- Я-то что? Я не за себя, - деловито приподнялся Арнольд.
- В Евангелии от Марка есть такая фраза: "Спаси Себя самого и сойди с креста".
- Ладно, ладно, - прервал Адька. - Вы еще ребенка учите врать.
- Можно и соврать, если ты сам внутри раскаиваешься. И уверен, что никогда больше этого не случится. Иначе - сколько не ври - попадешься…
Кирилл подобрал с колен шапку, нахлобучил. Пальто он так и не снимал вообще.
2
Сквозь круглые отверстия в почтовом ящике белели засунутые газеты. Кирилл по привычке ощупал карманы, но вспомнил, что ключ от почтового ящика оставил дома. Придется спускаться еще раз.
- Попроси у нее, - тихо сказала Лариса и кивнула на женщину, которая возилась у своего почтового ящика. - В нашем доме одним ключом можно все ящики открыть.
- В нашем тоже. Кроме одного. Отец такую механику придумал, что любой взломщик руки опустит.
- Наконец-то я услышала целую фразу. А то молчишь, молчишь… На каком этаже вы живете?
- На третьем.
Дверь мягко вздохнула, пропуская их в теплую прихожую. Кирилл щелкнул выключателем.
- Заходи. Раздевайся. - Он помог Ларисе снять пальто. Беглого взгляда на вешалку было достаточно: дома только мать. Что же, это даже лучше. - И туфли сними. Мать утром полы натирала, - громко проговорил Кирилл.
- А почему не ты?
- В нашей семье матриархат!
- Что ты кричишь? Я не глухая. - Лариса сняла туфли и, зябко поджимая пальцы, надела комнатные шлепанцы.
Кирилл заглянул в проем. Папиросный дымок дремал над широкой спинкой старого, любимого кресла Татьяны. Павел не любил это кресло.
- Проходи, - Кирилл распахнул стеклянную дверь. - Познакомься, мама. Это - Лариса.
Он силой заставлял себя смотреть в сторону кресла, но когда над спинкой поднялся светло-медный стожок Татьяниных волос, не выдержал и отвел взгляд.
- Вот вы какая! - Татьяна поднялась, выпрямилась, лицо ее было спокойным, лишь побелевшие руки слегка дрожали. Видно, ей никак не удавалось унять эту дрожь.
Кирилл не слышал, что ответила Лариса. По тону матери он хотел догадаться, верно ли себя ведет.
- А… папы нет дома? - спросил он.
Татьяна промолчала.
- Жаль. Хотел заодно и с ним Ларису познакомить. - Кирилл подошел к журнальному столику, взглянул на обложку раскрытой книги.
- С твоим папой я уже знакома. Правда, односторонне. - Лариса села на тахту и расправила на коленях платье. - По фотографиям на Доске почета. Что это за книга?
- Какая? - Кирилл недоуменно приподнял брови.
- "Сага о Форсайтах". - Мать вновь опустилась в кресло. - Вы читали?
- Да. Прекрасная книга, - Лариса наклонила голову.
- Вот и я сколько раз перечитываю, а все как впервые. Ты читал, Кирилл?
- Не помню, мама.
- Значит, не читал.
- Будь по-твоему, - резко согласился Кирилл. Но сразу же пожалел об этом. Мать сейчас могла неверно истолковать даже самое пустяковое его раздражение. - Как-то не приходилось. Очень уж толстая книжица, - примирительно закончил Кирилл.
Лариса провела ладонью по бархатному ворсу тахты. Неужели всю эту мебель сделал отец Кирилла.
- Да, да. Все это сделал Павел Егорович собственноручно. Кроме стульев и серванта. Смотрите. - Татьяна подошла к дверце шкафа и слегка подтолкнула ее. Дверца плавно откатилась, а потом вернулась на место.
- А можно мне? - Лариса поднялась с тахты.
- Пожалуйста. Все, кто у нас бывает, хотят сами попробовать.
Лариса тоже подтолкнула дверцу. Вправду было забавно и необычно.
- А соседи, которые ровно в семь утра кричат: "Подъем!", они там живут? - Лариса указала в сторону, куда уплыла дверца.
