2
Он написал пьесу, и эта пьеса стала его жизнью.
Вещица получилась не очень удачная. Драматург это понимал. Слова, набор слов, чисто языковые приемчики, но они сидели в нем, доставали прямо до кишок, до самого нутра, сплетались с артериями его живого тела. О новой работе, первой за последние несколько лет, он говорил самым нейтральным тоном:
- У меня на сей счет кое-какие планы. Надежда есть. Пьеса не закончена.
Надежда есть. Пьеса не закончена.
Он знал! Ни одна на свете пьеса не является жизнью драматурга, как ни одна из книг - жизнью писателя. Жизнь состоит из одних антрактов, это как рябь на воде, волна, сильное содрогание может пройти через такой элемент, как вода, и вызвать эту волну, взбудоражить воду, но изменить ее сути нельзя. Он это знал. И однако же продолжал работать над "Девушкой с льняными волосами" - упорно и долго. Он начал писать эту пьесу еще в колледже, и в раннем, приблизительном и грубом варианте то был "эпос". Отчаявшийся и разочарованный, как в первой любви, он бросил ее и написал много других пьес. Именно в послевоенные, сороковые, он стал настоящим Драматургом! - и тогда возвратился к своей первой любви. Снова взялся за "Девушку с льняными волосами" - достал и пересмотрел написанные от руки заметки, небрежно напечатанные наброски, кургузые неоконченные сцены и сцены слишком затянутые. Проглядел также описания персонажей - все это сохранилось еще с двадцатых, на разрозненных пожелтевших листках бумаги с неровными обтрепанными краями.
В нем не умирала, продолжала жить надежда, химера, таскавшаяся вместе с ним из одной жизни в другую, из одной комнатушки в другую, а потом и по захламленным квартирам в Нью-Брансуике, штат Нью-Джерси, в Бруклине и, наконец, в центре Нью-Йорка, в нынешней шестикомнатной квартире, в кирпичном доме на углу 72-й Западной улицы, рядом с Центральным парком. Посетили эти заготовки и летние курорты в Адирондаксе и на побережье штата Мэн, довелось побывать им даже в Риме, Париже, Амстердаме, Марокко. Он возил их с собой из холостяцкой жизни в жизнь, неожиданно осложненную браком и детьми. В семейную жизнь, с которой он вначале мирился, как с противоядием, помогающим хоть на время избавиться от мира навязчивых идей. Он носил все это с собой с момента пробуждения юношеской, полной пыла и поразительных открытий сексуальности, до постепенного спада плотских желаний и неуверенности в себе на пороге шестого десятка. Девушка из "Девушки с льняными волосами" была его первой любовью. Так никогда и не осуществленной. Даже не заявленной!
Теперь ему уже сорок восемь. А девушке, будь она жива, было бы уже за пятьдесят. Красавица Магда, пожилая женщина! Она просуществовала с ним двадцать лет, а он ни разу так и не видел ее.
Он написал пьесу, и эта пьеса стала его жизнью.
3
Исчезла! Она сняла все деньги, хранившиеся у нее на счетах в трех лос-анджелесских банках. Заперла дом, который снимала, и оставила записки всего лишь нескольким людям. В которых объясняла, что убежала из Голливуда, навсегда, и, пожалуйста, не скучайте! И не ищите ее. Нового адреса она не оставила никому, даже своему обезумевшему от горя агенту - просто потому, что у нее пока еще не было этого адреса. И телефонного номера тоже не оставила, потому что и номера тоже не было. Книги и бумаги, а также кое-что из одежды она поспешно распихала по коробкам и отправила посылкой по адресу: До востребованияi. Норме Джин Бейкер, Главпочтамт, г. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.
Бабушка Делла говорила, что, если мне так ненавистна моя жизнь, я должна сама принимать решение. Но не жизнь мне была ненавистна, нет.
4
Сон под названием "возвращение обратно". Ночью накануне того дня, когда Драматург и Блондинка Актриса познакомились в Нью-Йорке (а произошло это в начале зимы 1955-го), Драматургу приснился унизительный сон, преследующий его вот уже на протяжении многих лет.
Эти сны он видел с ранней юности, но не рассказывал о них никому и никогда. Сны, о которых он, проснувшись, стремился немедленно забыть.
В искусстве, считал Драматург, сны полны глубочайшего значения. Они способны перевернуть жизнь, они зачастую просто невыносимо прекрасны. В жизни сны имеют не больше значения, чем замутненный вид городка Рэвей, штат Нью-Джерси, промелькнувший в залитом дождем окне автобуса "Грейхаунд", выпускающего вонючий выхлоп черного газа где-нибудь на повороте на магистраль номер 1.
