Чарльз так забавно завелся насчет коронации Камиллы.
Уильям предложил себя, но он слишком юн и, по – моему, чересчур рьян.
По поселку ходит слух, запущенный, очевидно, Беверли Тредголд, будто я умираю. Что ж, можно сказать, королева Елизавета умерла, да здравствует
Элизабет Виндзор!
Погода стоит осенняя, как оно и бывает в конце лета.
Королева закрыла дневник и включила телевизор; показывали, как дочь бывшего премьер – министра поедает кенгуриные яички в экваториальных джунглях Австралии.
Дожидаясь, пока закипит молоко для какао, королева размышляла о том, что больше ей не надо выходить к жутким шеренгам подобострастных актеров, певцов и юмористов на благотворительных мероприятиях. "Господи, – думала она, – я наконец отмотала свой срок!" Королева содрогнулась, вспомнив острый позор чтения тронной речи. Традиция переворачивать страницы пальцами, затянутыми в белые перчатки, была чудовищна сама по себе, так ведь еще и сама речь отличалась редкой бессмысленностью…
Зарыв ноги в спящую Сьюзен и прихлебывая какао, королева повела беседу с Гаррисом:
– Где мы будем жить, когда уедем отсюда, а, малыш? Большинство дворцов, как я понимаю, отдали для развлечения публики. Бедный мальчик, ты ведь не видел ничего, кроме Цветов, да? Никогда не ездил в "роллс – ройсе"? Ты не знаешь, каково это, летать на собственном самолете? Или когда все время вокруг красивые вещи, а? Ты мой кусочек грубой жизни, а, мальчик?
Гаррис прорычал:
– Ага! Грубей, чем шлюшьи шутки, зато не дурак.
Прежде чем лечь, королева трижды стукнула в стену, и Вайолет Тоби постучала в ответ. Таков был их обычный ритуал: все, мол, в порядке.
Марсия Бойкотт была женщиной, неспособной жить в хаосе. Недобрые приятели и коллеги описывали ее как "всем аккуратисткам аккуратистка".
Принц Эндрю, вернувшись с семейного совета, с трудом узнал родное жилище. Набив четыре мешка мусора, Марсия до неузнаваемости преобразила комнаты нижнего этажа. От аппетитных запахов, плывших из кухни, у Эндрю потекли слюнки. Все музыкальные диски Марсия расставила в алфавитном порядке, диван отскребла от пятен, подмела, вымыла полы и до блеска отдраила кухонную утварь.
– Е – мое! – воскликнул Эндрю. – А ты не сидела сложа руки, Марсия.
– Пирог с мясом и луком будет готов через десять минут. Давай‑ка я пока смешаю нам по стаканчику, и ты мне все расскажешь про вашу встречу.
Эндрю скинул ботинки и растянулся на диване, откуда мог наблюдать, как Марсия мешает коктейли в двух стаканах с массивными донышками. Тощевата она немного, отметил принц. Обычно ему нравилось, когда на женщине имелось кое – какое мясцо, но нынче днем Марсия его потрясла в постели. Абсобля – лютно потрясла.
– Ну, как все прошло? – Марсия подала Эндрю розоватый коктейль.
– Скукотень, – ответил Эндрю. – Маман отреклась, Чарли полез в бутылку, а собачка принцессы Кентской цапнула Камиллу за палец.
Убежденная монархистка Марсия, чьи родители держали химчистку и никогда в жизни не повышали голоса, загорелась.
– Энди, расскажи подробнее, пожалуйста. Начни с того, как ты пришел к сестре, – попросила она.
Когда Эдвард и София вернулись домой, их дочь Луиза спала перед телевизором. Приходящая няня, Шанель Тоби, смотрела "Я – знаменитость, вытащите меня отсюда!".
– Одна женщина щас съела кенгуриное яйцо. Такая гадость!
