Было солнечно, когда кортеж полноприводных джипов промчался по главной улице к "Приюту Фоссдайк", в котором местная городская сумасшедшая, миссис Фоссдайк, давала крышу и кров бродячим собакам со всего Большого Норфолка. На переделанной карете "скорой помощи" миссис Фоссдайк постоянно колесила по проселкам, высматривая неприкаянных псов. Когда пресс – секретарь Сынка позвонил и спросил, не против ли миссис Фоссдайк, чтобы они сняли, как она помогает Сынку выбрать питомца, миссис Фоссдайк замялась. Пришлось упомянуть "компенсацию за неудобства" в размере трехсот пятидесяти фунтов.
На съемке творился сплошной кошмар. Сынку пришлось, сконструировав заинтересованную физиономию, топтаться в резиновых сапогах туда – сюда по засыпанной шлаком тропке вдоль клеток со спасенными собаками. Толку не было. Казалось, собаки моментально проникались неприязнью к Сынку.
– А нет ли у вас маленького милого щеночка… знаете, с большими глазами? – спросил у миссис Фоссдайк режиссер.
– Есть Томми, – проскрипела миссис Фоссдайк, – у него с щитовидкой неладно.
Режиссер уже решил, что миссис Фоссдайк он вырежет – слишком чеканутая. А Сынок подумал: не удивлюсь, если выяснится, что миссис Фоссдайк вскормили волки.
В перерыве, который пришлось сделать из‑за цепи низко пролетавших сверхзвуковых самолетов, в переулке у самого проезда к собачьим вольерам затормозила машина. Хлопнула дверца. Машина рванула прочь, по– киношному визгнув шинами. Миссис Фоссдайк пришлось отвлечься; со словами "Еще один бедняга" она заковыляла в сторону дороги.
Вернулась она с картофельным мешком, перевязанным у горла бечевкой. Мешок шевелился, внутри кто‑то поскуливал.
– Подождите! – закричал оператор, когда миссис Фоссдайк начала распутывать узлы.
Режиссер скомандовал:
– Сынок, давайте в кадр. Миссис Фоссдайк, отвалите, пусть Сынок открывает.
– Я не успел сделать прививку от столбняка. Пусть она развяжет, – отказался Сынок.
Миссис Фоссдайк принялась за дело узловатыми пальцами, и вот уже черный щенок заморгал на солнечный свет. Раздалось общее "Ах!". Сынок протянул руку, и собачонка лизнула ему пальцы. Толпа зрителей снова сказала: "Ах!"
Сынок вынул собачку из мешка, заботливо взял на руки и сказал в камеру не вполне притворно дрогнувшим голосом:
– Я нашел себе собаку.
– Стоп! – завопил режиссер.
– Эй, гример, наш маленький друг из мешка слишком гладкий на вид для щенка, которого только что вышвырнули. Состарьте его чуток, а? Добавьте каплю усталости и надрыва.
Сынка моментально затопила любовь к этой маленькой безымянной собачке. Он присутствовал при родах старшей дочери, Доры, но, когда акушерка подала ему новорожденную, он порадовался лишь тому, что его жена Корделия прекратила наконец вопить, и с облегчением сунул ребенка обратно акушерке. Но теперь он вцепился в собачку и не намеревался отдавать ее ни гримеру, ни кому‑то еще.
Чтобы сделать привал на долгом обратном пути в Лондон, Сынок со свитой завернули к Стивену Фраю. Они знали, что Фрай дома, в старинном особняке, сложенном из известнякового кирпича, – ведь он под домашним арестом. Коронный суд в Норидже признал актера виновным в "преднамеренном недопустимом осмеянии власти".
Прежде Сынок встречался с Фраем лишь раз, на открытии новой свинобойни в Уоттоне. До самого недавнего времени Фрай был национальным сокровищем и самым знаменитым Сынковым избирателем. Суд над актером в обществе истолковали как поворотный момент: после этого многие комедианты покинули страну и обосновались, по какой‑то необъяснимой причине, в Бельгии.
Пока деревенскими проулками петляли к дому Фрая, Сынок держал щенка на коленях и беседовал с ним, лепеча всякую слащавую чушь. Советники тем временем обсуждали, как назвать собачонку.