Вообще-то Драматург родился именно в этом городке, Рэвей на северо-востоке штата Нью-Джерси, в семье рабочего. Родился он в декабре 1908 года. Родители его были немецкими евреями, эмигрировавшими из Берлина в Америку в конце 1890-х. Они надеялись ассимилироваться в этой стране, сменили свои опостылевшие имена на новые, американизированные, желали обрубить свои искривленные корни. То были евреи, которым надоело быть евреями. Даже несмотря на то что они принадлежали к той категории евреев, которые осознавали, что являются постоянным объектом насмешек и презрения со стороны "неевреев". Многих из которых они знали и считали "ниже" себя.
В Америке отец Драматурга устроится на работу: сначала в авторемонтную мастерскую в восточной части Нью-Йорка, затем - в мясную лавку в Хобокене, потом - торговцем обувью в городке Рэвей, и, наконец, ему неслыханно подфартит. Он приобретет лицензию, дающую право торговать стиральными машинами и сушилками марки "Келвинейтор" в магазине на Мейн-стрит, в том же Рэвее; в 1925-м он уже полностью откупит этот магазин у бывших владельцев, чем обеспечит себе солидный и постоянно растущий доход вплоть до 1931-го, когда все рухнуло. Как раз к этому времени Драматург оканчивает последний курс в университете Ратджерса, в Нью-Брансуике. Банкротство! Несчастье и нищета! Семье Драматурга пришлось распрощаться со своим домом в викторианском стиле и с остроконечной крышей, что стоял на тихой тенистой улице, и переехать на самый верхний этаж здания, в котором продавались стиральные машины и сушилки, которые, кстати, теперь, в разгар депрессии, никто не желал покупать.
Отец Драматурга начнет страдать от высокого артериального давления, колита, сердечных приступов и "нервов" и прострадает так всю свою долгую и несчастную оставшуюся жизнь (протянуть ему удастся до 1961-го). Мать Драматурга наймется работать официанткой в кафетерии, потом получит должность врача-диетолога в местной средней школе - и все это вплоть до года чудес, или 1949-го, когда ее сын, начинающий драматург, вдруг продаст свою первую пьесу на Бродвее, где она будет пользоваться бешеным успехом, а затем получит свою первую Пулицеровскую премию и увезет родителей из городка под названием Рэвей. Навсегда. Сказка со счастливым концом.
Сон под названием "возвращение обратно", преследовавший Драматурга, был обставлен декорациями тех лет. Он открывал глаза и с неприятным удивлением замечал, что находится на кухне, в тесной маленькой квартирке, на самом верхнем этаже магазина, что на Мейн-стрит. Неким непостижимым образом кухня и магазин сливались в единое целое. Стиральные машины стояли в кухне. Время сместилось. Драматург не был мальчиком, способным прочувствовать горе и позор семьи, не был он и выпускником университета Ратджерса с мечтами стать вторым Юджином О'Нилом. Но и сорокавосьмилетним писателем, с юностью, оставшейся за плечами, с неотвязным страхом перевалить пятидесятилетний рубеж, он тоже не был.
Во сне, на кухне, Драматург разглядывал выстроившиеся строем стиральные машины. Все они работали и ужасно шумели. В каждой бурлила грязная мыльная вода. И еще этот характерный запах засоренных канализационных труб, ржавого водопровода. Драматурга начинает тошнить. Он давится. Это всего лишь сон, и он, похоже, понимает, что это сон, и в то же время обстановка столь болезненно реальна, что он совершенно потрясен и убежден, что это может случиться в жизни. А на полу, рядом с ревущими машинами, валяются разбросанные вперемежку бумаги его отца, какие-то счета, и его пьесы и материалы к ним, и грязная вода выплескивается из машин и заливает бумаги. Драматург должен спасти их. Это ведь так просто, однако приступить к делу мешают страх и отвращение. Он должен преодолеть эти чувства, ведь он - сын своего отца, и для него дело чести помочь своему больному слабеющему родителю.
И вот он нагибается и изо всех сил старается подавить рвоту. Старается даже не дышать. Он видит: вот его рука шарит по полу, пытается ухватить лист бумаги, какую-то желтую папку с документами. Но едва успевает поднести спасенные бумаги к свету, как видит, что все они промокли насквозь, чернила размылись, документы и материалы погибли. Неужели "Девушка с льняными волосами" тоже среди них? "О Господи, помоги нам!" Это не молитва - Драматург не религиозен - это скорее звучит как проклятие.
И тут Драматург просыпается. Сразу и резко. И слышит свое частое хриплое дыхание. Во рту сухо и кисло, он скрипит зубами от отчаяния. Как же хорошо снова оказаться в уютной постели, одному, в красивом кирпичном доме на 72-й Западной, вдали от городка Рэвей, штат Нью-Джерси. И никогда, ни за что больше туда не возвращаться!
Его жена в Майами, навещает пожилых родственников.
Весь этот день сон о "возвращении обратно" будет преследовать Драматурга. Как отрыжка после недоброкачественной пищи.
