Радик вскочил и подошел к ванной с желанием крикнуть или погасить там свет и лечь спать. Вернулся, лег и долго ссорился с Лоркой внутри себя: "Но если наорать, поругаться с нею, то не будет секса или он будет уже не такой, как надо, нет, точно не будет, я уже сам не захочу, а простата ноет, простатит, наверное, начинается. Лишь бы не сорваться и не высказать ей все в лицо во время процесса".
После краткого перерыва Герман завизжал на еще более высокой, истерично-капризной ноте, и Радик свирепо бил ладонью по матрасику рядом с ребенком. Потом сел на кровати и заткнул уши, давил ладонями изо всех сил. Читая в газетах о том, как некоторые отцы наносили увечья своим детям, он уже не ужасался с абсолютным неприятием и непониманием: как же так можно?! Теперь он их отчасти понимал, он сам едва сдерживал свои руки, будто дьявол подталкивал их под локти.
В три часа ночи разбудили татары, орали снизу, а потом начали драться с таким грохотом, будто вырывали батареи центрального отопления. Как же там их пятилетний сын? Затихли, а потом у подъезда появилась "скорая". Уехала и минут через десять подъехала милиция - молодые ребята на "Жигулях". Увезли мужа, хотя виновата была жена. До работы оставалось три часа. Невыносимо хотелось открутить стрелку назад или напиться и заорать, как и все они.
В пять часов вечера на эскалаторе из салона "Артиколи" на второй этаж медленно восходила судьба господина Соколкина Радика - он узнал седую голову и черные густые брови Зоненфельда, его ладную фигурку сорок восьмого размера, регулар или корто, скорее всего корто. "Вот теперь я понял, боже, зачем ты послал меня в этот магазин! - сам себе сказал Радик и ухмыльнулся под нос. - Спасибо, спасибо Тебе!" И ровно в этот момент из динамиков раздалась грустная, нежная и трагически сдержанная просьба Патрисии Каас: "Иф ю гоу эвэй, иф ю гоу эвэй…" Она всегда была хорошим знаком для Радика.
- Я бы хотел приобрести летний костюм, - Зоненфельд не узнал Радика, он даже не посмотрел на него, просто обратился как к отдельно взятой торговой функции.
- Я бы предложил вам Корнелиани, с кручением нити сто пятьдесят, - говорил Радик, хотя заранее отложил все костюмы 48 Сorto. - Потому что кручение нити сто восемьдесят, как у Китона или Бриони, - это слишком торжественный вариант. Ткань настолько тонкая, что видно зажигалку во внутреннем кармане, не говоря уже про телефон, и она тянется. А в этом костюме можно работать за компьютером, вести автомобиль и так далее. Ткань очень функциональная.
- Да-да. Меня устраивает такая ткань.
Костюм сел идеально: приподнял линию груди, очертил плечи, мужественно поджал талию и словно бы распрямил сутулую фигуру ученого.
- Ну, как вам? - Радик едва сдерживал ликование. - Что скажете?
- Неплохо, по-моему, - Зоненфельд поджимал губами улыбку удовольствия. - Сейчас придет мой помощник, мы с ним посоветуемся, я ему доверяю.
- Константин Петрович! - не выдержал Радик. - Вы меня не помните? Вы нам лекции по математическому моделированию читали.
- Что вы говорите?! Да-а, слушайте, - близоруко прищурился он.
- В МАИ!
- А я даже и не смотрю, продавец и продавец.
- Я защищался у вас.
- Так-так, что-то припоминаю... По технологии бароиндикаторных покрытий защищались?
- По теории опасных сближений. Радий Соколкин.
- Так-так. Слушайте, а что же вы здесь делаете?
- Подрабатываю, временно, у меня ребенок родился.
- Что ж, поздравляю, коллега, поздравляю!
- Константин Петрович, это неважно, я хотел вам предложить посмотреть мои изыскания, могущие иметь практическое применение. Не могли бы вы… Флэшка! - Радик хлопнул по карману, но флэшки не было. - Я сохранил на флэшке, специально для вас, как раз для такого случая. Ну, где же она?!
