Пол, хотя и земляной, был сух и будто выложен плиткой. Стены этого дома явно обеспечивали хорошую изоляцию - хотя, в общем^го, с саманом всегда так, если кладка достаточно толстая. В банановых кронах снаружи стенал ветер, а в минуты затишья слышался еще более приглушенный плач мандолины.
Сабри, наконец, сумел перевести дух и приступил к детальному осмотру всего и вся, я же, по-прежнему одолеваемый смутным чувством, вызванным знакомством с этим домом, прошел в самый конец зала и стал смотреть, как дождь лупит по гранатовым листьям. Площадь сада вряд ли превышала двадцать квадратных ярдов, но деревья здесь росли так плотно, что их кроны составляли единую, почти непроницаемую кровлю. Их было слишком много - часть придется вырубить: я даже вздрогнул, поймав себя на этой мимолетной мысли. Не рановато ли распоряжаться? Я еще раз рассеянно их пересчитал: шесть мандаринов, четыре горьких лимона, два граната, два тутовых дерева и высокий, наклонно растущий орех. По обе стороны сада стояли дома, но их было совсем не видно за зеленью. В этой части деревни, на крутом склоне, дома строили на уступах, один балкон, над ним еще один, а между ними деревья. Кое-где сквозь зелень проглядывало море или очертания уголков аббатства.
Мои мечтания прервал громкий, похожий на мычание звук, на секунду я даже испугался, что Сабри принес себя в жертву, обнаружив в одной из комнат стропила и балки в ужасном состоянии. Но нет. Мычала телка. Она стояла в ближайшей к выходу комнате, привязанная к вделанному в стену кольцу, и с печальным видом жевала жвачку. Сабри осуждающе поцокал языком и притворил дверь.
- Чертова корова, мой дорогой, - улыбнулся он со снисходительностью истинного горожанина по отношению к нелепым мужицким привычкам. - Прямо в доме.
Были еще две довольно приличные комнаты, соединенные старинной створчатой дверью, и в них пара резных комодов. Вот тут-то и начались сюрпризы.
- Не открывайте! - закричал хозяин и поспешил на помощь доблестному Сабри, боровшемуся с дверью, за которой, судя по всему, билось какое-то огромное животное - верблюд или, может быть, слон?
- Совсем забыл вам сказать, - пропыхтел хозяин, когда мы, уже втроем, налегли надверную створку. Комната была- нам по грудь - засыпана зерном, которое тут же потекло наружу, стоило Сабри приоткрыть дверь. Всем вместе нам удалось ее закрыть, но Сабри успел заметить, что хранившееся в комнате зерно было совершенно сухим.
- В доме сухо, - с некоторой досадой признал он, едва отдышавшись. - По крайней мере, на первый взгляд.
Но это было еще не все; мы уже совсем было собрались уходить, как вдруг хозяин вспомнил, что в доме есть еще на что взглянуть, и ткнул дрожащим пальцем в потолок, совсем как святой Иоанн на иконах.
- Еще одна комната, - сказал он, и мы прошли во двор, где все еще накрапывал дождь, к узенькой наружной лестнице, взобрались по ней на балкон и застыли, лишившись дара речи. Вид был неописуемый. Под нами деревня уходила вниз и вдаль, изгибаясь в перспективе в сторону зеленого мыса, на котором высилось аббатство, резным силуэтом прорисованное на фоне турецкого Тавра. За широкими дугами холмов виднелись серо-золотистые вишневые и апельсиновые сады, и изящный абрис мечети в Казафани. С этой высоты мы видели почти всю деревню, а за ней, в пяти милях, Кирению, и отсюда тамошний замок казался совсем игрушечным. Даже Сабри на мгновение потерял дар речи. Прямо за нашими спинами возносилась в голубые выси гора, увенчанная косматыми зарослями и осыпающимися башенками Буффавенто.
- Бог ты мой, - едва слышно пробормотал я. - Вот это место.
