! Каюсь, каюсь, каюсь, лучше бы я молчал.
Учитель сказал: "Весна и лето благодетельствуют, а осень и зима наносят урон". Проникший в таинственную тьму, он возжелал, чтобы лето длилось как можно дольше, чтобы ощущения сладостного субботнего утра никогда не прекращались. Это скоро, это скоро бабье лето, бабье лето - надо просто набраться терпения. Хотя, если честно, сегодня я встревожен: похоже, нынешняя осень готова нанести коварный удар. Возможно, проклятья гоблинши были предупреждением.
Как бы медленно ни ехал автобус, он все равно доезжает до моей остановки. Наконец я в университете, в потоке студентов влетаю на третий этаж: здрасьте, здрасьте, здрасьте, здрасьте… Весело и шумно, привычная обстановка меня успокаивает. Подхожу к двери с надписью: "Кафедра лингвистики" - она неожиданно распахивается, едва не припечатав мой фейс золочеными буквами таблички. В открывшемся проеме стоит наш интеллигентнейший завкафедрой Ибрагим Абрамович - дремучий оливково-зеленый орк с большими клыками и плоским, как у обезьяны, носом.
- Здрасьте, - выдыхаю я, понимая, что попался и теперь нудного разговора не избежать.
- Здравствуйте, молодой человек…
Шеф протягивает руку через порог, язвительная улыбка, словно маска грабителя-налетчика, прикрывает его лицо от подбородка до самых краешков подозрительных глаз. Испытывая глубокие сомнения, подаю ему руку. Я не брезглив, но почему-то каждый раз после общения с ним непременно хочется вымыть руки.
- Пройдемте-ка в мой кабинет, голубчик, нам есть о чем поговорить. - Он почему-то думает, что профессор именно так должен обращаться к молодому коллеге - голубчик.
Обреченно плетусь за ним, понимая, что совершенно не готов к предстоящему разговору. Шеф еще не знает о моих намерениях слинять с работы в ближайшую неделю; похоже, для него это будет "приятной" неожиданностью.
Кабинет встречает унылыми стенами, скорбящими о ремонте, не проводившемся с конца прошлого века; со стен строго смотрят неистовые ревнители слова - Бодуэн де Куртенэ и Алексей Шахматов, вдавленные в тяжелые крепкие рамки. А вот новое кресло, я тону в его мягкой коже, и небесное спокойствие опускается на грешную землю, становится тепло и уютно. Видимо, я веду себя непочтительно, поскольку шеф продолжает стоять, - что ж, прикинусь снобом, а вернее, жлобом, не замечающим своей бестактности. В конце концов, кто ему мешает тоже присесть в собственном-то кабинете? Прикрываю глаза… и слышу голос Учителя.
Учитель сказал: "Осенью обращайся головой на запад. Не следует тянуть волынку и быть однообразным, нужно достигать своевременного применения". Разумеется, он, проникший в таинственную тьму, имел в виду не только соитие, наверняка фраза несла метафорическое значение. Сведущий в музыкальных звуках благородный муж не может не дойти до глубины чудесных утонченностей, но едва я собрался осмыслить их, как скрипучий голос заведующего вернул меня в реальность.
- Семен Аспосович, голубчик…
"Какой я тебе голубчик? Я защитился семь лет назад и вовсю кропаю докторскую, а эта старая кляча до сих пор держит меня в старших преподавателях".
- …учебный год только начался…
"Ух ты! Только начался, а мне уже обрыдло…"
- …а вы умудрились не только запустить, но и напрочь запутать кафедральную документацию, что в условиях неминуемой аттестации вуза представляется непростительным мальчишеством. Тем не менее даю вам сроку три дня, для того чтобы исправить оплошности, иначе мы будем вынуждены расстаться с вами. Это во-первых.
"Ну и расплескалась зеленая плесень, круто завернул. Неужто и "во-вторых" придумал?"
- Во-вторых, Нина Тимофеевна опять слегла, вам придется заменить ее в субботу…
"Как? В мою законную субботу?!"
- Ибрагим Абрамович, как же я заменю Нину Тимофеевну в субботу, если в четверг вы меня уволите?
- Почему же я вас уволю, голубчик?
- Да вы только что сказали, что даете мне только три дня на эти дурацкие рабочие планы. Но мы же не первый день работаем с вами, вы понимаете, что я не способен сочинять подобную мутотень, следовательно, через три дня я увольняюсь.
- Постойте-постойте, как "увольняюсь"? А кто будет читать историческую грамматику? Не предполагаете ли вы, голубчик, что лекторы в нынешнее время на улице валяются?
- Мне будет горько осознавать, что факультет останется без молодого перспективного специалиста…
- Это шантаж, молодой человек? - заведующий скорчил брезгливую гримасу. "Да ты мерзкий подонок!" - читалось в его воспламененном взоре.
Бодуэн заржал со стены, как лошадь, и даже Шахматов хитро прищурился. И тогда я пустился во все тяжкие и стал подлизываться:
- Какой же шантаж, Ибрагим Абрамыч? Это всего лишь маленький шантажик, неудачный и грубый, согласен. Я же знаю, что вы добрый (подхалим!) и хорошо ко мне относитесь (ха-ха!), пусть, как всегда, Аллочка (наша секретарша) напишет за меня планы, а я ей за это привезу сувенирчик из Оломоуца…
- Сто-о-оп!..
Я затыкаюсь.
- Из какого такого Оломоуца?
И тогда достаю приглашение на международную конференцию и протягиваю шефу. Уткнувшись в бумагу, он наконец садится за стол, а я беру чистый листок и пишу заявление на командировку.
- Ибрагим Абрамович, вы же знаете, что раз в год в бабье лето я езжу на конференцию славистов. Серьезно заниматься наукой без общения с коллегами-смежниками, авторитетными учеными, просто невозможно.
- Понимаю, Семен Аспосович, но вы ставите меня в сложное положение, ведь есть же учебные планы, расписание. Что если я не подпишу?
- А аттестация вуза на носу? А годовой отчет по кафедре? Что вы там напишете в разделах "международные конференции" и "зарубежные публикации"? Разве у нас есть другие идиоты, которые ездят на международные конференции за свой счет? Ведь ректор наверняка зажопит деньги на командировку.
- Конечно, зажопит, - выдавливает с грустью интеллигентнейший Ибрагим Абрамыч и подписывает заявление.
Довольный собой выхожу из кабинета, Бодуэн и Шахматов улыбаются вслед.
* * *
В конце сентября, когда бабье лето у нас заканчивается, в Чехии оно только начинается, так что завидуйте мне, мое бабье лето в два раза дольше!
Оломоуц встречает утренним теплом, красными крышами каменных домов и светлыми человеческими лицами. Здесь жизнь размеренна и никто никуда не спешит, не подталкивает тебя в спину. С дорожной сумкой на плече шагаю по отполированной тысячами ног брусчатке и, как ребенок, улыбаюсь радостным, веселым людям, пытаясь уловить зыбкую формулу счастья. Мое сердце совершенно измотано и опустошено, как разряженный аккумулятор, но я точно знаю, что в красно-бордовом сиянии города смогу подключиться к источнику энергии, которой мне хватит еще на один год. Да, если счастье и возможно, то оно возможно только здесь и сейчас - вдоль тихой Моравы, над которой плывут тонкие нити паутинного лета.
То, чем я занимаюсь, злые языки окрестили научным туризмом и попрекают добряка Ибрагима Абрамыча за то, что он потакает моим прихотям. В их словах есть доля правды, поскольку конференция поочередно проводится в тех европейских университетах, где сохраняются кафедры славистики, и ученые разных стран получают возможность ознакомиться с местными культурными реалиями, что, по-моему, совсем не плохо. Но важнее всего общение, поскольку на этих "тусовках" собираются люди, которые творят современную науку и пишут не скучные наукообразные тексты, пересыпанные путаной терминологией, а потрясающие увлекательные книги о языке и слове. Хотите, я раскрою секрет, о котором, возможно, вы и догадывались? Он прост: никакая книга не может заменить живого разговора с умным собеседником. И знаете почему? Потому что интересной, свежей и увлекательной можно назвать книгу лишь в том случае, если она написана смело, - если автор смеет высказывать оригинальные мысли, которые, конечно же, неоднозначны и вызывают дискуссию. И ты стремишься увидеться с автором и обменяться нехитрыми соображениями. Очень редко, хотя и бывает, ошибаешься в человеке, но, как правило, такие встречи перерастают в дружбу. Вот поэтому на таких конференциях собираются друзья, пережившие год разлуки, которым есть что рассказать друг другу, вот поэтому здесь царит атмосфера всеобъемлющего университетского братства.
Подхожу к общежитию университета Палацкого и у самого входа сталкиваюсь с лексикологом из Харькова Шурой Балагановым, урожденным Хоменко, - никогда не вникал, отчего у него такая кличка, но для баламута, каковым является Шура, она очень даже подходит - рядом с ним стайка молоденьких девушек, и он им чего-то энергично заливает.
- Здравствуйте, - говорю, и отдельно: - Привет, Шура!
Он поворачивает голову, наши взгляды пересекаются, и некоторое время мы гипнотизируем друг друга. Его лицо - вечно хохочущая маска клоуна, рот скривлен в безудержном смехе, и только старый шрам от левого уха да выщербленный передний зуб свидетельствуют о том, что Шурина жизнь не столь безмятежна.
- Семе-о-он! - тянет он, мы картинно обнимаемся, и я чувствую приторно-сладкий запах тления, источаемый давно не мытым телом. - А я рассказываю девушкам, насколько ничтожны люди, которые не понимают разницы между ширпотребными штанами и брюками от Кардена. - При этом он похлопывает рукой по ляжке, намекая на свою моднячесть. - Кстати, познакомьтесь: Натуся и Малгожата из Гданьска, Оля из Москвы, Таня из Минска. А это - Сеня из богом забытой Уфы.
Раскланиваюсь с дамами, осознавая, что Шура сейчас проехался по моим протертым турецким джинсам; мы с ним давние оппоненты, поэтому сомнений быть не может. Я совсем не представляю, что такое Карден, но отвечать нужно незамедлительно, нельзя позволить этому пижону распавлиниться и надсмеяться надо мной.
- Неплохие штанишки, - говорю, ощупывая материал. - Почти как у Кардена. В секонд-хенде брал?
Девчонки закатываются смехом, и Шура улыбается добродушно, принимая шутку, теперь мы квиты.
- Пойдем в китайский ресторан, пообедаем, - предлагает он.
Этот приемчик мне тоже известен: в ресторане обязательно выяснится, что налички у него нет, а карточки к оплате не принимают. Придется кормить его в долг, про который беспечный Шура тут же забудет. Поэтому я парирую:
- Нет, мне надо сначала устроиться и отдохнуть немного с дороги. Пригласи лучше девчонок.
Прохожу через порог общаги и улыбаюсь, ощущая спиной его блекнущий взор: увы, этот жмот не способен пригласить девушек в ресторан. Возможно, я поступил чересчур жестоко.
* * *
В суете, пока получаю комнату и раскладываю вещи, что-то все время беспокоит, но некогда на этом "чем-то" сосредоточиться. И лишь когда наконец все улажено и я с наслаждением валюсь в кровать, чтобы отдохнуть и забыться, вдруг возникает образ девушки - той, что стояла с краю Шуриной компании, ближе ко мне. Невзрачная, в легком голубеньком платье, тоненькая и юная, и взгляд, обращенный ко всем и никуда, и яркие в помаде губы, накрашенные столь нелепо, что на лице выделяется один лишь большой улыбающийся рот, и распущенные волосы, в порывах ветерка стыдливо прикрывающие лицо, и запах - свежий запах маминых духов "Быть может" из моего счастливого детства. Кажись, "она звалась Татьяна…"
Учитель сказал: "Подражай небу и сообразовывайся с землей: прозревающий эти принципы пестует природу и удлиняет век; пренебрегающий этими истинами ранит дух и безвременно гибнет". С этими мыслями я проспал до обеда. А когда проснулся, вышел прогуляться по городу, надеясь перекусить в недорогом китайском кафе. Улицы Оломоуца, узкие и кривые, располагают к неспешным прогулкам и размышлениям о течении времени. Но как бы медленно ты ни шел, все равно рано или поздно оказываешься на Верхней площади у фонтана Цезаря или у чумного столба Пресвятой Троицы и встречаешься с таким же, как ты, невольным туристом.