Шанель получила плату и убежала домой, чтобы успеть до комендантского часа, а Эдвард и София переложили Луизу в кровать. Когда ей подтыкали одеяло, девочка проснулась и сказала:
– Эгей, мамуся, эгей, папуля.
– Луиза, возможно, мы скоро уедем отсюда и будем жить в другом городе, – сказала София. – Город называется Лондон, и у нас будет большой дом с чудесным садом.
– Я не хочу уезжать отсюдова, мамуль, – скуксилась Луиза. – У нас хороший дом. И не надо сада. Мне нравится играться на улице с Кортни Тоби.
У Софии буквально сперло дыхание, что всегда случалось, стоило ей услышать имя Кортни. То было исчадие ада семи лет от роду. Исчадие это вечно материлось, щеголяло в нарядах, словно пошитых для малолетней шлюхи, обожала играть в бандюков, и вызывать полицию, чтобы разняли якобы мордующих друг друга родителей.
Выскользнув из детской, София сказала мужу:
– Эд, если мы не выберемся отсюда в ближайшее время, этот говор пристанет к ней на всю жизнь.
17
На следующее утро, за завтраком. Сынок Инглиш получил по электронной почте стенограмму королевского семейного совета. Глядя в экран ноутбука, он воскликнул с набитым ртом:
– Бог мой! Королева собирается отречься.
– Сынок, ты весь стол крошками заплевал, на хрен, – отозвалась Корделия.
– Да пошли эти крошки! – воскликнул Сынок. – Вся моя монархическая затея строилась вокруг этой драной королевы. На носу моего корабля должна быть эта маленькая непреклонная фигура. Пусть исполняет свой долг, язык держит за зубами, а голову высоко.
– Как будто эта королева хоть раз, пока была на троне, сделала что‑нибудь замечательное или сказала что‑то запоминающееся.
– А зачем что‑то делать или говорить? – возразил Сынок. – Ей нужно просто там быть.
– Но ведь толпы не валят на улицы, требуя ее возвращения? А, пупсик?
– Пока не валят, – согласился Сынок. – Но на монархию, как и на любой товар, нужно сначала создать спрос.
Корделия засмеялась:
– А нельзя выписать дешевую королеву из Китая?
Сынку было не смешно. Он погрузил испачканный маслом нож в банку с комковатым оксфордским мармеладом и намазал оранжевое желе на тост.
– Сколько раз я тебя просила не делать так? – возмутилась Корделия. – У тебя реально гадкие привычки.
– Ну что с меня возьмешь, – вздохнул Сынок. – Я вырос в Итоне, среди дикарей.
– Значит, ход королевой ты теперь не сделаешь? – сказала Корделия.
– Нет. Теперь у нас остался только поганый джокер, принц Чарльз.
– А Чарльз разве не популярен? – удивилась Корделия.
– А популярен он у тебя и твоего круга? – язвительно осведомился Сынок.
– Нет, мой круг считает, что он слегка мозгля – як, – врастяжку проговорила Корделия.
– А Камилла?
– Камилла ничего, но пролы ведь скорее согласятся посадить на трон Джордан с ее выглядывающими из штанов трусами, чем Камиллу с ее королевскими регалиями.
– Со временем чернь полюбит ее, – возразил Сынок.
– Может, и ты со временем полюбишь своих выродков, – съехидничала Корделия.
– Да, зря рассказал тебе, что меня мутит от детей. Я их люблю, но на расстоянии. Просто не выношу их физического присутствия. – Он протянул к жене руки: – Ну признайся, что и тебя достает их бесконечная и бессмысленная болтовня.
Корделия ответила без выражения:
– Хьюго три года, а Доре пять, они же не могут рассуждать о кейнсианской экономике, правда?
Сверху из детской донесся топот маленьких ножек и сердитый стук.
– Их нужно пристроить в какую‑нибудь школу, – сказала Корделия. – В Суррее я знаю одну, где берут на пансион за три с половиной. Для них же будет лучше. Сынок. Мы кошмарные родители.
– После выборов, зайка, – сказал Сынок. – Я же примерный семьянин, гетеросексуальный и плодовитый.
– Но главное, – дополнила Корделия, – у тебя такие чудные волосы.
– Мог бы стать моделью для "Хэд энд шолдерс", мать его, но что мне толку с того, если я не смогу заставить весь огромный электорат полюбить Камиллу.
Мобильник Сынка заиграл "Землю надежды и славы".
– Мистер Инглиш, я на улице, на двойной сплошной, – сказал голос в трубке.
– Иду, – ответил Сынок. И поцеловал Корделию в макушку: – Надо ехать, проклятый дантист дерет шестьдесят колов штрафа за каждую минуту опоздания на прием.
Письма от Грэма Крекнелла и Лоренса Крилла пришли на контрольный пункт зоны Цветов с той же почтой, что и письмо Николаса Сомса; они слегка повеселили констебля Вирджинию Бирч, моложавую женщину, которая в свободное время тусовалась на сборищах фанов "Звездного пути" в костюме адмирала Кэтрин Джейнуэй. Вирджиния положила письма Крекнелла и Крилла в проволочный лоток с ярлыком "Послания от психов" и распечатала письмо Сомса. Там было написано:
Мой драгоценный Чарльз,
Как поживаете, сэр? У меня все превосходно. Недавно я обедал в клубе с премьер – министром, какой же он болван. У меня кровь в жилах закипает, как подумаю, что он представляет нашу великую страну. Этот парень держит вилку так, будто ворошит сено, чем, несомненно, и занимались его предки.
Я выдумал причину для встречи, сказав его секретарю, что хочу, как вице – председатель Сассекского общества скотоводов, поговорить на тему ящура. Но настоящей моей целью было обсудить с ним возможность позволить тебе и твоей семье покончить с этой ерундой и из нынешнего плачевного местопребывания переехать, например, в Виндзор, который еще не успели превратить в народный дворец..
Кстати, одна из девиц Рутермер побывала вчера на выставке истории рабочего класса в Букингемском дворце. Она говорит, что все добротное и прекрасное оттуда исчезло и заменено мрачными картинами труда – женщины в шахтах, мальчики в печных трубах и т. д. Она рассказала, как ужасно огорчительно видеть Тронный зал, переделанный в ланкаширскую бумагопрядильню с босыми детишками в обносках, задремавшими под станками.
Насчет Виндзорского замка идет большая война. "Хилтон" отказался от намерения превратить его в загородный отель с полем для гольфа, когда там узнали, что замок находится прямо под воздушным коридором на Хитроу. Теперь на него претендует министерство здравоохранения, желая поместить туда устрашающее число помешанных обоего пола, которые пока бродят по улицам, изрядно осложняя жизнь нормальным людям. (Зоны изоляции, очевидно, заполнены до краев.) Еще одно возможное использование Виндзора – штаб – квартира церкви сайентологов.
В общем, за мясным блюдом (пирог из жаворонков и голубей) я предложил сохранить Виндзор в качестве живого исторического экспоната, сказав, что там могла бы жить королевская семья, а три дня в неделю публика приходила бы на нее поглазеть.
Баркер сказал: "Толстушка, ваши намерения втащить обратно в общественную жизнь страны королевскую семью очевидны до умиления".
Я думаю, Чарльз, ты гордился бы тем, как я на это отреагировал. Я встал и сказал: "Во – первых, сэр, Толстушкой меня зовут только друзья. Во – вторых, сэр, я не знаю, что кажется мне более достойным сожаления – ваше поведение за столом или ваша политика".
Его охрана выволокла меня из‑за стола, и я не успел доесть первоклассный пудинг с изюмом.
Больше мне особенно нечего сообщить. На дорогах дикие пробки, четыре с половиной часа от Глостершира до города. Кошмар.