- Я вижу, вы в курсе многих наших дел. Нет. Они живут за другой стеной. - Татьяна с интересом рассматривала лицо и короткую прическу девушки. - Не пойму, у вас в самом деле черные глаза? Или так кажется при вечернем свете?
- Черные, черные! - Кирилл обрадовался. - Красивые, правда, мама?
- Сама знаю, что красивые, - ответила Лариса и дерзко посмотрела на Татьяну. - Глаза у меня мамины. Она умерла несколько лет назад. Мне многое не нравилось в ней. Она столько огорчений доставляла папе.
Татьяна вернулась в свое кресло.
- Может быть, она не любила вашего папу?
Лариса остановилась у картины, которая висела на стене, и принялась разглядывать осенний лесной пейзаж.
- Тогда им надо было разойтись. Правда, папе было бы тяжело. Ведь он до сих пор не устроил свою жизнь. Но это честней, чем делать вид, что любишь.
- Лариса! - воскликнул Кирилл. Неужели мать подумает, что он обо всем поведал девушке и привел ее нарочно?.. - Какая глупость!
- Пейзаж мне не нравится, - Лариса не обратила внимания на возглас Кирилла. - Разве, может быть вода светлее неба? Чепуха.
Татьяна улыбнулась.
- Мне тоже не по вкусу эта картина.
- Вот видите! - обрадовалась Лариса. - Мне Кирилл часто о вас рассказывал.
- Хорошее? - будто невзначай обронила Татьяна.
- Он вас очень любит.
Татьяна наклонилась в сторону Кирилла. Он поцеловал мать и заметил на ее щеке непривычную изморось пудры. Да и веки припухли и покраснели…
Потом они пили чай, включили телевизор, но передача была неинтересной, и телевизор выключили. Татьяна вспоминала смешные случаи из детства Кирилла. Лариса рассматривала семейный альбом, смеясь над фотографиями толстощекого малыша, а затем попросила разрешения позвонить по телефону. Ей нужно предупредить бабушку, что она скоро вернется домой.
Павел все не приходил.
- Ну, как тебе понравилась Лариса? - Кирилл вслед за матерью направился на кухню.
Мать вытирала чашки, и ему показалось, что она не расслышала вопроса.
- Как тебе понравилась Лариса? - повторил Кирилл.
- Мила… Правда, слишком строго судит обо всем. Впрочем, вероятно, так и надо.
- Не знаю. Не убежден, - задумчиво сказал Кирилл.
Татьяна быстро взглянула на сына и заметила, как он покраснел.
- Жарко на кухне, - пробормотал Кирилл. - Пойду провожу Ларису.
Они спустились на первый этаж. Почтовый ящик по-прежнему белел тремя слепыми глазницами. Кирилл достал ключ, вытащил газеты, из них выпал небольшой листок.
- За междугородные переговоры? - спросила Лариса.
Кирилл взглянул на листок и сразу все понял, хотя и не успел еще прочесть ни строчки.
"Как хорошо, что отец не вернулся. У него ключ от ящика всегда с собой", - подумал Кирилл.
Лариса в недоумении посмотрела на Кирилла и взяла у него листок.
"…надлежит явиться в 5-е отделение милиции… Комн. 29. К следователю Топоркову А. Г."
Глава вторая
1
На световом табло под самой крышей вокзала каждую минуту одна цифра сменяла другую.
До отхода поезда оставалось пять минут. Толстые вагонные стекла не пропускали звуков, и то, что творилось ка перроне, словно происходило в немом кино. Носильщики покрикивали на неповоротливых провожающих, но казалось, что они просто открывают рты. Женщина подняла мальчика на руки, чтобы его лучше видели из вагона. Мальчик дрыгал ногами и пытался вырваться. Женщина поставила его на асфальт и рассерженно шлепнула. Мальчик беззвучно заплакал, уткнув голову в колени женщины.
Татьяну Греков увидел не сразу. Это было так неожиданно, что сначала он принял ее появление за игру воображения. Но, вглядевшись, понял, что это и в самом деле она.