Балкон представлял собой просто ровную земляную, ничем не огороженную площадку. В глубине ее, в углу- и в самом деле была устроена довольно вместительная, хороших пропорций комната, совершенно пустая, если не считать пары туфель и пирамидки мандаринов. Мы вернулись на балкон, к потрясающему виду. Гроза прошла, и солнце делало первые робкие попытки пробиться из-за туч; вся восточная часть панорамы была залита тем самым светом, который царит над эль-грековским Толедо.
- Но этот балкон, скажу я тебе, - проговорил с искренней досадой Сабри. - Тут нужен цемент, дорогой мой.
- Зачем?
Он улыбнулся.
- Я тебе расскажу, как строится крестьянский дом, вернее, крыша в крестьянском доме. Пойдем-ка вниз.
Мы спустились по узкой наружной лестнице, а он уже успел достать блокнот и карандаш.
- Сначала кладут балки, - сказал он, ткнув пальцем вверх, где виднелся длинный ряд великолепных деревянных балок, и одновременно царапая на бумаге схему. - Потом, на них, - тростниковые циновки. Потом, в качестве наполнителя, лозу или, бывает еще, сухие морские водоросли. Потом глину из Карми, потом щебенку. А потом все это протекает, и ты всю зиму скачешь по крыше, пытаясь заделать щели.
- Но в этом доме сухо, - сказал я.
- Где-то крыша начинает течь раньше, где-то позже.
Я указал на оставленный каменщиком автограф в виде прибитой над дверью чеканной металлической пластинки. На ней был изображен традиционный православный крест, буквы IEXRN (Иисус Христос Победитель) и дата- 1897. Далее, на нижней половине той же пластинки, оставленной для записей о будущих перестройках или переделках дома, стояла одна-единственная дата, 9 сентября 1940 года, - судя по всему, день окончания какого-то капитального ремонта.
- Да, дорогой мой, я в курсе, - терпеливо пояснил Сабри. - Но если ты купишь этот дом, тебе придется переделывать балкон. Ты мне друг, и я на этом будут настаивать ради твоей же пользы.
Мы говорили об этом вполголоса на обратном пути. Дождь стих, но деревенская улица была по-прежнему пустынна, если не считать маленькой бакалейной лавки под открытым небом на углу, где сидел довольно плотный молодой человек, один-одинешенек, среди мешков с картофелем и пакетов со спагетти, и раскладывал на столе пасьянс. Он еще издалека пожелал нам доброго дня.
На главной площади, поддеревом Безделья, сидел как на иголках Джамаль и прихлебывал кофе. Я уже совсем было собрался завести с хозяином дома разговор о том, какую предварительную цену он готов назначить за такое славное допотопное сооружение, но Сабри жестом велел мне молчать. Кофейня понемногу заполнялась народом, и любопытные лица одно за другим поворачивались в нашу сторону.
- Тебе нужно будет время, чтобы все обдумать, - заявил он. - И я уже сказал ему, что ты не собираешься покупать эту рухлядь ни за какие деньги. Пусть немного помучается, мой дорогой.
- Но мне бы хотелось получить хотя бы самое общее представление о цене.
- Дорогой ты мой, о цене он и сам представления не имеет. Может быть, пятьсот фунтов, а, может, двадцать, а, может быть, десять шиллингов. То есть ни малейшего понятия. Начнем торговаться, вот тогда все станет ясно. Но нужно выдержать паузу. Время, мой дорогой. На Кипре время - это все.
Я горестно катил по зеленой извилистой дороге обратно в Кирению, напряженно думая о доме, который нравился мне все больше и больше. А Сабри терпеливо объяснял мне, как сильно я просчитался бы, купи я дом прямо здесь и сейчас.
- Ты, к примеру, совершенно не принял в расчет целый ряд проблем, - сказал он, - вроде проблемы с водой. Ты подумал о воде?
О воде я, к своему стыду, действительно не подумал.