– Имя должно быть политически осмысленным, – сказал один.
– Оно должно восприниматься широкими слоями населения, – сказал другой.
– На хер, – сказал Сынок, – его зовут Билли.
Фрай вышел к ним в компании медлительного бурого пса с грустными глазами и длинными вислыми ушами.
– Это Чосер, – сказал Фрай. – Он не кусач, хотя весьма злоязычен.
Чосер взглянул на Билли, которого Сынок не спускал с рук, и спросил:
– Сколько тебе?
– Три месяца, – тявкнул Билли.
– Три месяца! – подивился Чосер. – А я очень старый пес. Это твой первый хозяин?
– Нет, – ответил Билли, – первому не нравилось, что я писаю ему в ботинки. Он сунул меня в темный мешок и выбросил возле дороги.
Чосер присмотрелся к Сынку, который болтал и смеялся на крыльце со Стивеном.
– Один совет, юноша, – проворчал старый пес. – Что бы ты там ни думал, держи свои мысли при себе. Хозяевам нравится, чтобы у нас был характер, но не собственное мнение. Фрай – хороший хозяин, худого не скажу, только вот слишком уж охоч открывать душу Рассказывает такие вещи, которые, если без обиняков, и знать‑то не следует. Он не такой самоуверенный, как выглядит со стороны. Благослови его Бог.
Сынок спросил Фрая, каково ему живется под арестом.
– О, я чудесно провожу время, – сказал Фрай. – Читаю, пинаю балду Я ежедневно падаю на колени, дабы вознести хвалу Джеку Баркеру Он устроил мне славные, пусть и принудительные каникулы.
– А работой какой‑нибудь занимаетесь? – спросил Сынок.
– Ну, бывает, накорябаю несколько слов, когда прихоть найдет, – врастяжку ответил Фрай.
Сынок решил, что Фрай пишет новую книгу.
– Интересно, – сказал он. – Смогу ли я рассчитывать на вашу поддержку, Стивен?
– И мне интересно, – с загадочным видом ответил Фрай. – Расскажите, я вас прошу, в чем отличие вашего курса от курса ваших противников?
– Нет смысла притворяться, будто мы что‑нибудь улучшим в экономике. Весь западный мир бежит в одном финансовом колесе, но кромвелианцы против монархии и собак, а новые консерваторы очень даже за.
– Полагаю, скудости ваших замыслов вполне будет отвечать провинциализм их выполнения.
Сынок не понял, оскорбили его или нет.
– Стивен, если вы проголосуете за меня и я выиграю, с вас тут же снимут арест.
– Да ну? – воскликнул Фрай. – А мне так приятно опухать в деревне.
– Можно использовать вашу фотографию с Чосером для нашей предвыборной кампании? – спросил Сынок.
– Если я соглашусь, то рискую отправиться в Кромерскую зону изоляции, – ответил Фрай. – А это. Сынок, и впрямь хуже смерти.
Когда Сынок двинулся прочь, Чосер пролаял вслед Билли:
– Удачи, и не забывай пускать в дело глаза. Они не могут устоять перед нашим взглядом.
13
Артур Грайс сквозь стеклянный пол гостиной угрюмо смотрел на быстрый ручей под ногами. В узком мельничном желобе застрял сук, и образовалась плотина из полиэтиленовых пакетов, банки из‑под колы и, к вящему отвращению Грайса, полного воды презерватива, будто передразнивавшего Грайсов мужской причиндал. Грайс пытался сообразить, как избавиться от засора. На коктейль сегодня вечером были приглашены несколько шишек, и Грайс хотел поразить их уникальным аттракционом. Он прокручивал в воображении момент, когда, собрав гостей в кружок на стеклянном полу, дистанционным пультом зажжет огни, подсвечивающие воду в желобе. Предвкушал удивленные охи и ахи, восклицания "Ого!".
Сандра сказала напыщенному агенту, нанятому для поиска дома с характером, что у здания должен быть "ого – компонент". Артур гадал, сможет ли он в оставшиеся до гостей несколько часов раздобыть щуплого ребенка и уговорить его нырнуть в желоб и выпихнуть сук.