В растерянности он метнулся к ближайшей двери. "Не туда", - крикнул кто-то, и Греков послушно повернул обратно. Задевая прилипших к окнам пассажиров, он выбежал в тамбур. Проводница стояла, перекрывая рукой выход из вагона.
- Позвольте! - Греков попытался отстранить проводницу. - Танюша, я здесь!
- Нельзя выходить, гражданин. Поезд уже отправляется.
- Еще пять минут! - Греков шагнул на платформу, не обращая внимания на возмущенную проводницу.
- Не ожидал? - спросила Татьяна.
- Ожидал. - Греков в смущении потер подбородок и пожалел, что не успел перед отъездом побриться.
- Я позвонила секретарше и сказала, что ты забыл отчет по нашему отделу. Глупо, да? Ну и бог с ней! Во всяком случае, я узнала номер поезда, вагон она не помнила, и я уже обошла почти весь состав…
Греков посмотрел на световое табло - прошла еще минута.
- У тебя нижняя полка? - спросила Татьяна.
- Не знаю. Я не заходил в купе…
И вновь мигнуло световое табло. Словно цифра не выдержала холода и ушла погреться.
- Гражданин! Вы как маленький! - громко окликнула проводница. - Если сорветесь на ходу, кто будет отвечать?
- Иди, Гена, иди… - Татьяна прижала ладони к груди Грекова и слегка оттолкнула его.
"Видеть друг друга целых пять минут и не спросить? А потом мучиться и казнить себя за нерешительность?" - подумал Греков и торопливо спросил:
- Он тебе ничего не сказал?
- Иди, Гена, иди! - Татьяна сильней оттолкнула Грекова. - Он мудрый человек, Кирилка. Я не ожидала… И совершенно взрослый.
Греков наклонился и прижался губами к холодной щеке Татьяны.
Под вагоном протяжно зашипели сжатым воздухом тормоза, освобождая примерзшие к рельсам колеса.
Портфель сиротливо стоял под окном. Греков подхватил его и вошел в купе. Попутчики - мужчина и две женщины - сидели друг против друга и беседовали. Взглянув на Грекова, они приветливо улыбнулись. Женщины подвинулись, приглашая его сесть, но он поблагодарил и вышел в коридор.
Желтые прямоугольники света неслись рядом с насыпью. Иногда они проваливались в невидимые овражки, и тогда перестук колес становился громче. Греков покачал головой, и в одном из светлых прямоугольников круглая тень повторила его движение.
Он давно собирался в командировку в Москву. Но все откладывал под разными предлогами. И вдруг собрался, как говорится, в одночасье, вызвав тем самым недоумение и кривотолки. Всем казалось, что присутствие его на заводе необходимо: заканчивала работу комиссия народного контроля. И, как говорил Лепин, "на кое-кого покатится телега". Впрочем, мало ли катилось всяких телег: Смердов, например, убежден, что тут не обошлось без горкома. Еще бы! Заявить первому секретарю горкома, что при выпуске аппаратуры не всегда придерживаются технических условий! Узнав об этом, Лепин сказал, что он, Греков, плохой стратег. Так дела не делают. Нет, делают! Именно так и делают. Нельзя ратовать за новое и тащить за собой старые ошибки!
Греков отодвинул дверь в купе. Там было темно. Он взобрался на свою полку, включил свет. Осторожно вытащил из портфеля объемистую тетрадь с расчетами Лепина. Перелистал несколько страниц. Все-таки молодец Семен! Подал как надо. Убедительно. Да и технико-экономическое обоснование выглядит солидно. Это постаралась Аня Глизарова. Если заручиться поддержкой в министерстве, дело можно двинуть. Первоклассный завод можно организовать. Интересно, что скажет Тищенко? Ведь он один из ведущих специалистов в области автоматизации систем управления. Жаль, Смердов занимает нейтральную позицию. Не верит.
На нижней полке кто-то заворочался. Греков заслонил лампочку тетрадью. Переждал. Потом осторожно перелистал еще несколько страниц.
- Нельзя ли потушить свет? Вы не у себя дома! - раздраженно сказала одна из его попутчиц.
- Слушаюсь! - шутливо ответил Греков и сунул тетрадь под подушку.
