Сапожник, который, судя по всему, совсем растерялся, опять повернулся к жене и уже открыл было рот, но тут она одним движением выхватила из-за корсажа ключ и подняла его над головой, так, словно собиралась обрушить его на лысый череп мужа.
- Дурак! - прорычала она. - Ты что, не понимаешь, что они из тебя дурака делают? Уйди, я сама с ними разберусь.
Она еще раз замахнулась на него ключом, и он, совершенно раздавленный, на цыпочках выскользнул из конторы и присоединился к остальным ее родственникам в кафе напротив. Она же повернулась ко мне и умоляюще протянула руку, приговаривая по-гречески:
- Послушай, будет тебе, ведь ты же англичанин, разве подобает англичанину так жестоко торговаться с женщиной…
Но поскольку я до сей поры ничем не выдал, что знаю язык, мне не составило особого труда изобразить полное непонимание. Она со зловещей миной обернулась к Сабри, снова швырнула ключ на стол и выкрикнула:
- Шестьсот!
На что Сабри, почти в один голос с ней, проорал:
- Двести!
У меня заложило уши.
Они долго молча смотрели друг на друга, пыхтя, как боксеры в клинче, которые ждут рефери, чтобы тот их разнял. Сабри решил, что настал самый удобный момент молниеносно ударить ниже пояса.
- В любом случае, дом-то заложен, - прошипел он, и она поплыла в нокдауне. - За шестьдесят фунтов и три пиастра, - добавил он, как будто надавил перчаткой сильнее, чтобы у противника выступила кровь. Она схватилась за нижнюю часть живота, словно туда и впрямь пришелся удар. Сабри не терял ни секунды - Я дам тебе двести фунтов плюс сумму залога.
Она завопила в голос.
- Нет! Ни за что на свете! - и стукнула ключом.
- А я говорю, да! - Сабри ответил ей тем же.
Она схватила ключ (к настоящему моменту он, по сути дела, стал символом нашего состязания. О доме никто уже не помнил. Мы пытались купить у женщины этот старый ржавый ключ, который куда лучше смотрелся бы на поясе у святого Петра, чему меня). Она вцепилась в ключ, по-детски прижала его к груди и сказала:
- Да никогда! - Она стала баюкать его, как младенца, - только что не покормила грудью, - а потом положила обратно.
Сабри хозяйским жестом взял его со стола и опустил к себе в карман. Тут она завизжала и бросилась на него с криком:
- Отдай мой ключ, да чтоб ты сдох, ни дна тебе ни покрышки, отдай мой ключ!
Сабри величественно встал, картинным жестом поднял ключ над головой, так чтобы она не могла его достать, и продолжал неумолимо твердить:
- Двести фунтов. Двести. Двести.
Она корчилась и хватала ртом воздух, словно рыба на крючке, беспрестанно выкрикивая:
- Спаси и сохрани меня, святая Катерина! Нет. Нет!
Потом вдруг, ни с того ни с сего, они оба остановились:
он положил ключ и опустился на стул, она же вся разом осела, как закипевшее молоко, когда его снимешь с огня.
- Мне надо посоветоваться, - сказала она совершенно другим тоном, оставила ключ лежать где лежал, и пошла через дорогу в кофейню, в которой ее ждали с полотенцами и губками секунданты. Первый раунд закончился вничью, хотя Сабри и удалось провести пару хороших ударов.
- Что теперь? - спросил я, и он усмехнулся.
- Самое время попить кофе. Ты, мой дорогой, наверное, уже понял, - добавил он, - что нам придется накинуть еще сотню. Я так чувствую.
Он был похож на крестьянина, который по малейшим, не заметным для обычного городского жителя приметам может с точностью предсказать погоду на завтра. Эта затянувшаяся пантомима являла собой довольно увлекательное зрелище, и я уже был внутренне готов к тому, что переговоры затянутся на целую неделю.
- Они еще ничего не знают про воду, - заметил Сабри. - Они отдадут дом задешево, а потом постараются выжать из нас все соки, когда речь зайдет о водяных правах. Нам нужно сделать вид, что о воде мы забыли, и купить дом подешевле. Ты понял?