С веранды, примыкающей к гостиной, его позвала из джакузи Сандра. Артур отодвинул стеклянную дверь и скинул махровый халат. Он полез в джакузи, и Сандра прикрыла глаза, чтобы не видеть его срама. Ее новые груди покачивались на поверхности пузырящейся воды, как два громадных розовых мячика для пинг – понга. Артуру до смерти хотелось сграбастать их, но Сандра сказала, что груди нельзя трогать и гладить по крайней мере восемнадцать месяцев. Артуру больше нравились старые, настоящие груди жены. Те были не такие устрашающие и более удобные, думал он.
– Ну и что, как там у тебя с королевой? – спросила Сандра.
Артур вздохнул.
– Я все делал правильно, пальцем до нее не коснулся, звал по – правильному, но, знаешь, Сандрочка, кажется, она не горит желанием отвалить нам титул.
– Работаешь до кровавых мозолей, – сказала Сандра, – и что взамен, Артур? Плевок, мать их, в лицо.
Они немного поговорили о разных Грайсовых предприятиях. Сандра сказала:
– У нас в банке столько денег, что я уже не могу придумать, куда тратить, но знаешь, чего у нас нету?
Артур не знал. Он видел, что у них есть все: электрические шторы, огромные настенные плазменные панели в каждой комнате, повсюду белые ковры, итальянская кофе – машина, французская плита, американский холодильник, четыре тачки в гараже.
– Чего у нас нету? – спросил он, искренне желая узнать ответ.
– Уважения, – ответила Сандра, рассматривая свои красные накладные ногти. – Люди считают нас чернью. Я хочу уважения, Артур. Хочу тусоваться с элитой, хочу депл изящества.
Артур взял ее за руку. Сандра просила у него то единственное, чего он не мог ей дать.
– Так затрахало иметь друзей, которых зовут типа Мик Дикий или Зверюга Зак, даже мать твою кличут Нора Кастет!
Артур оскорбился:
– Ну, это ты через край, Сандра. Мамуся уж сколько лет как не дерется.
Нора, мать Артура, шустрила внизу, готовила закуски для вечеринки. Она жила у Артура в пристройке, переделанном амбаре, где когда‑то хранились мешки с зерном. Артур боготворил мать, а мать – его. Ей казалось, что Артур растратил себя на эту Сандру, "поганую, как матросская жопа".
– Ты можешь пойти на курсы "Найди в себе принцессу", – посоветовал Артур. – Бывший дворецкий королевы ведет такие в Кавендиш – Менор. Мы там ставили леса. Тебя научат языком чесать получше, и как накрывать на стол, и как вылезти из машины, не сверкая жопой.
Сандра ответила угрюмо:
– Я раз пошла на курсы, а кончилось условным сроком.
– Это да, но тот задрот – гуру так и выпрашивал, чтобы его отмудохали. А эти курсы – другая петрушка, пять кусков в неделю, и будешь тусоваться почти с аристократами.
Нора Грайс приотворила сдвижную дверь и крикнула:
– Я настряпала сыру с ананасиками, а чиполаты в печке. Пойду пока к себе, мне надо сменить повязку на ногах.
– Спасибо, мам, – отозвался Артур.
– Нора, если думаешь вечером составить нам компанию, сперва побрейся, ладно? – прокричала Сандра.
Нора потопала прочь на изъязвленных ногах.
– Завтра позвоню тому мужику дворецкому, забью тебе место, – сказал Артур.
– Не парься, Артурчик, – ответила Сандра мрачно. – Из собаки зайца не сделаешь.
– Да сделаешь! – не сдавался Грайс.
Он зазвал наверх Рокки и попытался заставить озадаченного пса сидеть на задних лапах. Рокки падал раз за разом, и Грайс, потеряв терпение, пнул его через всю комнату со словами:
– Ни пользы от тебя, ни радости.
Рокки прорычал:
– Пнешь еще раз – глотку вырву – Развернулся и потрусил вниз.
Тем же вечером, когда Артур и Сандра болтали с гостями, в основном выходцами из сословия профессиональных уголовников, Грайс с наигранной небрежностью сообщил, что днем разговаривал с королевой в ее доме.
