- Да какой теперь шум! - безнадежно машет рукой Прокуратор. Я боюсь, что эта баба из ФСБ… Хотя, может быть, и "с той стороны"…
- С какой "стороны"? - недоумеваю.
- Наемница! Агент у бандюков! - розовые глаза Олега наливаются кровью.
- Ты что, сдурел?! - я начинаю подозревать, что у Прокуратора и в самом деле крыша поехала от пьянства.
- Андрюха, я не шучу: баба очень странная. Я таких не видел. Дерется профессионально, наглая, как танк… Что-то есть в ней бандитское…
Я молчу, потому что внутренне согласен с Олегом. К тому же я теперь знаю, что за Анной два "мокрых" дела. И сам себе удивляюсь, что отношусь к этому почти спокойно. Больше того, эта женщина мне нравится. Я прошел четыре войны, и люди, убивавшие других людей, давно перестали вызывать во мне настороженность. "Это грех", - думаю я про себя и возвращаюсь в номер, оставив растерянного Прокуратора наедине с его проблемами.
IX
- Откуда у тебя столько бутылок? - удивляется Анна, наблюдая за тем, как я вынимаю из шкафа свои запасы. - Взятки?
- Да разве это взятки? Так, сувениры, - я укладываю бутылки в полиэтиленовый пакет, готовясь к походу в номер шефа, и добавляю контраста в объяснение, чтобы, как говорит Тамаев, повысить свой рейтинг: - Есть в пресс-службе местного правительства одна гнида - вот он ничем не гнушается. На днях английской телевизионной группе аккредитацию организовал за пятьсот долларов… Впрочем, англичан не жалко.
Они тут над Кавказом роятся, как мухи над говном. До всего им дело есть. Но французов за что обобрал на прошлой неделе?! Приличные были ребята. Русских любят. Баба у них в команде обаятельная.
- Вот из-за бабы-то тебе французов и жалко, - язвит Кармен. Она уже стоит в дверях, причесанная и настроенная покорять мужчин. Пусть даже и старого Соломина.
- Я вообще французов люблю. Литературу, кино. Увидеть Париж, и умереть!..
Фанни Ардон, Софи Марсо… На коленях за ней ползти по Елисейским полям! Ох! - и краем глаза наблюдаю за Кармен.
Анна скрещивает руки на груди и насмешливо щурится:
- А я вот испанцев люблю. Вернее, культуру с испанскими корнями.
- Это чувствуется. По умению обращаться с ножом, - подначиваю я. Чего, разумеется, не скажешь о корнях немецких.
- Ой, немцев не переношу! Этот их каркающий язык! Единственный приличный писатель - Ремарк, и тот еврей.
- Так-так, интересно, что ты скажешь про евреев? - я улыбаюсь про себя и сажусь, чтоб закурить.
- Ничего. Это слишком безнадежная тема. Но испанцы! Я даже пыталась учить испанский язык. Но потом узнала, что в Испании на автодорогах повсеместно висят щиты с надписью "Курва проибида" (что означает "Опасный поворот") и занятия языком бросила, чтоб не разочаровываться. Чужой язык прекрасен, когда его не знаешь. Мне жаль полиглотов: они не могут наслаждаться музыкой неведомой и таинственной речи… А бой быков! Кровь и песок, восторг и ужас!.. Я коплю деньги на поездку в Испанию. Это у меня идея-фикс. Хочу вживую услышать испанскую музыку.
Где-нибудь в Сарагосе, под блистающим небом… Когда я в первый раз услыхала по телеку гитариста Пако де Лусию и увидела, как он играет и плачет, роняя слезы на струны, - сама разрыдалась… Я в юности была чувствительной девочкой…
- Да и теперь не каменная. Кармен верхом на рыжем Прокураторе с ножом в руке - тоже нехилая картинка. Русская коррида: баба, убивающая пьяного мужика…
- Не сбивай меня с волны! - резко отмахивается Кармен. - Так вот, в детстве я даже занималась в студии бальных танцев.
- Теперь, наверное, сына заставляешь учиться танцевать?
- Ты за моего сына не переживай, - обрывает меня Кармен. - Он уже загружен.
На самбо ходит. А мне с малолетства страшно нравились латиноамериканские штучки-дрючки. Порывистые движения, огонь страстей!
- Господи, как красиво! Откуда у немки испанская грусть?! - иронизирую я. - Тебе бы стихи писать, а не унылую прозу о смерти.
- Не волнуйся, в моей прозе есть и любовь, и гибель… - Анна неожиданно теряется. - Некоторые козлы этого не почувствовали.
- И кто же они, эти козлы? - я невольно любуюсь искрящейся молодой женщиной и думаю: "Неужели она заныкала пистолет?.. Зачем?.."
- Почему у тебя нет никакой музыки? - вдруг ни с того ни с сего спрашивает Анна. - Мне что-то захотелось танцевать. У твоего деда музыка есть?
- Стоит "ящик" - аудиоцентр. Но есть ли диски или кассеты - не знаю.
- Прошу тебя: сходи вниз. Там в вестибюле музыкальный киоск. Лучший в городе. Тут ведь все-таки интуристовская гостиница, хотя вы ее в связи с военной обстановкой упорно в казарму превращаете. Здесь раньше приличные люди бывали, классику покупали. Я сама кое-что брала. В том числе и какие-то испанские аудиокассеты. Сходи! Черные глаза Кармен смотрят на меня с мольбой.
- Не хочется что-то. Удобно ли это будет - танцы устраивать в номере шефа.
Мы с ним балов тут еще не закатывали.
- Я догадываюсь, что вы тут закатывали, - машет рукой Кармен. - Глаза водкой залили, животы мясом набили, и давай рассуждать о тяжкой доле русского народа! Что, не так?
- Может, и так, - нехотя соглашаюсь я и пускаюсь в откровения: - Ты знаешь, я раньше никогда не похмелялся водкой. Переберу иной раз, пива с утра выпью - и в порядке. А тут с дедом стал работать, он меня и сломал. Пьем же, как сапожники.
Особенно Соломин. Его все время таскают по всяким баням, банкетам, гостям…
Утром ходит по кабинету из угла в угол - мрачный, как сыч, щеки сиреневые… Я молча за пивом сгоняю, поставлю трехлитровую банку на стол и предлагаю: "Ваше превосходительство, может, пивка для рывка?" - "Можно", - говорит. А через полчаса, уже поправившись, начинает: "Знаете ли вы, господин майор, что пиво - не строевой напиток?" - "Виноват, - говорю, заблуждался я в своей короткой жизни.
Исправлюсь". - "Сколько эта злодейка стоит?" - спрашивает и протягивает деньги.
Я - опять в магазин. И так каждый день. У него уже здесь сердечный приступ был. В нашем военном госпитале капельницей из криза выводили…
- Кошмар, - качает головой Анна.
- Ну, я молодой. И то тяжело. А дед?! Прямо жалко его. Как он выдерживает?
И ведь не скажешь, что алкоголик. Недавно после брифинга ему говорю: "Ох, как вы красиво поддели последний телерепортаж энтэвэшников! Да и вообще, хорошо выступили". А он мне: "Ты думаешь, Андрюша, я что-нибудь помню? На автопилоте с утра". Я обомлел. Шестьдесят девять лет мужику!
- Какой он мужик? Старый, спившийся бюрократ, неспособный на взлеты и падения, уставший от страхов и от талантов. Ему уже не надо ни жены, ни любовницы, - встряхивает волосами Кармен. - Так, существо среднего пола.
- Ну, при чем тут это? - обижаюсь я за Соломина. - По-твоему, мужик тот, кто бабу увидел и вперед - в штыковую атаку с членом наперевес?
- Ой, ну конечно, нет! - смеется Анна. - Но, кроме чиновничьей суеты, фальшивых разговоров о судьбе Отечества и водки, что-то же еще должно быть. Какоето дело большое надо делать, талант в себе найти, развивать его - ну не знаю - вечный двигатель изобретать, дом строить, обои переклеить в конце концов. Я с детства страдаю из-за этой мужицкой лени, инертности душевной. Я, кстати, и с танцами рассталась из-за этого. Ни одного приличного партнера не было. Все какие-то вареные, руки вечно потные… Единственная задача - за задницу лапнуть. Тьфу!
- Вот какие мы все гады, - подыгрываю я. - Мужик нынче сволочь пошел: мелкий, потный и похотливый…
- А что, не так? - останавливается Анна. - Один ты вот почему-то еще не облапал. Даже когда я предлагала меня обыскать… Странно. Хотя начинал резво. На улице гарцевал, как молодой жеребец на выгоне. "Девушка, давайте споем дуэтом!" - передразнивает меня Анна. - А теперь вот отчего-то скис. Испугался женщиныубийцы?
- Не надо об этом, не порти вечер, - искренне прошу я, внутренне содрогнувшись от слова "убийца".
Дурные мысли возвращаются. Мне хочется избавиться от них, и я спрашиваю:
- Почему ты не расскажешь мне правду про пистолет?
- А не хочу, - с вызовом говорит Анна. - Пусть этот рыжий идиот помучается.
В следующий раз будет головой думать, а не головкой.
- Он и так уже мучается. Мало того, что боится доклада наверх от Соломина, так еще подозревает, что ты - из ФСБ.
Анна останавливается посреди комнаты и громко смеется, закрыв лицо руками.
- Ты что, тоже так думаешь? - спрашивает, отсмеявшись.
- Я уже не знаю, что и думать, - безнадежно машу рукой.
- Нет, подожди, - вскидывает плечи Кармен. - Куртку он мою обшарил, я вся - вот, на виду. У меня что - такое вымя, что пистолет может затеряться? - и Анна прижимает ладони к своей груди. - Где я еще могу спрятать оружие?.. Я сказала ясно и четко: пистолет в мусорном ведре. Если его там нет, то это не мои проблемы!
- И не мои.
- Ладно, проехали, - спускает пар Анна и устало садится рядом, окатив меня волной своих резковатых духов.
Мы долго молчим. Кармен курит, уставившись в голую стену, и думает о своем.
Я подхожу к окну и прячу руки в карманы. Они налились зудом и готовы схватить Анну в охапку…
- Чего сидим? - устало роняет Кармен - Пошли к твоему замшелому камню истории - разбередим его усталое сердце и добавим свежей крови.
- Пошли, - соглашаюсь я и вздыхаю, чуя скандал.
X
Негромко стучу в дверь и слышу неспешные шаги старого человека. Замок щелкает, и перед нами возникает одутловатое лицо Виктора Алексеевича с лиловыми щеками. Он при полном параде: в костюме-тройке и свежей рубашке.
- Ребята, вы что, смерти моей хотите? Больше часа прошло. У меня сейчас сердце остановится, - и Соломин отступает в сторону. - Прошу к нашему шалашу!
Анна входит первой, щекоча старые ноздри шефа ароматом своих духов.
- Хотя я понимаю: дело молодое, - еле заметно улыбается дед, среагировав на запах и парад-алле Кармен в черно-красных тонах. - Спасибо, что уважили старика и до утра не задержались!
- Ваше превосходительство, - картинно кланяюсь я и в пакете звякают бутылки, - задержались в связи с разгоревшейся дискуссией о путях спасения отечественной литературы.
- Боже, какие благородные помыслы и высокие страсти вас обуревают! - закрывая дверь, ворчит Соломин. - Вот кто, оказывается, бережет Родину и ее нетленный дух.
- Да, - подыгрываю я, - нам, молодым, предстоит продолжить дело отцов и дедов: возродить Россию, поднять ее с колен.
- Кто-то поднимает Россию с колен, а кто-то пристраивается к ней сзади…
Пардон, мадам! Невзначай вырвалось, - виновато зыркает шеф на Анну и идет к холодильнику. - Ребята, не стесняйтесь, берите здесь все: курицу, салат… Грузите на стол. А я присяду, с вашего позволения. Что-то мотор барахлит.
Кармен с независимым видом оглядывает большую комнату, останавливая взгляд на широком диване черной кожи, глубоких креслах, низком стеклянном столе, темно-сером паласе, вертикальных белых жалюзи, разглядывает деревянную раздвижную стену-гармошку, отделяющую спальню… Внимательно все осмотрев, она с поразившей меня проворностью бросается к холодильнику. Пока я расставляю бутылки, она сервирует стол и искоса поглядывает на Соломина.
- Виктор Алексеевич, вы бы хоть пиджак сняли и галстук ослабили, наконец говорит она вкрадчиво. - У вас здесь накурено, дышать нечем. Тут и молодому да здоровому дурно станет.
- Анечка, деточка, все равно когда-нибудь помирать, - задыхаясь, отвечает дед. - Так лучше уж при полном параде, чем в домашнем халате и шлепанцах. Тем более - дама в гостях.
- Вот они, люди сталинского закала! - хоть и с иронией, но искренне произношу я за столом. - Старая школа!
- А это правда, что вы потомственный дворянин? - препарирует деда Кармен. - Мне Андрей сказал.
- Вот болтун, - улыбается Соломин. - Правда, Аня, правда.
- И как это вас советская власть до генерала довела и на державный Олимп пустила при таком сомнительном происхождении? - продолжает резвиться Кармен.
- А советская власть, деточка, была не такая дура, как о ней в последнее время судачат, - и Соломин поворачивается ко мне. - Дай-ка мне, голубчик, сигаретку…
Нет, у меня свои, ты же знаешь… На телевизоре вон лежат… Спасибо!
- Тут я могу с вами поспорить. У этой власти были серьезные помутнения ума, - не сдается Анна.
- Это не помутнения, - спокойно отбивается Соломин, окутываясь дымом. Это просто издержки переходного возраста. У государства, как и у человека, есть свое детство, отрочество, зрелость, старость…
- И смерть, - радостно ставит точку Кармен, сияя глазами в мою сторону.
- К сожалению, - соглашается Соломин.
- Ну что это за разговоры за столом, - встреваю, боясь развития темы, и наполняю рюмки и стаканы. - Прошу! Ваш тост, Виктор Алексеевич.
- Что ж, друзья, - тяжело встает мой шеф, - стол наш хоть и не богат яствами, не в этом его достоинство. Я за свою долгую жизнь за разными столами сиживал и множество блюд и напитков вкусил. И знаете, абсолютное большинство этих застолий не помню. Что ели, что пили, и даже что говорили…
Анна под столом бьет меня по коленке, и я понимаю, о чем она подумала. Ей хочется вставить: "Не помните, потому что, видимо, нажирались вусмерть".
- И не потому не помню, что сознание терял от возлияний, - наносит превентивный удар дед, - я раньше крепок был. Это теперь ослабел, на старости лет. Дело в том, что застолья наши удивительно однообразны и похожи… до неузнаваемости…
Теперь уже я толкаю коленкой ногу Анны: оцени, мол, парадокс! Но Кармен даже бровью не ведет.
- …Будь то пикник на природе или банкет в ресторане. Я уж про ночные бдения на кухнях не говорю… А вот один юбилей почему-то не забывается. Сам не знаю, почему, - Соломин кашляет, и в груди его хрипит. - Так вот, Константин Симонов праздновал какую-то годовщину. Помню, сервировка стола была любопытная. Из напитков - только водка и сухое вино. А из закусок жареная индейка и овощи а-ля натюрель, ножом почти не тронутые, даже зеленый лук целиком. Вот и все убранство…
- Может, поскупился? - вставляет шпильку Анна.
- Ну, что вы, деточка, - спокойно реагирует старик, сверкнув стеклами очков. - Есть случаи, когда даже Плюшкины раскошеливаются. Да Костя и не был жмотом. Он войну прошел, в окопах жил. Грех его в этом подозревать… И люди, кстати, на банкете были приличные: офицеры-фронтовики, писатели с даром Божьим. Не было дам экзальтированных, прочей публики окололитературной. Разговор хороший никто не портил… Впрочем, что-то я увлекся. Мемуары прямо. Так вот, друзья, давайте выпьем за то, чтобы наше позднее застолье…
Я смотрю на часы: половина второго ночи!
- …осталось у нас в памяти надолго как светлая страничка нашей жизни. Дай Бог, - дед тянется с рюмкой через стол, сверкнув запонкой. Мы с Анной вскакиваем с дивана.
- Между первой и второй - чтоб даже пуля не пролетела, - тороплюсь я наливать стаканы и поворачиваюсь к Анне. - Ты не хочешь вина?
- Раз уж водку пить начала, то смешивать не буду, - резко говорит Кармен, и я вспоминаю, что она еще после драки с рыжим Олегом хлопнула грамм сто пятьдесят.
- Знаете, Аннушка, вы как-то не сочетаетесь с водкой, - роняет из кресла Соломин. - Вам красное вино к лицу.
- Наверное. Мне многое к лицу, как всякому подлецу, - красное вино, красная кровь, серебряный стилет и черный крест в изголовье, - глаза Кармен лихорадочно блестят.
- Боже мой! - вздыхает Виктор Алексеевич. - Вы, часом, стихов не пишете?
- Нет, - отрезает Анна. - Я пишу суровую прозу.
- Да-да, вы говорили, - задумывается дед и снова поднимает рюмку. Тогда давайте выпьем за поэзию жизни, а то в ней в последнее время слишком много суровой прозы!
Мы снова чокаемся. Соломин откидывается на спинку кресла, и щеки его розовеют.
- Водка - она сродни лекарству, тот же яд. В малых дозах лечит. В больших - калечит, - начинает новое повествование Соломин. - И многих губит, поскольку о дозах понятия расплывчатые. Помню, прихожу в "Новый мир", - редактором был тогда Александр Трифонович Твардовский - что-то нужно было уладить…
- А Твардовский вам и говорит: "Здравствуй, Бенкендорф! Заходи!" - с кривой улыбкой перебивает Анна.
- Верно, - поднимает белые брови Соломин. - Опять Андрей тебе выболтал?..
Было дело. Так вот, решили мы вопрос с Твардовским, а он и говорит: "Оставайся!
Сейчас редколлегия будет, выпьем…" Я ему в ответ: "Там в приемной уже Маша (жена) дежурит. Ты в своем уме?" - "Не волнуйся, - улыбается. - У нас тут все отработано".
Смотрю несут большой самовар, чашки с блюдцами, баранки… Расселись все за столом, и пошел разговор. И все это параллельно с чаепитием. Я даже не сразу заметил, что пар не идет. Потом уже все понял, когда чашку наполненную получил и принюхался. Коньяк был в самоваре… Сильно мы тогда напились на этой редколлегии.
Трифоныча так даже под руки вывели и домой повезли. Маша потом так ругалась… В общем, ничего хорошего… Просто национальное бедствие какое-то это пьянство. И я тоже в этом смысле грешный человек…
Повисает пауза.
- Слава Богу, легче стало, - говорит Соломин, кладя руку на свою вялую грудь. - А то сегодня днем потрепали мне нервы… Много было говорено, а затем и выпито. А к вечеру пошел отходняк, как выражается Андрей. У меня сердце и придавило. Сейчас отпустит.
- Не жалеете вы себя, - с вызовом говорит Кармен, - все положили на алтарь Отечества.
- Кстати, об Отечестве, - сверкает очками дед, и я вижу его усталые выцветшие глаза. - Ты пресс-релиз составил по итогам угасшего ноне дня?
- Так точно, Ваше превосходительство! - отвечаю с наигранным задором. Ситуация в нашем неспокойном углу Отечества такова: обстреляны два блок-поста, подорвана на фугасе военная автомашина, трое раненых из Минобороны, двое - из МВД.
- Ох, кровью пахнет, - вставляет Анна с нездоровой радостью.
- Но в целом, - не сбиваюсь я, - обстановка в регионе - под контролем федеральных сил!
- Ну, и слава Богу! - кивает дед и вздыхает, хрипя грудью. - Но завтра утром все же загляни в Дом правительства и собери данные за неделю. Мало ли что еще наколобродят эти архаровцы!
- Все-то вы в трудах, все в заботах великих, - ёрничает хмелеющая Анна, и мы с дедом переглядываемся, недоумевая.
- Ладно, - поправляет Соломин галстук старческой желтой рукой. Наливайка, Андрей, по третьей.
- Святой боевой тост, - объявляет он маргинальной Анне, - пьется молча за тех, кого с нами нет, за убиенных, - и опрокидывает в рот рюмку.
- За убиенных, - повторяет она и пьет по-мужски, залпом.
В душе моей тает праздничный настрой. Я чувствую, как над столом повисает напряженность.
- Хотите, анекдот расскажу? - собираю я в кулак остатки бодрости.
- Любопытно, - поощряет меня шеф и тянется к сигарете.