- Извините, - Константин Петрович вынул мобильник. - Алло! Поднимайся. Я здесь, на втором этаже, отдел Корнелиани. Жду… Радик, не волнуйтесь, вышлите ее на мой электронный адрес.
- Да-да, точно! Я вам сейчас такую сорочку Зили предложу! - обрадовался Радик и вдруг увидел Болдырева, который на ходу деловито расстегнул бюрократский портфель, подошел к Зоненфельду и с гордостью предъявил какие-то бухгалтерские бумаги.
- Вот! А я что говорил. Поздравляю, дружище! - обрадовался, засуетился Константин Петрович. - Познакомься, кстати, наш коллега, я аж обалдел. Представляешь, подрабатывает продавцом?!
У Радика от смущения слезились глаза.
- А-а, мы знакомы, - Болдырев кивнул Радику. - Привет.
- Да, мы на одном курсе учились! - льстиво обрадовался Радик.
- Геннадий, дайте Радику визитку, он хотел нам свой манускрипт показать.
- Да-а, такое время, - роясь в портфеле, с сожалением заметил Болдырев. - Приходится выбирать между коммерцией и чистой наукой.
- Ну, а как тебе костюм, Геннадий, что скажешь?
- Он на вас как подстреленный, Константин Петрович,- нахмурился Болдырев. - Рукава коротки, по-моему. Вот вытяните руки.
- А Радик говорит, что они и должны быть такие, чтобы манжеты рубашки были видны.
- Я понимаю, Петрович, но не настолько! И сам пиджак куцый какой-то!
- Да-а, да-а, - рассеянно кивал головой Зоненфельд. - Ну, не задерживайтесь в торговле, коллега, - сказал он, отдавая Радику пиджак. - В науке нельзя делать паузы. Любой серьезный перерыв приводит не просто к отставанию от лидеров, а к потере темпа и качества. В этом беда.
- Это не моя беда, Константин Петрович.
- Да, это беда всего нашего, так сказать…
Костюм они не купили. Оживленно беседуя, пошли в Китон, потом в Пал Зилери. Радик посмотрел на визитку Болдырев Геннадий Алексеевич, порвал и выбросил в мусорку под кассой. На эскалаторе ЗОНЕНФЕЛЬД К.П. обернулся, словно ища Радика, словно желая махнуть рукой на прощание, приободрить пожизненного заключенного.
Чтобы не впасть в истерику, Радик глубоко вдыхал и выдыхал.
- Пидоры? - спросил Борис, что-то жуя.
- Нет, мои бывшие коллеги. А может, и пидоры, сейчас ни в чем нельзя быть уверенным.
- А я о чем.
- Есть закурить, Борь?
- Ты же не курил вроде, добрый человек?
- Закуришь тут.
Вышли через парадные вертушки, чтобы не стоять вместе со всеми у служебного входа, спрятались у подъезда Совета федерации и с наслаждением закурили. Чем горше жизнь, тем слаще сигарета.
- Я сегодня одну тему хочу замутить, - сказал Борис. - Просто понял, что надо поставить сразу тысячу, хочу по двадцати линиям двадцать тысяч снять. Обдумываю эту тему.
После работы Радик пошел с ним в игровые автоматы, в закутке между станциями метро "Арбатская" и "Александровский сад". Холодный, приятный полумрак, в котором блестят хромом автоматы и скользят еле заметные странные личности. Борис выбрал автомат, всунул тысячу и проиграл. Удивленно и растерянно светили его глаза в темноте. Он задыхался.
- Все проиграл, прикинь!
- Бывает.
- Лучше бы "Мега блокс" купил.
- Что?
- У сына день рождения сегодня, я денег занял на подарок.
- А сколько ему?
- Ему, ему… Это, а ты не хочешь сыграть? Сыграй, че ты? Я подскажу тебе одну тему.
- Не-е, Борь, и так хреново.
Вышли. Радик купил шаурму и два коктейля "Черный русский".
- Я понял, у меня правильный был расклад, - уверенно сказал Борис. - Просто не судьба, не на тот автомат поставил. Я завтра другой замут сделаю. Возьмем еще коктейль?
Руки его все еще тряслись.
- Не, Борь, я домой, я все. И ты иди.
- Ты знаешь, все вот так уходят после проигрыша. Займи стольник на дорогу!