Моя экономка говорит, что не может найти англичанина на замену моему бывшему дворецкому Бейнсу. Новый человек приступает на следующей неделе китаец по имени Кейт Ву. Ты знаешь, Чарльз, я не расист, и я ни в чем не ущемлю этого парня Ву, но я не могу избавиться от мысли, что в ущелье Плохого человека не наш день, если мы уже не можем даже производить собственных дворецких, а вынуждены импортировать их из Китая.
Кстати, мой дорогой друг, было бы чудесно получить от тебя весточку. Иногда я начинаю сомневаться, доходят ли вообще до тебя мои письма?
Твой навеки
Ник.
P. S. Не думаю, что ты получаешь "Дейли телеграф", так что вкладываю вырезку из свежего понедельничного номера.
Констебль Бирч развернула вырезку и увидела фотографию принцессы Кентской, запечатленной в театральной позе на фоне испещренной надписями стены дома Маддо Кларка. На заднем плане виднелась разбитая машина без колес, поставленная на столбики из кирпичей, а вокруг нее – четверо из семи сыновей Маддо, скорчившие в камеру жуткие рожи. Вирджиния прочла:
Бывшая принцесса Кентская (61), жена принца Майкла Кентского (64), живущего, предположительно, в Дубае, вчера выразила протест по поводу ее "жестокого и бесчеловечного заточения" – это слова принцессы – в зоне изоляции поселок Цветов.
В своем первом за 13 лет интервью она рассказала нашему корреспонденту Тому Каттлфишу (негласно посетившему зону под видом инженера "Бритиш телеком") о пропавших тринадцати годах жизни на государственном обеспечении и в окружении враждебных соседей.
"Магазины ужасны, – сказала она. – Нельзя купить ни спаржи, ни, к примеру, помады "Хелена Рубинштейн" – того, что другие считают само собой разумеющимся".
Принцесса выглядит изможденной и старше своих лет, в ходе разговора она расплакалась: "Я убедительно прошу страну голосовать за новых консерваторов и вызволить меня из этого кромешного ада".
На полях заметки Соме написал с нажимом: "Боже! Сколько соплей!"
Констебль Бирч разорвала письмо Сомса пополам и сунула в шредер. Потом выудила письма из проволочного лотка и подала Питеру Пенни со словами:
– Новые письма от психов будущему королю Англии. Позаботься, чтобы попали по адресу, ладно?
Дантист Захария Стейн специализировался на знаменитостях. В приемной у него стояли такие замысловатые кресла, что пациенты не сразу могли сообразить, как в них сидеть. На стенах были развешаны фотографии крупных и мелких звезд из мира шоу – бизнеса, политики и больших денег – с автографами. Всю эту разношерстную публику объединяло лишь одно – безукоризненные ослепительные зубы. Над камином висело фото Кена Додда. Поперек своих знаменитых заячьих резцов Додд начертал фломастером: "Заку, который спас мою карьеру".
Захария считал себя художником. Он был неутомимым и жестким профи. В недавнем интервью "Санди тайме" знаменитый дантист признался, что абсолютно помешан на зубах. Среди прочего он сказал репортеру:
– Недавно скатался в Большой Каньон и, оказавшись там, первым делом подумал: господи ты боже мой, понадобится фигова куча стоматологического цемента, чтобы запломбировать это дупло.
На прием Сынок опоздал на три минуты; пытаясь объехать пробки, его водитель Данкан, хмурый мужик с бычьим загривком, отец впечатляющего внебрачного потомства, поехал из Кеннингтона на Харви – стрит окольной дорогой. По пути Данкан ответил на несколько звонков от возбужденно голосивших дамочек.
– Женщины, а? – неловко вопросил Сынок.
В ответ из Данкана хлынул такой поток женоненавистнической брани, что Сынок не на шутку встревожился и решил, что, пожалуй, стоит держать Данкана от женщин подальше, лучше всего – за толстой дверью тюремной камеры. Когда они наконец доехали, нервная девушка – администратор сообщила Сынку, что к его счету будет добавлен штраф в сто восемьдесят фунтов. С наигранным безразличием Сынок сказал:
– Неважно.