2
В институт Греков позвонил прямо с вокзала. Профессор Тищенко предложил выслать за ним машину. Грекову надлежало стоять у газетного киоска, рядом с выходом из метро.
Широкая площадь перед Курским вокзалом казалась ярмарочной. Люди сновали в самых различных направлениях. Вереницей подъезжали машины. Лоточницы с пирожками устроились возле высокого деревянного забора, за которым ухал пневматический молот. Кавказцы с загорелыми острыми лицами тащили огромные чемоданы и перекликались, чтобы не растерять друг друга. Худенькая женщина, прижав к животу свернутый рулоном ковер, короткими перебежками направлялась в сторону камеры хранения. За ней спешили мужчина в тюбетейке с точно таким же рулоном и мальчик лет пятнадцати, тоже в тюбетейке и тоже с ковром. Несколько человек собрались в группу и подняли плакат "Мы - здесь!". Женщина под черным широким зонтом трубила в мегафон о предстоящей автобусной экскурсии по Москве. Однако к ней почти никто не подходил. Всё все знали и сами.
Греков любил Москву. И сейчас сидя рядом с молчаливым шофером, он как бы настраивался на ритм города. Ему казалось, что даже улицы, прорубленные между утесами домов, тоже напряжены и пульсируют, подчиняясь мощному невидимому компрессору.
Тищенко послал за Грековым машину не просто из вежливости. В лабиринте нового научного центра не так-то легко было разыскать Институт кибернетики. Комплексы зданий отделялись друг от друга густыми перелесками, которым не было видно конца.
- Да. Размахнулись, - довольно произнес Греков.
- А как же? - согласился шофер. - Скоро станцию метро откроют в этом березняке. И никаких курортов не надо.
Кабинет Тищенко размещался на втором этаже необычного круглого здания. Несколько удобных мягких кресел. Большой стол. Коричневая школьная доска. Три магнитофонные тумбы. На стене портрет какого-то старика, выполненный тушью на листе ватмана.
- Здравствуйте, Геннадий Захарович! - Шагнув навстречу, Тищенко протянул руку.
Как и при первой встрече, Греков обратил внимание на черную "бабочку", пронзенную булавкой с янтарем на фоне белоснежного крахмального воротничка. Серый, несколько узковатый костюм придавал фигуре профессора моложавость. Тищенко усадил Грекова в мягкое кресло.
- Ну, рассказывайте, любезный. Мы вас давно ждем.
- Дела, Станислав Михайлович.
- Успешные?
- Разные. План в прошлом месяце провалили.
- Рассказывайте обо всем. - Тищенко достал из стола толстую записную книжку.
Греков вспомнил, что именно в этой записной книжке профессор делал пометки, когда они встречались в гостинице.
- Кстати, какое впечатление произвели на вас мои сотрудники? - спросил Тищенко.
- Прекрасное, - искренне произнес Греков.
- Вот и хорошо. Сейчас вы их увидите. Они ведь продолжают вашу тему. И довольно успешно. Машинный этап закончили. Результаты довольно оптимистичные. А вы, Геннадий Захарович, занимались только текущими делами?
- Нет. Не только. - Греков достал из портфеля тетрадь. - Вот. Привез показать в министерстве. Тут ряд соображений по реорганизации структуры управления. Надеемся на вашу помощь, Станислав Михайлович.
- Только по порядку, дружок. - Тищенко перелистал несколько страниц. Грекова он слушал внимательно, время от времени отставляя тетрадь и делая какие-то пометки в записной книжке.
- Я доволен, что вас расшевелили! - Тищенко громко рассмеялся. - Иначе бы вы не явились к нам. Закисли бы в своей текучке. И жили бы днем сегодняшним, не замечая, что он уже не только вчерашний, но и позавчерашний. Вы это заметили бы тогда, когда процесс стал бы уже необратимым.
- Так уж и необратимым! - с напускной иронией возразил Греков. - Нам бояться нечего. Помогут. Вытянут. Подкинут для плана рентабельные раскладушки или утюги.