- Ты играть будешь, Борь.
- Понимаешь, на самом деле после облома и начинается пруха!
В вагоне метро рядом с Радиком сел парень и так беспардонно широко расставил колени, что ему пришлось отодвинуться, чтобы не касаться своими ногами его ног. Неужели им непонятно, что они стесняют других людей, что… "Что, яйца жмут?" - хотел спросить Радик и вздохнул. "Жмут, да?!" Нет, нельзя ему драться, нельзя ему ходить с синяками - работа такая - торговля лицом. Встал и ушел в дальний конец вагона.
На пустыре недалеко от дома Радика окликнули два бомжа, мужчина и женщина.
- А это, командир, мы вот тут соображаем. Не хватает… Сам-то выпить не хочешь, а?
- Не, спасибо, я сегодня такое дерьмо выпил, аж до сих пор…
- А я тебе совет дам, - не отставал мужик. - Ты вот если подозреваешь, что водка паленая… я так делаю, выливаю ее всю в ковшик, беру газетку и крепко-крепко так мну, в комок прямо, чтоб как камень прямо, и бросаю в водку - если газетка расправляется, значит нормально, пить можно.
- Интересно, надо же, первый раз слышу.
- Ты это, может, дашь нам, сколько не жалко? - попросила женщина, вполне еще приличная, и как будто подмигнула.
- А-а…
- Во, ага, спасибо!
- И это, вот, запомни, газетку в комок.
И Радик вдруг остался пить с ними. Покурили с женщиной, а мужик вскоре принес водку. Радику приятно было выпивать, слушать их, как братьев. Он заметил, что бомжи всегда что-то обсуждают:
- Хорошо, что жив остался.
- Вылез!
- Я б не вылезла.
- Там бы осталась?
- Осталась. Даже свистка не дали. А мы сосиски стали собирать на путях.
- Ой, ладно, вроде уж пора успокоиться.
- Ты че?! Такое не успокаивается!
- Давайте выпьем.
- Мне Сашка говорит, ты не смотришь… если б я не смотрела. Грит, у тебя ума нет… если бы у меня ума не было, я бы уже давно…
Обсуждают бесконечно, с озабоченной деловитостью, всем своим видом доказывая, что они нормальные. А они и были б нормальные обыватели, просто судьба так повернулась.
- А ты-то сам, чем по жизни занимаешься?
- Теорией падений самолетов.
- Ни хрена ж себе загнул!
- Вернее, опасным сближением. "Теория опасных сближений" - это моя научная работа. А так, в магазине торгую одеждой, жизнь заставила.
- Алигархи все скупили, канешна.
- Дураки мы, русские!
- И выпить любим. Наливай!
- Не гони, че гонишь-то, дай с умным человеком поговорить. Человек специалист, а на рынке впахивает, понял!
- Да не на рынке… да и не это важно. Помните, в "Шереметьево", два самолета чуть не столкнулись?
- Но, но.
- Между ними было десять кэмэ - это уже опасное сближение, если вы их скорость себе представляете?
- Но, но… ты пей, освобождай тару.
- И мне тем более хреново, что мои исследования именно на эти темы никому не нужны. Даже не читают!
- Канешна, на хрена им чужие проблемы!
- Но дело не в этом. Понимаете, я в натуре - Циолковский, но время сейчас не циолковское, никакое время, время водяных глаз!
- А вот скажите, почему когда самолет аварийно садится, то лицо в колени надо? - мужчина перешел на "вы".
- Ох, ты, епст, умный, что ли?
- Рот закрой. Я слушаю.
- Ну, это примитивно, извините, - Радика замутило.
- Не, ну почему?
- А чтоб позвоночник кресло не проткнул при ударе.
- Дураки мы, русские! Не было по-нашему и не будет!
- А-а, лишь бы войны не было. Наливай, водка мерзнет!
- А война будет, - Радик сорвал листок и занюхал.
- Не гони!
- Не, погоди, я тоже согласен, но почему будет-то?
- Потому что людям нечего делать, пустоты в них много, потому что все с ног на голову перевернулось, кончился коммунизм и американская мечта, религия и научно-техническая революция, никто ничего не хочет, даже прочитать не могут. Это все к войне, к сожалению.