- Дай мне еще два дня, - сказал Сабри, - тогда я все выясню насчет прав собственности и на землю, и на воду. А потом пригласим этого человека и его жену ко мне в контору, и вот тогда уже всерьез поговорим о цене. Богом клянусь, ты увидишь, какие тут, на Кипре, люди - жулик на жулике. А если ты его все-таки купишь, я тебя направлю к одному моему другу, и он займется переделкой дома. Он тоже, конечно, жулик, но дело свое знает. Об одном тебя прошу, дай мне время.
Вечером я рассказал Паносу о том, что видел подходящий дом в деревне Беллапаис, и он пришел в восторг, потому что сам прожил там несколько лет, преподавал в местной школе.
- Там живут самые ленивые люди на свете, - сказал он, - и самые добрые на всем Кипре. И у тебя всегда будет мед, а еще в долине, мой друг, как раз за твоим домом, живут соловьи.
Он ни слова не сказал о шелке, о миндале и абрикосах; ни слова об апельсинах, гранатах, айве… Может быть, просто не хотел влиять на мое решение.
Сабри, между тем, надолго замолчал и раздумывал целую неделю, не меньше. Я представлял себе, как он готовится к предстоящему поединку воль, изнуряя себя долгими постами и молчанием - разве что изредка выпивая стакан шербета, - или даже страстными молитвами. Небеса опять налились синевой и прояснились, и апельсиновые деревья в епископском саду выставили напоказ россыпи ярких сияющих солнц. Дело, судя по всему, шло-таки к лету; время тянулось лениво, дни разворачивались все дольше и дольше, сумерки висели бесконечно. Маленькая гавань снова наполнилась крикливыми рыбаками, занятыми починкой сетей, и яхтсменами, которые откровенно изнывали над давно законопаченными швами и над сотым по счету, последним слоем краски.
Потом, наконец, пришло известие; назавтра в восемь утра мне надлежало быть у Сабри в конторе. У Паноса, который принес мне записку, мое откровенное нетерпение вызвало улыбку, и он сообщил мне, что даже Сабри не слишком верит в удачный исход дела, поскольку дом, как выяснилось, принадлежит не самому сапожнику, а его жене. Дом был частью ее приданого, и торговаться она собиралась сама.
- Ас женщинами спорить, - сказал мой друг, - это просто муки крестные. Голгофа.
Тем не менее, Сабри решил от дела не отказываться. Затребованная им отстрочка тоже не прошла даром, потому что ему удалось заполучить жизненно важную информацию относительно водоснабжения дома. Вода на Кипре - такая редкость, что продают ее по частям. Ты покупаешь у владельца источника один час, потом еще один час и еще: вся вода, которую ты сможешь набрать за это время - твоя. Вот здесь-то и начинаются главные сложности: права на воду являются неотъемлемой частью гражданских прав собственности и после смерти владельца распределяются между его наследниками. То же касается и земли, и растущих на этой земле деревьев. А если вспомнить, сколь многочисленны кипрские семьи, нетрудно представить, что число владельцев одного-единственно-го родника может доходить до трех десятков человек, и что права на одно и то же дерево могут быть поделены между дюжиной родственников. Проблема, соответственно, заключается в том, что нужно добиться согласия на сделку всех без исключения, и для того, чтобы она вступила в законную силу, заплатить за подпись каждому из тридцати родственников. В противном случае какой-нибудь племянник или племянница могут взбунтоваться, и все ваши старания пойдут прахом. Что же касается дерева, то один человек, к примеру, может владеть урожаем, которое приносит это дерево, другой - землей, на которой оно растет, третий - самой древесиной. Можно себе представить, какими гигантскими сложностями обрастает здесь самая элементарная покупка - чем и объясняется невероятное количество юристов на Кипре.