– Очень милая леди, – заметил он, – такая царственная. Я б жизнь за нее положил.
Эти слова встретили бурное одобрение уголовников, их жен и подруг, которые все без исключения считали себя отъявленными патриотами.
Позже один из уголовников бочком подобрался к Артуру и зашептал на ухо:
– Тут ходит такая мулька, что королева где‑то у себя дома захавала корону Британской империи. Знающие ребята говорят, ей цены нет, но мы‑то с тобой, Артур, понимаем, сколько это, а?
– Если кто хотя бы подумает наложить лапу на эту корону, может считать себя жмуриком, – ответил Грайс. – Копыта его уже в цементной обувке. Он уже висит на мясном крюке. И падает с высокой крыши. В общем, жалко мне этого парня.
Когда гости разошлись и Нора внизу мыла посуду, Артур сказал Сандре:
– По – моему, все прошло нормалек, как думаешь?
Сандра зевнула.
– Ну, кроме Нориных порезов от бритья. Вытерла бы сначала кровянку, а потом уж волокла чиполаты.
14
Камилла красила волосы в живописно неряшливой кухне Беверли Тредголд, где на заваленном столе чудом сохранял равновесие маленький телевизор. Камиллу слегка тревожила вышибающая слезу концентрация пергидроля, в котором Беверли вымачивала ей волосы.
– А ты опытная покрасчица, Бев? – спросила Камилла.
Беверли вскинулась:
– У меня всего один – единственный клиент облез!
В юности Беверли недолго поработала ученицей в парикмахерской. Еще с головомойно – подметальной стадии ее уволили за "грубое нарушение дисциплины": злонамеренные сплетни стажерки спровоцировали драку двух клиенток – жены и любовницы третьего клиента – прямо между раковинами в парикмахерской. Драка перешла в погоню на машинах, а в итоге в целую трагедию. Там было и обвинение в покушении на убийство, и госпитализация, и неудавшееся самоубийство.
Камилле не хотелось доверять свои волосы Беверли Тредголд, но заставить себя пойти еще раз в Грайсов салон "Люмпен" она не могла. В последний раз шестнадцатилетний мальчик – стилист, жеманясь, сказал, что прическа, которую Камилла носила больше тридцати лет, "как у старушек, которые рекламируют термобелье на последних страницах журналов для старперов".
Камилла всегда старалась не сболтнуть лишнего в присутствии Беверли, обладавшей талантом вытягивать из людей сведения. Только вчера Б ев устроила в поселке скандал, заявив, что видела мистера Анвара, крайне благонравного владельца магазина "Все за фунт", когда он шмыгнул в "Отрыв у Грайса", стрип – клуб в торговом пассаже. В "Отрыв" заходил не мистер Анвар, а похожий на него пожилой и толстый индус, – это был инспектор по безопасности труда, явившийся с проверкой. Миссис Анвар до сих пор не вернулась из дома брата, куда бежала от позора.
Беверли однажды ходила в "Отрыв" пробоваться в танцовщицы, но Артур Грайс посмеялся ее пируэтам у шеста и посоветовал прийти, когда Беверли сбросит двадцать пять кило. Вернувшись домой, она сказала Тони, что ей предложили контракт, но она не согласилась, потому что у нее аллергия на железный шест.
– Я забыла, что могу носить только благородные металлы, – наврала она.
Беверли затолкала мокрые волосы Камиллы в целлофановую шапочку для душа и сказала:
– Маддо Кларк говорит, что видел, как принцесса Кентская стаскивала с чердака свою сумку "Луи Вуитон".
– Как он мог узнать? – спросила Камилла, твердо уверенная, что Маддо Кларк никогда не переступал порога принцессы.
– Он же подглядывает, – равнодушно пояснила Беверли.
– И какая важность в этой сумке? – спросила Камилла.
– Собирается обратно в Лондон после выборов, – сказала Беверли.
– У новых консерваторов никаких шансов, – возразила Камилла.
– Ну, не знаю, – сказала Беверли, глядя в телевизор, где Сынок Инглиш, снятый в выгодном ракурсе, давал интервью "Политике молодых". – Да, не хотела б я через него перелезать поутру.
– Он ужасно милый, – не согласилась Камилла. – Я знала его мать в былые дни.