Из‑за дверей кабинета донесся звук бормашины, а следом крики: "Шире! Шире!"
– У него сейчас пациент, – сообщила девушка. – Не хотите ли подождать в приемной?
Сынок зевал над статьей в "Экономисте" о дотациях в сельское хозяйство Евросоюза, когда в приемную ворвалась актриса, которую он мельком видел в телесериале, названия которого не запомнил.
– Мы уже официально живем в полицейском государстве! По дороге сюда меня два раза останавливали, притом абсолютные фашисты! Оба раза я показывала удостоверение, и драная карточка не читалась из‑за какого‑то глюка! Я сказала им, что у меня прием у Стейна, но они притворились, будто не знают, кто это такой.
Она присмотрелась к Сынку и воскликнула:
– Осспади, да вы ж Сынок, как вас там…
Сынок улыбнулся ей скромной улыбкой, не обнажая зубов, и сказал:
– Вы мне понравились в этом…
– Ой, да ладно, – потупилась девица. – Мои лучшие сцены вырезали.
– Но вы были отменно хороши и в оставшихся, – сказал Сынок.
– А Стейн в нормальном настроении? – встревоженно спросила актриса. – В прошлый раз он так бесился, ну просто как совершеннейшая примадонна!
Сынок ощутил неприятный озноб.
Войдя в кабинет. Сынок протянул руку врачу.
– На это нет времени, – грубо бросил Стейн сквозь марлевую повязку. – Сядьте в кресло, откиньтесь и откройте рот.
Стейн выжал педаль, и кресло обратилось в кушетку. Дантист заорал на топтавшуюся рядом медсестру:
– Ради бога, Анжела! Прекратите дышать, вы меня отвлекаете!
Сынок открыл рот. Стейн крикнул: "Шире!" – и приступил к осмотру.
– Иисусе, да тут руины античного полиса! Вы в Помпеях бывали?
Сынок помотал головой.
– Не шевелиться! – прикрикнул Стейн. – Вот такими я и хотел бы видеть всех макаронников – закатанными в вулканическую породу.
Сынок смотрел в потолок, там в огромном подвесном аквариуме плавали тропические рыбы. На глазах Сынка крупная фиолетовая рыбина сожрала какого‑то оранжевого малыша. Стейн надавил на педаль, и Сынок рывком вернулся в сидячее положение.
– Что, много работы понадобится? – спросил он.
– Не больше, чем в Лондоне после люфтваффе, – ответил Стейн, зубы которого, как заметил Сынок, были желтоватые и тусклые. – Улыбнитесь, – скомандовал Стейн. – Выдайте мне вашу улыбку политика с ребенком на руках.
Сынок растянул губы.
– Ну да, так я и думал. Вы – Маугли при галстуке. Эти резцы смотрятся так, будто ими только что разорвали на куски какое‑нибудь мелкое животное.
– И что вы посоветуете? – робко спросил Сынок.
– Анжела, вы опять дышите! – завопил Стейн. – Я пытаюсь думать!
– Простите, мистер Стейн, – пролепетала Анжела, – но я… не могу не дышать.
– А могу я этого не слышать? – рявкнул Стейн.
– Я постараюсь не…
– Смотрите и слушайте, – приказал дантист Сынку.
Затем, сунув нос прямо в лицо Анжеле, спросил:
– Каково население Рейкьявика?
– Я не знаю, – ответила Анжела.
– Диаметр Луны?
– Не знаю.
– Период спячки медведя – гризли?
Еще одно "Не знаю".
Захария торжествующе обернулся к Сынку:
– Видите? Видите? Эта девушка одиннадцать лет училась в британской школе – и не знает ничего.
Анжела неуверенно проговорила:
– У меня три высших балла, мистер Стейн.