И вот до Сабри дошел слух о том, что правительство собирается, наконец, взяться за давно обещанный жителям Беллапаис проект общественного водопровода; более того, что сам проект уже почти готов. А поскольку так уж вышло, что архитектор из управления общественных работ был его друг, Сабри и зашел как-то раз - совершенно случайно - к нему на работу и попросил показать ему, где именно будут размещены водоразборные системы. Идея явно была ниспослана ему свыше, ибо первое, что он увидел - это общедоступную водную колонку у самых дверей интересующего нас с ним дома. Данное обстоятельство коренным образом меняло ситуацию, поскольку согласно ранее добытым сведениям сапожник имел доступ к главному колодцу всего один раз в месяц примерно на час: выходило галлонов шестьдесят, тогда как средняя потребность в воде для обычной семьи составляет здесь около сорока литров в день. Вот это был козырь так козырь - ибо права на воду принадлежали поровну всем родственникам жены сапожника в количестве восемнадцати человек, включая юного идиота по имени Пипи, которого всегда крайне трудно было уговорить поставить свою подпись под нужным документом…
Я застал моего друга Сабри, свежевыбритого и разодетого, в конторе: он неподвижно сидел, как всегда, в полумраке, в окружении детских колясок. Перед ним на листе промокательной бумаги лежал огромный ключ от дома, и время от времени Сабри досадливо отталкивал этот ключ от себя. С видом заговорщика он приложил палец к губам и указал мне на стул.
- Они все уже здесь, мой дорогой, - прошипел он, - готовятся.
Он указал рукой на другую сторону улицы: в тамошнем кафе сапожник уже собрал все свое семейство. Впрочем, выглядели эти люди скорее как секунданты. Расставив стулья полукругом, они потягивали кофе и вполголоса о чем-то спорили: несколько бород качнулись из стороны в сторону: "нет"; несколько голов кивнули: "да". Более всего они напоминали команду регбистов из американского фильма, получающих перед схваткой за мяч последние наставления от капитана. Еще чуть-чуть, и они обрушатся на нас, как тонна кирпича, и оставят от нас мокрое место. Мне стало не по себе.
- И самое главное, - произнес Сабри дрогнувшим от возбуждения голосом, - что бы ни случилось, не показывай удивления. Ты ничему не должен удивляться. И- тебе же на самом деле совершенно не нужен этот дом, правда?
Я повторил за ним его слова, как фразу из катехизиса.
- Мне не нужен этот дом. Мне совершенно не нужен этот дом.
Но перед моим внутренним взором так и стояла огромная резная дверь ("Бог мой, - сказал тогда Сабри, - какое прекрасное дерево. Из Анатолии. Раньше был такой способ: привязывали к корме большие бревна и привозили их сюда по морю. Настоящий анатолийский лес, он же простоит до скончания века"). Да-да, огромные резные двери под гладким слоем свежей синей краски…
- Мне не нужен этот дом, - шепотом повторил я, судорожно пытаясь вогнать себя в нужное состояние духа.
- Скажи им, что мы готовы, - бросил Сабри куда-то в темноту, и тут же через дорогу метнулся босоногий юноша, в кафе, туда, где собрался противник. Они тут же загудели, как потревоженный пчелиный рой, а потом от толпы отделилась жена сапожника - или, вернее, попыталась отделиться, потому что с полдюжины рук тут же ухватили ее за юбку и за рукава, и старейшины клана принялись нашептывать ей на ухо пришедшие в последний момент соображения. В конце концов, ей удалось как-то вывернуться, она решительной походкой пересекла улицу и вошла в контору Сабри с громким и весьма уверенным:
- Доброго вам утречка!
Это была весьма суровая крепкая женщина, с красивым надменным лицом и большим слегка колыхавшимся телом. На ней было обычное деревенское платье: белая косынка на голове, черная юбка, груди собраны в традиционный, со шнуровкой впереди, мешковатый корсет, и оттого похожи на небрежно подобранный парус. Поздоровавшись, она встала прямо перед нами, и вид у нее был очень решительный. Сабри откашлялся, осторожно, двумя пальцами, подобрал со стола ключ - так, словно тот был хрупкости необычайной - и опустил его на ближайший к ней край стола с ужимками чародея, приступившего к начальной стадии заклинания духов.
- Мы тут как раз говорили о твоем доме, - сказал он вкрадчиво, и его ровный и мягкий тон лишь самую малость был тронут угрозой. - А известно ли тебе, что все дерево, из которого выстроен твой дом…, - и, внезапно, выкрикнул последнее слово с такой силой, что я чуть не упал со стула, - гнилое!