- Все это так. Но сколько же можно злоупотреблять бесхозяйственной добротой! - Тищенко закрыл тетрадь. - Вам, руководителям, даны большие права. А для чего? Для наилучшего исполнения ваших же обязанностей, Геннадий Захарович!
- Простите, профессор, за резкость, но иной раз на каждое, так сказать, наше право находится десяток ограничительных инструкций. И они, черт возьми, живучи!
Тищенко развел руками без видимой связи с предыдущим проговорил:
- Какой у меня кабинет! А столько лет ютились в подвалах. Жизнь, она, брат, заставляет… А поглядели бы вы на наш вычислительный центр. Все покажу, все. Сегодня что у нас? Среда? Прекрасно! Вы человек азартный?
Греков пожал плечами.
- Ничего, ничего. У нас спокойные люди проявляют африканские страсти. Мы вам сегодня все покажем. А как же иначе? Вы - заказчик. Мы - исполнители. Все должно выглядеть в лучшем виде. Футболом, надеюсь, вы не увлекаетесь? Но тут вам не устоять! - Тищенко в предвкушении чего-то увлекательного хитро щурил глаза. - Кстати, где вы остановились?
- Дали телеграмму в министерство. Забронируют что-нибудь.
- Если не выйдет, милости прошу ко мне. Мы с супругой будем очень рады. А вот и они! - Профессор прислушался к осторожному стуку. - Войдите!
В кабинет вошли два молодых человека в вельветовых пиджаках. Греков их узнал и даже вспомнил имена. Долговязого, кажется, зовут Федором, блондина - Эдуардом.
- А где же Борис? - спросил Тищенко.
- Ну его! С ним стало совершенно невозможно работать. - Эдуард положил на стол пачку перфолент и листы бумаги. - Бюрократ он, ваш Борис.
- Вы сказали ему, что это немодно?
- Сказали, - подтвердил Федор. - Только в несколько иной форме, - и сухо щелкнул пальцами.
- Федя, я этого не выношу. - Тищенко поморщился.
- Извините, профессор. - Федор сунул руки в карманы. - Он, видите ли, не убежден, что по организации контроля оборудования "Минск тридцать два" выдал результат идентичный "Минску двадцать два". Ему нужна единая привязка. Без этого наш бюрократ не может вести переговоры с заказчиком.
- Как будто мы можем! - Эдуард подошел к доске и взял мел. - Мы халтурщики и хотим поскорей избавиться от темы. Даже сюда не пожелал идти. Может, прикажете ему, Станислав Михайлович? У него ведь все расчеты технического обеспечения системы.
Тищенко подошел к телефону. Набрал несколько цифр, не дождавшись ответа, положил трубку.
- Вы слишком нетерпимы, друзья. Когда Борис найдет нужным выступить, он выступит. Да и пересчет не займет много времени, стоит ли об этом говорить? Начнем! Вам слово, Эдуард…
Сообщения молодых людей захватили Грекова. Это были уже не беглые наброски, а серьезные исследования, подкрепленные расчетами на электронно-вычислительных машинах. Но больше всего его поразила пропасть между тем, что должно быть, и тем, что есть.
Тищенко настороженно смотрел на Грекова из-под припухших век.
- Что, Геннадий Захарович, пугаетесь? - Профессор подошел к доске и исправил цифру в расчетах ритма запуска новых деталей.
- Чепуха! - горячо возразил Эдуард. - Вы не учли время переналадки станка.
- Извините, - Тищенко восстановил цифру. - Видите, Геннадий Захарович, отстаю от жизни. Теоретизирую.
- Судя по всему, объем работ даже на первом этапе оптимального планирования будет столь высок, что все остальные заводские дела придется свернуть, - проговорил Греков, испытывая смятение.
- Это вам лишь так кажется. - Тищенко отвел Грекова к окну. - Но я, честно говоря, рассчитывал на более закаленные нервы. Надо начинать, Геннадий Захарович. Просто необходимо.
- Да я и сам понимаю, - произнес Греков.
- Между прочим, на Львовском телевизорном заводе после внедрения системы оптимального планирования экономия составила полмиллиона рублей. Вы были во Львове?
- Был, - ответил Греков. - В войну.