И тут его план раскрылся передо мной во всем великолепии.
- Однако, - сказал он, - все нужно закончить сегодня, сейчас, потому что как только она вернется в деревню и начнет болтать, уже не удастся ни о чем договориться.
Мне показалось, что с этой задачей она довольно успешно справилась и здесь, потому что в кофейне напротив разразилась жестокая перебранка. Она в чем-то обвиняла мужа, а тот огрызался как мог и размахивал руками.
Немного погодя Сабри шепнул:
- Вот, опять идет.
Она снова вошла, распустив паруса, до предела заполненная грузом неурядиц и бед. Она поменяла тактику. Теперь она начала с того, что огласила нам длинный список семейных невзгод, надеясь нас расстрогать; но к этому времени у меня уже возникло явственное ощущение, будто все мои зубы превратились в клыки. Стало ясно, что она слабеет. Еще чуть-чуть, и можно будет вить из нее веревки. Настал самый подходящий, психологически верный момент для того, чтобы немного стравить леску, что Сабри Тахир незамедлительно и сделал, пообещав накинуть сотню сверху ("целую сотню" - медовым голосом проворковал он), если она подпишет все бумаги прямо здесь и сейчас.
- Мужу тебя дурак, - продолжал он, - а родственники- темные люди. Ты никогда не найдешь покупателя, если упустишь этого джентльмена. Посмотри на него. Он уже дал слабину. Можно еще на него нажать. Ты только глянь, какое у него лицо.
Я постарался изобразить на лице соответствующее выражение, честно играя предложенную роль. Она бросила в мою сторону взгляд, каким голодный крестьянин поглядывает репу и вдруг, в первый раз за все утро, рухнула на стул и разразилась душераздирающими рыданиями. Сабри аж засветился от радости и тут же мне подмигнул.
Она закрыла лицо углом платка и забилась в конвульсиях, причитая, между тем, вполне отчетливо:
- О Господи Иисусе, что они со мной делают? Хотят разорить меня и весь мой род. Потомство мое погубить, имя мое честное в грязь втоптать.
Сабри пребывал в откровенно приподнятом настроении. Он перегнулся через стол и принялся что-то нашептывать ей на ухо, словно вошедший в раж Мефистофель, заполняя своими дьявольскими речами паузы между ее горестными восклицаниями. До меня доносились только отдельные, на одной и той же ноте, фразы: "Залог… две сотни…. муж дуралей… никогда не будет такой возможности". А она картинно раскачивалась и причитала, как арабская женщина, от души наслаждаясь устроенным ею самой представлением. Иногда она как бы невзначай бросала беглый взгляд на наши лица, чтобы оценить произведенный эффект; из Сабри, однако, ни капли сострадания сейчас было не выжать, он уже поймал удачу за хвост; в смутном полумраке он напоминал мне тигровую акулу - вот на мгновение блеснуло белое брюхо, хищник перевернулся на спину, чтобы удобней было отхватить кусок.
- Мы ведь еще не говорили о воде, - сказал Сабри, и она, сквозь затихающие всхлипы, сразу уловила суть этой последней фразы. - Ему это обойдется еще в сотню фунтов. Мы же говорим сейчас только о доме, - продолжал он гнуть свою линию, и у нее в глазах зажегся огонек понимания. - А о воде поговорим после.
В его тоне вроде бы послышался смутный намек на то, что он теперь переметнулся на ее сторону. Иностранец, который не говорит по-гречески, вполне ведь может и не разобраться в том, что без прав на воду дом ровным счетом ничего не стоит. Она стрельнула в мою сторону глазами, а потом перевела взгляд обратно на Сабри, и огонек понимания сменился огоньком торжества. Неужто Сабри и в самом деле меня предал? Он ведь может отхватить кусок и от меня - как только я куплю дом… Она уже улыбалась и перестала всхлипывать.