- И мальчиков, говорят, сейчас больше рождается.
- А, лишь бы наливали!
- Нет, я не пойму, ты че гонишь-то?! Ты, бля, совсем охренел, в одну харю трескать?!
Радика тошнило, мышцы живота скрутило, он согнулся, а площадка встала на дыбы и толкнула его в лоб. Бомжи бережно вели его в другой двор. Сил объяснять и сопротивляться не было. Мужчина поддерживал, а женщина осторожно и хозяйственно, как бы желая блага, обшаривала карманы. Потом ушли, продолжая разговор про сосиски на вокзальных путях. Радик стоял, обняв фонарный столб, рыгал и орал: "Поддонки, у-у-у-х… Поддонки, у-у-у-у-х". Сверху фонаря, в желтом пузыре свисало лицо Болдырева, масляно ухмылялось.
Его нашли Лорка с Найдой. Лорка втащила его в квартиру, подтягивая за брючный ремень. Найда облизывала губы.
Гулял с Германом в парке у пруда. Где-то далеко тарахтел старый "кукурузник", поднялся над кромкой леса и завис среди облаков шаткой этажеркой. Радику показалось, что это к нему летит помощь.
Осень. Вода отвердела ясно. В глади пруда размыто отражаются деревья. Мужчина выбросил руку и выстрелил золотистым снарядом, он молниеносно скользнул по леске и брякнулся в воду красным поплавком.
Когда Герман засыпал, Радик успокаивался, а до этого все чего-то боялся, был напряжен. Он садился на скамейку над прудом и играл на телефоне в бесконечного удава.
Бился под ветром на дереве уже основательно потрепанный детский "змей", сделанный в виде птицы. Радик с грустью смотрел на него. "Может, действительно, как Борис, играть на автоматах, чтобы хоть как-то испытывать сильные чувства? Скорее бы кончился сентябрь, удивительно пустой месяц. Пустой, холодный и муторный, как коридор. А сегодня только двадцатое. Что-то новое всегда начинается в октябре".
Из коляски пахло осенью, два огромных, желто-красных кленовых листа укрыли Германа.
Менял ему приятно тяжелый, раздувшийся и теплый памперс и вполголоса читал:
Я - Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Снова орал Юрка снизу. Был слышен заполошный топот его пяток по полу. Он высовывался из окна первого этажа и звал маму. Только отец уйдет на смену, охранять склад пиломатериалов, она сразу смывается к кому-то бухать. Радик хотел встать, но ленился. Потом с улицы к окну подошла какая-то женщина.
- Где моя мама? - спрашивал Юрка.
Женщина его успокаивала, все затихло, Радик посмотрел на Лорку и Германа и заснул.
Затемнение и будто бы тихий рассвет. Зал, возвышение, с которого видно полукругом стоящих людей с фальшиво-траурными лицами, и в центре трое - горестная женщина, маленькая девочка, уцепившаяся за ее руку, и взрослый мальчик с другого бока - страшно одинокие в этой толпе, в этом мире, осиротевшие.
Двор, мусорные ящики, пьяная женщина, алкоголически пляшущая походка. Она падает. Подбегает мальчик, оглядывается, пытается поднять ее, плачет.
"Охотный Ряд". Следующая станция "Библиотека имени Ленина".
Осторожно, двери закрываются".
Радик вздрогнул и очнулся в электричке метро. Вечный его спутник, чудаковатый профессор, протискивается к нему, извиняется и спрашивает с тревогой: "Что? Что случилось, Радик?"
- Я только что увидел свою смерть, похороны свои. Как страшно мне за Лорку. Она сопьется без меня, у нее папа от этого умер. И как же мне жалко Германа. Это был он. А девочку я не знаю.
Радик, уже не очень-то молодой ученый, инженер, стоял и в третий раз пересчитывал галстуки Матабиш, они принимали смену, и товар не сходился. Ира считала верхнюю одежду и костюмы, Таня - сорочки и все остальное. Радик тупо слушал их разговор в подсобке, говорила Таня:
- Я сказала, папа нас любит, все, но он не вернется. Я понимаю, ребенок скучает, письма пишет, Деда Мороза ждет. Но, Ирусик, скажи лучше сейчас, чем когда ему будет 15 лет. Не приноси себя в жертву. И проверься на порчу. Может быть сглаз. Мне когда сказали - кто, я поняла - это подруга нашей семьи. Она меня любит: Танечка, Таточка, и она этим меня сглазила.