Олег стоит у астрономических часов ратуши и, кажется, кого-то ждет. Подхожу к нему почти вплотную, но он узнает не сразу.
- Не пришла? - спрашиваю.
И тогда Олег расплывается в улыбке, радуясь мне, как родному, ведь мы дружим много лет.
- Сеня, да ты Шерлок Холмс. Как ты догадался, что я кого-то жду?
- Вероятно, не кого-то, а девушку. Я не тупой, ты ж классический любовник - под часами и с розочкой.
Он обиженно вертит в руках цветок.
- Ты невежественен, это не розочка, а симфония цвета и аромата - знаменитая Rainbow Roses, радужная роза, отдал за нее двадцать евро.
- А-а-а, - я откровенно равнодушен. - Кому ж посвящается эта симфония?
- Будешь много знать - скоро состаришься. Ты и так весь в сединах, хотя и младше меня лет на двадцать.
- Конечно, в Европе климат мягче, чем на Урале, - ворчу я, с завистью поглядывая на его безупречно черные волосы.
Олег приехал из Будапешта, где работает переводчиком в юридической компании. Сам он питерец, учился в пражском Карловом университете, чешским владеет свободно, поэтому с ним удобно гулять по городу - не надо напрягаться и вспоминать иностранные слова в кафе, например, или магазинах.
- Пойдем выпьем пива за встречу, - говорит Олег.
- Да я бы лучше бы сначала пообедал бы, - канючу я, но, встретившись с неумолимым взглядом приятеля, решительно направляюсь к пивным шатрам, раскинувшимся в пяти шагах от ратуши.
- А как же твоя дама?
- Не повезло ей. Больше часа ждал, умираю от жажды.
Олег приветствует проходящую мимо бледную страшненькую девушку в футболке с надписью "Supermodel", что-то быстро-быстро говорит по-чешски и насильно всучает ей дорогущую розу с лепестками, переливающимися всеми цветами радуги. "Супермодель" удивленно хлопает ресницами и таращится на меня.
- Улыбнись же, придурок, - шипит сквозь зубы Олег ("придурок" - его любимое ласковое слово; жаль, что не все об этом догадываются), - я сказал ей, что подарок от тебя.
Глупо улыбаясь, машу рукой смущенной девушке, а Олег доволен и сияет, словно режиссер после эффектно отработанной сцены.
- Смейся-смейся, ответ мой будет адекватным, - говорю, и мы усаживаемся за пивной столик.
Подбегает официант, мгновенно возникает пиво в тяжелых фирменных кружках и - какой же молодец Олег! - горячее к пиву, нечто для начала - шпинат с картофелем, жареный сыр с кисло-сладким соусом и традиционные кнедлики.
Когда я ем, я глух и нем, поэтому практически молча пережевываю экзотические яства, а мой приятель, огорченный несостоявшимся свиданием, привычно философствует:
- Женщины - это красные звезды, вокруг которых вертятся планеты-мужчины. Свет женщины манит и притягивает, согревает теплом, дает жизнь и вдохновение творить. "Планета" с греческого языка переводится как "блуждающий" или "странник". Вот мы и блуждаем, и блудим, и говорим при этом высокие слова… Знаешь, у нас была великая страна только потому, что в ней превыше всего ценилось слово. К слову, особенно к печатному, прислушивались. Любой мало-мальски чего-то стоящий писатель творил мир. И в начале мира, как ты помнишь, было слово. И слово это было из трех букв. Спроси сейчас кого, и многие ошибочно назовут три другие буквы: изменилось общество, изменилась мораль. Но тем не менее мне бы очень хотелось, чтобы мы засыпали и просыпались только с одним словом - Создатель. Горько осознавать, но слова вдруг обесценились, потеряли былое значение и силу. И речь наша стала пустой и бессмысленной.
- Пустое слово всегда минует чувство стыда, - встреваю я, пережевывая кнедлики.