- Если хочешь все устроить, действовать надо быстро, - тихо сказал Сабри. - Слушай. Мы сейчас едем к вдове и забираем закладную. И заплатим за нее в Земельной управе, прямо при тебе. А потом при свидетелях заплатим тебе за дом.
Затем он добавил, понизив голос почти до шепота:
- А уже после обсудим с этим джентльменом проблемы с водой. Бумаги при тебе?
Кажется, мы взяли слишком быстрый для нее темп. Ее одолевали противоречивые чувства: на лице попеременно отражались то подозрительность, то неведенье. Время от времени ее горло сжимал спазм, и она издавала рыдания - так иногда может сам собой взреветь перегретый мотор, когда ты его уже выключил.
- Они у дедушки моего, бумаги-то.
- Иди и возьми их, - коротко приказал Сабри.
Она встала, по-прежнему не зная на что решиться, и пошла на другую сторону улицы, где среди ее секундантов тут же разразился яростный спор. Седобородый старик, размахивая палкой, произнес целую речь. Сапожник потрясал расставленными в стороны руками. Сабри скептически поглядывал на всю эту кутерьму.
- Существует одна-единственная опасность - ее нельзя отпускать в деревню.
Он был совершенно прав; если одни ее родственники были в состоянии этакое устроить, чего в таком случае ждать от целой деревенской кофейни? Наши противники напрочь лишаться способности принимать решения- а им и без того ее недоставало, - когда на них обрушится град противоречивых советов. И обсуждение простой сделки вполне может перерасти в уличные беспорядки, а там недалеко и до всеобщей - в масштабах всего острова - забастовки…
Я с восхищением смотрел на моего нового друга. Какой бы из него вышел дипломат!
- Вот, опять идет, - тихо сказал Сабри; и она молча вошла и положила рядом с ключом свернутые в трубочку бумаги. Сабри не удостоил их вниманием.
- Вы обо всем договорились? - строго спросил он.
- Дедушка не велит мне продавать дом. Он говорит, что вы меня обманываете, как дурочку.
Сабри фыркнул, вложив в один звук все свое презрение к ее невежественным родственникам.
- Дом - твой?
- Да, господин.
- Деньги тебе нужны?
- Да.
- Ты хочешь получить их сегодня?
- Да.
Мой друг откинулся на спинку стула и возвел очи к затянутому паутиной пространству под кровлей.
- Ты только подумай, - сказал он, и в его голосе зазвучала вся поэзия торговли. - Этот джентльмен даст тебе такой маленький славный чек. И ты отправишься с ним в банк. Там станут смотреть на этот чек с почтением, потому что на нем значится его имя. Они откроют сейф… - Его голос дрогнул, а она смотрела на него жадно, не отрываясь, завороженная его колдовской интонацией сказочника. - Они достанут оттуда пачку денег толщиной с медовые соты, толщиной с добрую салями. - Тут они оба невольно облизнулись, и даже я сам почувствовал внезапный приступ голода при мысли о таком обилии съедобных денег. - Один… два… три… - будто опытный прорицатель тоном, полным магнетизма хищника, считал Сабри. - Двадцать… шестьдесят… сто, - и голос его становился все громче, покуда не зазвенел на слове "триста". Во время всей этой мелодекламации она вела себя, как курица, уткнувшаяся клювом в меловую линию. Как только он умолк, она издала экстатический полувздох, полу-стон - и вздрогнула, как будто вышла из гипноза. - И заклад тоже будет уплачен. Вдова Анти будет вне себя от счастья и преисполнится уважения к тебе. А ты и твой муж - вы получите триста фунтов наличными. - Он перевел дыхание и вытер лоб красным носовым платком. - Все, что от тебя требуется, это дать свое согласие. Или забирай свой ключ.
Он сунул ей в руки ключ и еще раз крутнулся на стуле; на сей раз он целых десять секунд созерцал стену, прежде чем снова повернуться лицом к женщине.
- Ну? - спросил он.
Несчастная опять готова была расплакаться.
- А как же мой дедушка? - дрожащим голосом спросила она.
Сабри раскинул руки в стороны.
- Что прикажешь мне сделать с твоим дедушкой? Похоронить его за мой счет? - Тон у него сделался откровенно издевательский. - Но ты давай, думай быстрее, а то вон джентльмен уже собрался уходить.
Я уловил сигнал, встал, потянулся и начал говорить что-то вроде:
- Ну, что ж, я думаю, мне… - Ни дать ни взять, помощник приходского священника в ликоковском рассказе.
- Ну, живей! Живей. Скажи что-нибудь, а то он сейчас уйдет, - прошипел Сабри. На лице у нее появилось страдальческое выражение.
- О, святой Матфей, о, святой Лука! - выкрикнула она в голос, невыносимо терзаясь сомнениями. Обращаться к религии в такую минуту было довольно странно, но слишком велика была тяжесть ответственности за принимаемое решение.
- О Лука, о Марк, - сипела она, протянув руку в мою сторону, чтобы я, не дай бог, не ушел.
Сабри был похож теперь на видного врача-психоаналитика, который почувствовал близость долгожданной трансференции.
- Сейчас дозреет, - шепнул он мне и, сунув два пальца в рот, издал пронзительный свист, всполошивший всю округу. В то же мгновение Джамаль, который, судя по всему, в полной боевой готовности сидел в машине на боковой улочке, в облаке пыли с грохотом подкатил к двери.
- Тащи ее! - крикнул Сабри и подхватил женщину под левый локоть. Я выполнил приказ и поймал ее за другую руку. Она не то чтобы сопротивлялась, а просто бросила весла, и нам стоило немалых усилий проволочь ее через всю комнату к выходу и дверце такси. По всей видимости, такая спешка в этом coup de main была вполне оправдана, потому что он крикнул мне:
- В машину ее! - и сам подтолкнул ее плечом в спину; мы запихнули женщину на заднее сидение такси, потом туда же ввалился Сабри и только что не лег на нее сверху.
Она вдруг принялась стонать и звать на помощь, как если бы ее на самом деле похитили - концерт, вне всякого сомнения, рассчитанный на пресловутого дедушку - и подавать знаки через заднее стекло. Ее группа поддержки в полном составе высыпала на дорогу, во главе с размахивающим тарелкой патриархом и мужем-сапожником, который тоже, насколько я успел заметить, ударился в слезы.
- Стойте! Что вы делаете! - хором завопили они, мигом перебаламутив всю улицу. С криком "Они увозят маму!" в толпе явились рыдающие дети.
- Не обращай внимания, - сказал Сабри с видом Наполеона в канун битвы при Ваграме. - Гони, Джамаль, гони.
И мы с ревом рванули с места, распугивая сбежавшихся на шум зевак, которые, видимо, решили, что происходит самое настоящее похищение невесты, с положенными по сценарию перестрелкой и погоней.
- Куда мы едем? - спросил я.
- В Лапитос, к вдове Анти, - коротко бросил Сабри. - Давай, Джамаль, жми.
Когда мы сворачивали за угол, я с ужасом заметил, что сапожник и его семейство тоже остановили такси и уже набиваются в него с явным намерением преследовать нас. Все это предприятие и в самом деле начинало походить на боевик с продолжением.
- Не беспокойся, - сказал Сабри, - водитель того, второго такси - брат Джамаля, и по дороге он проколет шину. Я обо всем позаботился.
Мы тряслись по залитой ярким солнечным светом дороге на Лапитос. Женщина с интересом выглядывала из окошка и, радостно тыча пальцем, указывала на знакомые сады, ручьи и скалы. Она совершенно перестала нервничать и улыбалась нам обоим. Похоже, в последний раз возможность покататься на машине была у нее далеко не вчера, и она радовалась, как ребенок.