- А мы вчера Балантайс пили.
- Ну и как?
- Бензином отдает.
- Это из-за колы.
Девяносто процентов женщин на их этаже одинокие или матери-одиночки. Растят детей, копят деньги на дорогую одежду и поездки в Турцию или Египет, пытаясь воплотить там все свои мечты, детские и взрослые. Некоторое меньшинство все еще ждет и надеется, что в магазин приедет за ними принц на белом лимузине.
Радик догадывался, что его желание изменить жене с коллегой по работе умозрительное, да и нет в нем уже тех сил и средств на новые краски, хотя бы акварельные. И он просто ждал, зная уже по опыту "Труссарди", что какая бы девушка-продавец ни была красивая, через некоторое время она посереет и погаснет для него и будет так же интересна, как платье Готье, с тем только выгодным преимуществом, что платье молчит. Они станут не мужчины и женщины, а братья по несчастью. Эта всепобеждающая лень от рутинной, нетворческой и подневольной работы, уничтожающая интерес ко всему вообще.
Как же Радику порой хотелось, чтоб у них были преданные мужья и отсутствовали месячные. Просто когда в жизни сотрудниц появлялись приятели, от них исходило сияние любви и добра, работать с ними было очень легко и приятно. Но мы живем в женское время, и настоящие мужчины остались только на экране.
Радик в ярости вывалил на стол содержимое всех галстучных коробок, хотел крикнуть что-то саркастическое в подсобку, обернулся и вздрогнул, увидев Славу Арак.
- Здравствуйте, Радик. А я стою и смотрю на вас.
- А вы, наверное, за отложкой пришли? - смутился Радик.
- Нет, за вами.
Радик растерялся и вдруг увидел на ладони Славы свою потерянную флэшку.
- Все, теперь понял, - засмеялся Радик. - Я упаковывал ваши покупки, и она выпала из нагрудного кармана в пакет. Я так ее искал! Все тут обрыл!
- Пойдемте, кофе выпьем. Есть время? Девушки, я вашего коллегу заберу на пять минут.
- Вот так всегда, - кокетливо сказала Ира. - Скоро всех мужчин разберут.
Кофе пили в кафе Аркадия Новикова. Сидели за барной стойкой.
- А я и не знал, что вы такой интересный человек, - говорил Слава. - Меня просто интуитивно тянуло. Приятно общаться, как бы.
- Да, и мне, - соглашался Радик в ожидании, что он скажет еще.
- А я тут из любопытства прочел вашу рукопись. Графики, таблицы, цифры, в общем, я пропускал и просто читал как роман.
Радик засмеялся и вдруг вздрогнул от услышанного.
"Это похоже на Велемира Хлебникова", - казалось, произнес Слава. Нет, так бывает, когда очень хочется что-то услышать - невнятные звуки вдруг складываются в желаемое словосочетание.
- Как "Доски судьбы", если читали?
- Да, читал, - Радик склонил голову.
Это потрясающе - перед ним сидел брат по духу. Радик, втайне от всех, лично для себя сравнивал свою рукопись с "Досками судьбы" Велемира Хлебникова. Он так хотел услышать это еще от кого-нибудь. "А чему же ты так удивился?! - раздражаясь на себя, подумал Радик. - Откуда взялось это дурацкое мнение, что если человек богатый, то, значит, грубый, узконаправленно развитый и так далее. А все наоборот. Иначе откуда могут появиться такие деньги?"
- Вы, пожалуй, могли бы стать писателем, - продолжал Слава. Он говорил с Радиком уважительно, как с равным. - Думаю, я мог бы издать ваше произведение отдельной книгой в стиле нон-фикшн, если вам это интересно. Типа "Забавная авиация" или "Заметки обкуренного диспетчера", что-то в этом роде.
- Слава, называйте меня на "ты". Ведь вы старше меня, - у Радика сорвался голос. Ему так хотелось попросить: скажите еще раз про "Доски судьбы".