И, подхватив со стола ключ, брякнул им о столешницу, словно в подтвержение сказанной фразе.
Женщина презрительно вскинула голову, взяла ключ и тоже, в свою очередь, швырнула его на стол, возопив:
- И вовсе оно не гнилое!
- Да, гнилое, - Сабри снова громыхнул ключом.
- Нет, не гнилое! - ударила по столу женщина.
- Да, гнилое.
Удар.
- Нет, не гнилое.
Ответный удар.
Интеллектуальный уровень дискуссии явно оставлял желать лучшего, и я почувствовал себя не в своей тарелке. И еще у меня возникло опасение, что они в конце концов погнут ключ, и тогда уже никто из нас не сможет попасть в дом. Но это были, так сказать, вступительные аккорды, увертюра к основной музыкальной теме.
Женщина взяла ключ и подняла его вертикально вверх, так, словно собралась принести на нем клятву.
- Этот дом - хороший дом! - выкрикнула она.
И положила ключ на место. Сабри задумчиво подобрал его, дунул в дырочку, как в ствол кольта, навел его на женщину и сощурил глаз. Потом рассеянно уронил ключ обратно на стол и погрузился в какие-то свои, отвлеченные мысли.
- Ну а если предположить, что мы все-таки захотим купить этот дом, чего мы вообще-то делать не собираемся, - проговорил он, - сколько ты за него попросишь?
- Восемьсот фунтов.
Сабри разразился долгим театральным хохотом, утирая с глаз воображаемые слезы и повторяя - "восемьсот фунтов" - так, будто за всю жизнь ему не приходилось слышать более забавной шутки. Не прекращая смеяться, он повернулся ко мне, и я тоже начал смеяться жутким фальшивым смехом. Он хлопнул себя по коленке. Я завертелся на стуле, изображая острый приступ гастрита. Мы смеялись до тех пор, пока совершенно не выбились из сил. Потом снова стали серьезными. Сабри, я видел это совершенно явственно, был свеж, как маргаритка. Он мигом преобразился, сделавшись терпеливым, рассудительным и собранным, как шахматный игрок.
- Забирай ключ и уходи, - рявкнул он вдруг, сунул ей в руки ключ и тут же повернулся спиной, крутанувшись на стуле-вертушке; потом, столь же внезапно, завершил круговое движение и опять оказался с ней лицом к лицу. - Что такое? - удивленно спросил он. - Ты все еще здесь?
По правде говоря, женщине, даже при всем ее желании, вряд ли достало бы времени уйти. Но она была из тугодумов, хоть и упряма, как мул: тут уж сомневаться не приходилось.
- Ну и ладно - отчеканила она, подхватила ключ, сунула его к себе за лиф и развернулась. Надо сказать, со сцены она удалялась не слишком быстро.
- Не обращай внимания, - сказал Сабри и занялся бумагами.
Женщина в нерешительности остановилась за порогом конторы, к ней тут же подскочил муж и принялся о чем-то ее упрашивать, шепотом, заглядывая ей в глаза. Он взял ее за рукав и почти что волоком втащил обратно в контору, где сидели мы и демонстративно читали письма.
- А, это ты, - весьма удачно разыграв изумление, воскликнул Сабри.
- Она хочет еще поторговаться, - пояснил сапожник: голос у него был тихий, тон - примирительный.
- О чем тут еще говорить? Она меня за дурака держит.
Тут он резко развернулся в ее сторону и проревел:
- Двести фунтов, и ни пиастра сверху!
Настала ее очередь корчиться в пароксизме фальшивого смеха, вот только спектакль вышел у нее не такой удачный. Мешал муж, который тут же принялся дергать ее за рукав, пытаясь вернуть к серьезному разговору. Сабри своего шанса не упустил.
- Хоть ты ей объясни, - сказал он. - Ты же мужчина, ты в таких вещах понимаешь. А она - всего лишь женщина, откуда ей знать настоящие цены. Скажи ей, сколько стоит этот дом.