Мы пушечным ядром ворвались в дом вдовы Анти и потребовали закладные; но вдовы не оказалось дома, а бумаги были заперты в буфете. Еще одна колоритная сцена. В конце концов Сабри и жена сапожника при помощи полоски листового железа взломали дверцу буфета: мы, хотя и не сразу, выбрались на свет божий и заняли свои места в экипаже. Когда мы тронулись в путь, проезжая меж благоухающих лимонных рощ, в сторону Кирении, второго такси все еще было не видно, но вскоре мы наткнулись на всю честную компанию, сгрудившуюся возле шофера, который менял колесо на допотопном авто. Как только они нас увидели, поднялся оглушительный крик и была незамедлительно предпринята попытка преградить нам дорогу, но Джамаль, уже успевший проникнуться авантюрным духом нашего предприятия, прибавил скорость, и мы пошли на таран. Я очень переживал за дедушку, который до самого последнего момента стоял точно посреди дороги и размахивал палкой, и я боялся, что он не успеет вовремя отскочить в сторону. Я зажмурился и задержал дыхание; то же сделал и Сабри, поскольку, имея всего один глаз, Джамаль не привык ездить на скорости, превышающей двадцать миль. Но все обошлось. Старичок был чистый порох: когда я обернулся и посмотрел в заднее стекло, он уже сидел в канаве - настоящий орел, хотя перенес слишком серьезное для его возраста испытание, и явно был в добром здравии, судя по тому, что и как он выкрикивал нам вслед.
Чиновников земельной управы наше появление совершенно потрясло, тем более что жена сапожника весьма некстати решила вновь удариться в плач. До сих пор не могу понять, зачем - ведь производить впечатление было уже, по сути, не на кого; разве что ей просто захотелось использовать весь драматизм ситуации, до последней капли. Потом выяснилось, что она не умеет писать - единственный грамотный человек в их семье был дедушка, и она вознамерилась подождать дедушку.
- Боже мой, если он сюда нагрянет, для нас, мой дорогой, все потеряно, - заявил Сабри.
Нам пришлось силком приложить ее палец к договору о купле-продаже: сказать-то легко, но в результате мы, в буквальном смысле, были с ног до головы в чернилах.
Она вернулась в нормальное состояние только тогда, когда все подписанные и заверенные бумаги оказались в руках Сабри; когда же я выписал чек, она уже положительно сияла от радости и даже, к немалому моему удивлению, настояла на том, чтобы пожать мне руку, сказав при этом:
- Вы славный человек, и дай вам бог счастья в новом доме!
Наружу, в яркий солнечный свет и густую тень перечных деревьев, мы все трое вышли лучшими друзьями. На главной улице стояло пыльное такси, откуда сердито и вяло выгружались остатки разбитой армии. Увидев нашу спутницу, они завопили на разные голоса, выстроились шеренгой и пошли на нас, жестикулируя и размахивая палками. Жена сапожника издала душераздирающий вопль и рухнула в дедушкины объятья, рыдая так, словно с ней только что случилось нечто трагическое и непоправимое. Старик, слегка помятый за время боевого похода, с застрявшими в бровях сухими травинками, буркнул ей что-то ободряющее, а потом прогремел:
- Ты сделала это?
Она зарыдала еще пуще и кивнула так безнадежно, как будто отныне вся ее жизнь не стоила ломаного гроша. Воздух огласился проклятиями, но Сабри был спокоен и тверд. Далее спектакль игрался исключительно для проформы, и не стоило принимать его всерьез. Широким жестом он приказал подать каждому по бутылке кока-колы - и тут же рядом оказался мальчишка с ящиком на колесиках, полным колы. Сабри таким образом убил сразу двух зайцев: они немного остыли, и к тому же дармовая кола сошла за традиционное угощение выпивкой по случаю удачной сделки - надо ли говорить, что и этот ход был рассчитан заранее, как, впрочем, и все его ходы. Разбирая бутылки, наши противники по инерции все еще поругивали нас, но без особого рвения, а вот пили с видимым удовольствием. И то сказать, дорога до Лапитоса - страшно пыльная.
- Во всяком случае, - заметил сапожник, когда они все немного остыли, - права на воду все еще у нас. На этот счет мы с джентльменом еще не говорили.
Однако джентльмен к тому времени притомился и, в довершение всего его переполняли только что обретенные чувства собственника. Я купил дом! Сабри едва заметно кивнул.