– А ты скучаешь по прежней жизни? – спросила Беверли.
– Ой, временами просто вою, – ответила Камилла. – Но что мне оставалось? Я была без ума от Чарльза.
Беверли вздохнула:
– И ты от всего отказалась ради любви, как и я. Я бы сейчас была знаменитой артисткой, если бы тогда в парке на автодроме не вмазалась в машинку Тони и не сломала ему нос.
Беверли закрыла дверь на замок, задернула шторы от подглядывающих камер, и они с Камиллой закурили.
– Я надеюсь, что Сынка не выберут, – призналась Камилла. – Быть женой короля Англии – этого я не вынесу.
Глаза Беверли округлились, она набросилась на лакомую фразу, как тигр на робкую антилопу.
– Чарльз не может стать королем, пока жива королева, – сказала Беверли и ахнула: – Только не говори мне, что королева умирает! О господи! А что у нее? Сердце? Рак? Тубик? Сколько ей осталось?
Камилла почувствовала, что ее скальп горит огнем.
– Бев, прости, пожалуйста, – сказала она, – но с моей головой что‑то ужасно неладно.
Беверли стащила с нее целлофановую шапочку и оценила дело своих рук.
– Вот япона мама! – воскликнула она. – Голову под холодный кран, быстро!
После того как волосы Камиллы были промыты и высушены, соседки досмотрели интервью Сынка. Подлаживаясь под молодую аудиторию, Сынок оставил дома галстук и выступал в джинсах и розовой рубашке с открытым воротом. По поводу кроссовок Сынок со стилистом сломали голову. Надо ли купить пару, а если да, то какой марки? В уединении собственного кабинета Сынок примерил несколько пар, но решил, что в кроссовках он выглядит смешно, к тому же ему сразу казалось, что у него вместо ступней какие‑то дурацкие подушки. Сынку гораздо больше нравилось чувствовать под ногами твердую почву.
Интервьюировала Сынка чернокожая девица по имени Надин, с "мылладижной" речью, сквозь которую Сынок продирался как сквозь дебри. Он многое спешно домысливал на ходу, но все равно это было хуже проклятого "Беовульфа", которого они читали в Оксфорде. Сынок только закончил говорить о своей любви к Бобу Марли и Паффу Дэдди, как Надин нанесла ему удар ниже пояса, спросив на вполне литературном английском:
– Скажите, Сынок, вы и поныне остаетесь заядлым курильщиком?
На размышление оставались доли секунды. Если он признается, что курит, то шансы победить на выборах несколько съежатся. Если скажет, что не курит, могут уличить во лжи. Вдруг у кого‑то есть доказательства? Хотя Сынок последнее время курил только у себя дома, в отсутствие жены, при опущенных шторах и включенной вытяжке. В недавнем прошлом он еще посещал "Цигарку", один из частных клубов для курильщиков, расплодившихся в Сохо, но теперь рисковать нельзя, теперь его лицо слишком узнаваемо.
Сынок сделал мину типа "я сейчас выдам смелое заявление" и сказал:
– Надин, я буду с вами абсолютно честен. В юности я баловался сигаретами, как большинство людей. Я боялся отстать от своих сверстников.
Сынок склонил голову и выдал застенчивую улыбку.
– Я не был уверенным в себе молодым человеком и думал, что с сигаретой буду казаться круче. Я втянулся в это в семнадцать лет, в выпускном классе школы.
Беверли, глядя в телевизор, заметила:
– Что, интересно, ему мешало раньше? Я к четырнадцати уже смолила по двадцать штук в день.
В телестудии Сынок продолжал:
– Я купил дорогую зажигалку. Скоро у меня уже пепельницы стояли в каждой комнате. И вот не успел я оглянуться, как выкуривал по десять сигарет в день.
Беверли фыркнула:
– Салага.
Сынок опустил глаза. Ресницы, чуть подчеркнутые подводкой цвета "полночь", затрепетали на фоне бледной кожи. Один этот маневр принес ему сотни тысяч голосов в двух четких категориях избирателей – среди женщин и среди бросивших курильщиков.
– А что насчет зон изоляции, вы их сохраните?
Сынок осторожно ответил: