– Три высших балла! – фыркнул Стейн. – Да сейчас и платяной шкаф легко получит этот сраный высший балл.
Сынок растерянно съежился в кресле. Недавно он подписал парламентскую инициативу против мужского шовинизма, но слишком боялся Захарии Стейна, чтобы встать на защиту Анжелы. Вместо этого он сказал:
– Новые консерваторы в корне изменят систему образования. Каждый выпускник школы будет… м – м… знать население Рейкьявика.
– Вы опять дышите! – взревел Стейн.
– Простите, мистер Стейн, но я… – И Анжела, чуть не плача, выскочила из кабинета.
– Ни одна не задерживается, – пожаловался Стейн. – Я считаю, это вина правительства. Вот вы знаете, что про зубы ничего нет в школьной программе? И когда эти девицы приходят ко мне, они полные невежды в зубах. Может, когда вы станете заправлять, вы с этим что‑нибудь сделаете?
– Может, вернемся к моим зубам?
– Тридцать штук, – сказал Захария.
– Тридцать штук - вы имеете в виду тридцать тысяч фунтов? – неуверенно переспросил Сынок.
– Сразу скажу: вы можете пойти к любому дантисту на Харли – стрит, и он прилично сделает работу но зубов от Захарии Стейна у вас не будет, в отличие, например, от премьер – министра.
– Вы делаете зубы Джеку Баркеру? – спросил Сынок.
– Я переоформил ему рот, – ответил Стейн. – Пока он не пришел ко мне, он питался супами да кашками, десны у него кровили, и непрерывно мучила боль. Я сконструировал ему улыбку, сделал его человеком и обеспечил две подряд победы на выборах.
– Так вот кому Джек Баркер обязан успехом у избирателей, а? – поразился Сынок.
– Только две последние кампании, – скромно уточнил Стейн.
– А тут не будет столкновения интересов? – спросил Сынок.
– Нет, – отрезал Стейн. – У меня нет никаких интересов, кроме стоматологии.
– Но тридцать тысяч фунтов… – пробормотал Сынок.
– Законные предвыборные траты, – сказал Захария, теряя терпение. – Вы хотите зубы от Захарии Стейна или нет?
Сынок представил себя улыбающимся с предвыборных плакатов, скалящим зубы на Джереми Паксмена, ухмыляющимся в камеры премьер – министром в дверях резиденции на Даунинг – стрит, 10… и сказал:
– Когда начнем?
18
Дуэйн двигался по переулку Ад, выборочно стуча в двери и проверяя, есть ли у жильцов действующее удостоверение личности и не попортил или, хуже того, не снял ли кто– нибудь личный жетон. Такие обязанности изрядно тяготили Дуэйна, и в дни вроде этого ему хотелось бы работать кем‑нибудь другим – чистить выгребную яму или дрессировать медведей. Дуэйну с первого дня службы стало ясно, что карьера полицейского не для него. Он помнил время, не столь уж и давнее, когда ему самому приходилось предъявлять позорный металлический жетон снисходительному констеблю.
Дуэйн постучал в дверь дома номер семнадцать, открыла ему Камилла. Дуэйну показалось, что тесная передняя буквально кишит лающими собаками, но, поуспокоившись, он рассмотрел, что собак всего три.
– Доброе утро, – сказал Дуэйн. – Проверка жетонов и удостоверений. Не возражаете?
Камилла проводила Дуэйна в гостиную.
– Садитесь, пожалуйста. Я позову мужа, он в саду.
Едва Камилла вышла, Дуэйн шагнул к книжному шкафу и быстро провел кончиками пальцев по корешкам, в основном кожаным: Диккенс, Гомер, Роберт Льюис Стивенсон, Николаус Певзнер, Черчилль, Джилли Купер, Лоренс ван дер Пост…
Вернулась Камилла с Чарльзом.
– Извините за визит, – сказал Дуэйн.
– Пожалуйста, не извиняйтесь, – ответил Чарльз. – Камилла, дорогая, где наши удостоверения?
– А что, их нет в обычном месте, в кувшине на буфете? – спросила Камилла.
Чарльз отправился посмотреть и крикнул из кухни:
– Здесь нет.
– В последнее время мы дико рассеянны, – сказала Камилла. – Чарльз винит в этом ужасные продукты от Грайса. Он говорит, эта еда напичкана ядами, которые разрушают мозг.
Глядя, как Чарльз с Камиллой ищут удостоверения, Дуэйн сказал:
– Я сам вчера забыл удостоверение дома. И мне в библиотеке не дали книг. Вернулся ни с чем.
– Непременно возьмите что‑нибудь из наших, – предложил Чарльз, указав на книжный шкаф.
– Если хотите как следует посмеяться, берите Джилли Купер, – посоветовала Камилла. – Она дико злобная, но жутко смешная.
Чарльз же видел, что Дуэйн не веселья ищет в чтении.
– Дорогая, пусть констебль выберет сам, пока мы разыскиваем эти подлые удостоверения.
Дуэйн снял с полки "Затерянный мир Калахари" Лоренса ван дер Поста и увидел на титульном листе надпись: "Собака лает, а караван идет. Л. в д П."
Глянув через плечо Дуэйна, Чарльз заметил:
– Эта надпись меня весьма утешает.
Когда Камилла принесла удостоверения, найденные в кармане жакета, уже отправленного в стиральную машину, Дуэйн лишь мельком взглянул на них. Разговор с принцем Чарльзом о смысле жизни был куда интереснее. Чарльз, считавший себя самым большим интеллектуалом в Цветах, кайфовал от того, что Дуэйн ловит каждое его слово.
Вспомнив наконец, что за ним могут наблюдать с контрольного пункта, Дуэйн смущенно произнес:
– Приятно было бы еще поговорить, но… могу ли я взглянуть на ваши жетоны?
Чарльз закатал правую брючину и спустил носок, Дуэйн бегло осмотрел открывшийся жетон.
– Благодарю вас, сэр.
Камилла села и вытянула левую ногу со словами:
– Я ненавидела эту чертову штуку, но теперь думаю, что стану скучать по ней.
Дуэйну предложили чашку чаю, и он согласился. Принц Уэльский подал чай в тонких фарфоровых чашках, расписанных розами.
Когда Чарльз вышел из комнаты за печеньем, Камилла решила подбодрить полицейского:
– Похоже, вы ему понравились, Дуэйн. Чарли не каждого угощает из фарфора.
Вернувшись с песочными коржиками от Грайса, Чарльз сказал:
– Видишь, Камилла, Дуэйн – тонко чувствующий юноша. Я дам ему почитать мое "Сердце охотника".
– Нет – нет, – отказался Дуэйн. – Я не смею.
– Но я настаиваю\ - наседал Чальз.
Так что когда Камилла прошептала Дуэйну на ухо: "Мы в последнее время испытываем некоторые трудности с почтой" – и сунула конверт, адресованный сэру Николасу Сомсу, тот уже вряд ли мог пойти на попятный и взялся отправить его без перлюстрации, которой подвергалась вся почта. Констебль Локхарт сунул письмо поглубже в брючный карман.
– Это очень любезно с вашей стороны, Дуэйн, – улыбнулась Камилла. – Почему бы вам не зайти к нам завтра. Мы были бы рады угостить вас обедом.
В Академии Артура Грайса пятнадцатилетняя Шанель Тоби сидела на уроке истории. Дерганый учитель по имени Гордон Уолл рассказывал об английских королях, но к середине урока Шанель успела записать в тетрадь только одно: "Король Альфред был бородатым вонючкой, не способным даже за пирогом в печи присмотреть".
Уолл бубнил и бубнил, Шанель отвлеклась и позволила своим мыслям блуждать привычными тропинками. Кому отдать невинность? Вариантов было несколько. Принц Уильям. Он, конечно, очаровашка и все такое, но не станет связываться, пока ей не исполнится шестнадцать. Затем – принц Гарри, прикольный чувак, но – вот засада – рыжий из рыжих. Шанель никогда не заботила национальность парня, рост, вес и фигура. Она и сама была крупная девушка. Она водилась и с прыщавыми, и с хулиганьем, и со шпаной, но только не с рыжими. Потому что рыжий, если не крашеный, – это изгой общества и мишень для поделивших район уличных банд.
Ее старшая сестра Шанталь променяла девственность на щипцы для выпрямления волос и талон в ресторан, но Шанель была девушкой романтичной и хотела обставить разрывание своего гимена прелестными декорациями. Самым же прелестным местом, какое девочка видела в жизни, была клумба перед школой, где красные, белые и синие цветы складывались в слова "Строительные леса Грайса". Шанталь лишилась девственности в кузове фургончика, припаркованного у Грайсовой китайской столовки. Она жаловалась, что на середине мучения кавалер вдруг остановился и сказал:
– Ужасно охота сардельки, а тебе?
– Я думала, ее в меня и пихают, – ответила Шанталь.
Шанель мечтала не о таком, у нее были иные устремления. Она твердо намеревалась сдать пять обязательных экзаменов, что автоматически означало бы избавление от жетона на щиколотке. После этого можно пойти учиться на флориста в колледж за воротами зоны.
Когда Шанель очнулась, Гордон Уолл рассказывал про короля, о котором она прежде не слыхала. В январе 956–го на английский престол сел Эдвин Красивый, коронованный в Кингстоне – на – Темзе. В день коронации Эдвин ушел с праздничного пира, и Святой Дунстан (будущий архиепископ Кентерберийский) нашел его под одеялом между двумя женщинами, "любовницей и ее матерью, они валялись с ним гнусным образом, словно свиньи в хлеву!".
Как велел Гордон Уолл, Шанель записала в тетрадь основную мысль.
Под конец урока, когда солнечный луч добрел до парты Шанель и почти усыпил ее, дверь в класс распахнулась и вошел Артур Грайс в сопровождении государственного школьного инспектора мисс Абигайль Пайк. Дети разом вскочили и нараспев приветствовали:
– Здравствуйте, мистер Грайс.
Грайс прогудел:
– Продолжайте, детки. Вот мисс Пайк сейчас хорошенько посмотрит на вас, чтобы убедиться, что у вас все на уровне.
У Гордона Уолла пересохло во рту, заикаясь, он промямлил, что класс проходит английских королей.
Мисс Пайк обратилась к классу:
– Так что вы сегодня узнали об английских королях?
Взметнулось несколько рук, но мисс Пайк предпочитала свою тактику – не спрашивать ретивых. Ее больше интересовали трудные ученики с задних парт. Она оглядела класс и остановила взгляд на Шанель, которая с привычным безразличием поигрывала прядью волос.
Мисс Пайк подошла к ней:
– Позволь взглянуть на твою работу?
Шанель закрыла исписанную страницу.
– Это Шанель Тоби, – сказал Грайс. – У нас были свои трудности, верно, Шанель? Но в последнее время у нее все чин – чинарем, верно, Шанель?
– Да, сэр, – пробормотала Шанель.
Мисс Пайк взяла тетрадь и прочла: "Эдвин Красивый был гнусный мерзавец, викарий поймал его, когда он трахал любовницу и ее маму. Представляю, что об этом написали газеты в январе 956!!!"
Шанель тут же отстранили от занятий и выгнали из класса. Потом кто‑то говорил, что, ничего не видя от слез, девочка нечаянно потоптала клумбу перед входом. Другие возражали: она, мол, специально свернула туда и постаралась смять как можно больше цветов, пока ее не остановил Артур Грайс.
Позже, в директорском кабинете, мисс Пайк спросила Грайса:
– Сколько учеников отстранено от занятий в этой четверти, мистер Грайс? Можете поднять для меня цифру?
– Не надо ниче поднимать, мисс Пайк. Я все держу в голове. – Он постучал себя по виску. Голова отозвалась глухим звуком. – В этой четверти нам пришлось отчислить шестнадцать учащихся. Двадцать семь временно отстранены, девять из них на неделю или дольше.
– Но если вы будете терять учеников такими темпами, у вас останутся единицы, мистер Грайс, – проворковала мисс Пайк.
Грайс махнул рукой на поселок Цветов за окном.
– Это отстойник, – сказал он. – Нашим детям достались самые худшие гены. Некоторые из них поступили сюда в одиннадцать лет, не умея завязать шнурок на ботинке: всю жизнь всё на липучках.
– И у вас, кажется, нет директора, мистер Грайс.
Грайс помрачнел. Морщины на его лбу стали похожи на борозды свежевспаханного поля.
– У нас возникли трудности с подбором директора, – признался он. – Так что я взял на себя, как бы, заполнение бреши.
– Но у вас нет педагогического образования, – заметила мисс Пайк.
– Я веду базовый и продвинутый курс установки лесов по вторникам и четвергам, – возразил Грайс.
– Но не научные дисциплины? – спросила мисс Пайк.
– Послушайте, – тон Грайса стал угрожающим, – этой стране нужна не малахольная дребедень "давайте – поговорим – о-цивилизации – на – латыни", а нужны строители и рабочие. 1де были бы все ваши соборы без лесов? Нигде. Как, вы думаете, строились семь чудес света? При помощи лесов! Если бы не леса, не возникло бы никакой цивилизации. Мы по – прежнему были бы дикарями и жили бы в сраных пещерах.
Мисс Пайк поднялась и подобрала сумку и пальто.
– Что теперь будет с Шанель Тоби? – спросила она.
Грайс потянулся за школьным журналом, долистал до буквы Т, нашел фамилию Тоби и перечеркнул имя Шанель длинной чертой.
– С ней все, – ответил он. – Горелое мясо.
Пробегая переулком Ад, Шанель столкнулась с Вайолет, возвращавшейся из магазина на пару с королевой.
– Ты почему это не в школе, Шанель? – удивилась Вайолет.
Девочка всхлипнула:
– Меня отстранили за то, что я написала правду про грязного паскудника Эдвина Красивого. – Она с укором поглядела на королеву и добавила: – Из ваших родственничков. А этот кобелина Грайс сказал, что к экзаменам меня не допустят. Теперь мне нипочем не стать флористом.
– Ну, это мы еще посмотрим. – Вайолет развернулась и двинулась прямиком к Академии Грайса.
– Пойти с тобой, Вайолет? – окликнула ее королева.
Но Вайолет отмахнулась, не оборачиваясь:
– Нет, Лиз, я буду выражаться. А ты не любишь, когда выражаются, я знаю. Отведи домой нашу Шанель.
19
Королева придержала лестницу, принц Уильям одолел последние ступеньки и забрался на чердак. Протянул руку, и королева, подавая ему фонарик, сказала:
– Где‑то там большая картонная коробка, подписанная "Стекло. Не бросать", рядом с церемониальными мечами твоего деда, они в таком футляре.
Несколько секунд фонарик моргал в чердачном люке над головой королевы, потом Уильям крикнул:
– Нашел!
– Отлично, – сказала королева. – Теперь неси сюда, будь добр.
Не без труда Уильям слез с чердака с тяжелой коробкой в руках. Лестницу убрали, и королева с внуком спустились в гостиную, вдвоем неся коробку. Уильям приехал прямо с работы и в рабочей одежде: ботинки с металлическими носами, драные джинсы, рубашка в клетку и оранжевый светоотражающий жилет. Королева заметила, что принцу не мешало бы умыться. Уильяму же не терпелось увидеть, что в коробке. Бабушка сказала ему только: "У меня на чердаке лежит одна вещь, которую я хочу тебе показать".
Королева достала из буфета хлебный нож и вспорола упаковочную ленту на коробке. Распечатав коробку, она вынула предмет, завернутый в черный пластиковый пакет для мусора. Из пакета показался большой футляр темно – синего бархата. Тогда королева осторожно предложила:
– Думаю, нам обоим нужно сначала вымыть руки.
Что и было исполнено над кухонной раковиной.
– Вытри хорошенько, – королева подала Уильяму чистое посудное полотенце.
Затем, вымыв и вытерев руки, сняла крышку футляра. Внутри, на белом атласе, лежала корона Британской империи; от ее алмазного великолепия принц Уильям открыл рот. Комнату освещала единственная лампочка под потолком, и ее свет заиграл в каждой грани каждого из усыпавших корону драгоценных камней.
– Это корона Британской империи, – сказала королева. – Надеюсь, когда‑нибудь ты ее наденешь.
Уголком фартука королева протерла сверкающий рубин. Уильям много раз пересматривал черно – белый ролик с коронации бабушки; они с Гарри хохотали над отцом – четырехлетним мальчиком в белых атласных бриджах и девчоночьих туфельках. И каждый раз Уильям неизменно волновался, когда архиепископ Кентерберийский возлагал корону на голову юной Елизаветы. Корона выглядела такой массивной, а шея королевы такой хрупкой, что, казалось, она не выдержит и переломится под тяжестью.
– С виду тяжелая, – сказал Уильям.
– Я неделю перед тем спать не могла, – проговорила королева. – Паниковала, что она с меня свалится. Архиепископ тоже боялся. Не хочешь примерить?
Уильям сел на табурет. Королева, собравшись с духом, вынула корону из роскошного футляра. Секунду подержала перед собой, вспоминая торжественный перезвон колоколов и крики "Да здравствует королева!". Когда она опускала корону на голову Уильяма, из соседней комнаты донесся голос телеведущего:
– Впервые наш ветеринар сделал кесарево сечение мангусту.
Корона оказалась Уильяму маловата. Принц сидел смирно, не смея шелохнуться.
Отступив, королева сказала:
– Она тебе идет. Как сидит?
– Сидит вообще отлично, – ответил Уильям.
– Не двигайся, я принесу зеркало, – велела королева.
Едва она вышла из комнаты, Уильям воздел руки, встречая воображаемые поздравления и выкрики "Да здравствует король! Да здравствует король Уильям!".
Елизавета сняла зеркало со стены в передней и вернулась в гостиную. Уильям увидел свое отражение, и его тотчас обожгла острая тоска по матери, лишь усилием всей имеющейся у него воли он не расплакался.
– Думаю, ты будешь очень хорошим королем, Уильям, – сказала королева.
– Да, но этот день будет полон печали для меня, – ответил Уильям. – Ведь это будет означать, что папа умер.
– Не обязательно. Твой отец может отречься от престола в твою пользу. Готов ли ты к такому повороту событий?
Уильям выпрямил спину, будто на параде в Сэндхерсте:
– Готов, ваше величество. Я должен стать королем, я обещал маме. Она этого хотела.
– А ты? – спросила королева.
– Я обещал ей, – сказал Уильям.
– Я повторяю, а ты сам – хочешь ли? – настаивала королева.
– Она воспитывала меня королем нового типа. "Легким королем", как она говорила, – ответил принц.
– Легким королем?
– Ну, знаешь, как легкая кола.
– А! Напиток? – уточнила королева.
– Ага. Она думала, я смогу, ну, как бы, ближе общаться с народом. Посещать бездомных типа, ну, не дома, конечно, а в подворотнях, подвалах, в общем, всякое такое, – пояснил Уильям.
– Очень благородно, – заметила королева. – Но с какой целью?
– Чтобы узнать об их проблемах.
Принц слегка рассердился на бабку. К чему сомневаться в столь благородном и милосердном начинании?
– И когда ты выяснишь, каковы проблемы отверженных, что ты сделаешь? – спросила королева.
– Постараюсь помочь им, как делала мама.
– Что, распахнешь двери Букингемского дворца?
– Ну, не все, – ответил Уильям.
– Ты очень добрый мальчик, и я тебя безмерно люблю, – сказала королева. – Прошу тебя, подумай хорошенько, прежде чем принесешь себя в жертву традиции, в которой остается все меньше смысла. По– моему, настало время больше думать не о королевском, а о семейном.