5
Я знала эту девушку, Магду. Нет, мной она никогда не была, просто сидела внутри. Как Нелл. А может, еще крепче, чем Нем. О, она вообще гораздо сильнее Нелл. Она бы ни за что не рассталась со своим ребенком; никто не смог бы отнять у нее ребенка. Она бы родила своего ребенка прямо на голом дощатом полу, в холодной, неотапливаемой комнате, и заглушала бы свои крики ковриком.
И кровотечение пыталась бы остановить обрывками тряпок.
А потом ухаживала бы за ребенком, нянчила его. И груди у нее большие, как у коровы, теплые, и из них сочится молоко.
6
Драматург подошел к столу проверить, целы ли бумаги. Ну конечно, "Девушка с льняными волосами", вот она, лежит там, где он ее оставил. Свыше трехсот страниц отрывков, набросков, примечаний и вставок. Он поднял все эти бумаги, и на стол выскользнул один из пожелтевших снимков. Магда. Июнь 1930. На черно-белом снимке - привлекательная белокурая девушка с широко расставленными глазами. Смотрит на солнце и слегка щурится, густые волосы заплетены в косы и уложены короной вокруг головы.
7
У Магды действительно был ребенок, вот только не от него. А в пьесе - от него.
Нетерпеливый, словно молодой любовник, хотя уже давно не молодой, Драматург лихо взбежал на четвертый этаж по металлической, заляпанной масляной краской лестнице. В продуваемый сквозняками репетиционный зал на углу Одиннадцатой авеню и 51-й улицы. Он был так возбужден! Так взволнован! Он даже задыхался. И перед тем как войти в просторное помещение, навстречу шуму голосов и смутному морю лиц, вынужден был остановиться, немного отдышаться и успокоиться. Взять себя в руки.
Он теперь не в том положении и состоянии здоровья, чтобы бегать по лестницам, как мальчишка.
8
Я так боялась! Я была не готова. Почти не спала ночью. То и дело бегала писать. Никаких таблеток не принимала, только аспирин. И еще одну, противовоспалительную, которую дала ассистентка мистера Перлмана, чтобы горло не болело. И еще казалось, что Драматург взглянет на меня всего разок, тут же отвернется и заговорит с мистером Перлманом, и все, конец, я вылетела из труппы! Потому что я еще не заслужила этого - быть здесь. И прекрасно это понимала. И вообще все знала заранее. Я прямо так и видела, как спускаюсь по этим ступенькам. В руках сценарий, и я пытаюсь читать строки, подчеркнутые красным. Те, которые сама подчеркнула, а сейчас словно вижу их в первый раз. И единственной отчетливой мыслью была следующая: сейчас зима, и если я провалюсь, то замерзну. Замерзну насмерть. Зимой легко умереть, ведь правда?..
9
Драматургу не понравится, это все знали. Все, кроме него. Он ни за что не согласится, что Блондинка Актриса, приглашенная в труппу на прослушивание, подходит на роль его Магды.
Ему назвали имя. По телефону. Произнесли неразборчиво. Говорил он с директором труппы, Максом Перлманом. И Макс своим обычным торопливым нервным говорком заявил I пс. Драматургу, что тот знает всех в труппе "за исключением, пожалуй, одной актрисы, которая претендует на роль Магды. У нас она новенькая. И в Нью-Йорке появилась совсем недавно. Нет, раньше я с ней ни разу не встречался, но несколько недель назад она вдруг заходит прямо ко мне в офис. Снялась в нескольких фильмах и теперь говорит, что по горло сыта всем этим голливудским дерьмом и мечтает стать настоящей актрисой и считает, что этому можно научиться только у нас". Перлман сделал паузу. То была типично театральная манера, паузы в речи имели столь же колоссальное значение, что пунктуация для писателя. "Честно говоря, она совсем не дурна".
Драматург был слишком занят своими мыслями, после сна о "возвращении обратно" осталось ощущение униженности и полной беспомощности. К тому же он испытывал тяжесть в желудке, а потому не стал просить Перлмана повторить имя этой женщины или рассказать о ней немного подробнее. Ведь это будет всего лишь предварительное прослушивание в "Нью - Йоркской труппе актеров театра", компании, с которой Драматурга связывали вот уже двадцать лет плодотворнейшей работы, а не какое-нибудь там открытое или публичное прослушивание или репетиция. На него приглашены лишь члены труппы. И никаких аплодисментов не предполагается. Так к чему было Драматургу просить своего старого друга Перлмана, к которому он не испытывал особой личной теплоты, но которому абсолютно доверял во всех вопросах, касавшихся театра, повторять имя этой мало известной актрисы? Особенно если она не из Нью-Йорка? Драматург знал и признавал только Нью-Йорк.
И потом мысли его были слишком заняты! В голове у Драматурга постоянно происходило кипение мыслей, они роились и жужжали, как комары, зудели непрерывно, и в часы бодрствования, и даже иногда во время сна. Во многих своих снах он продолжая работать. Работа. Работа! Ни одна женщина на свете была не в силах компенсировать ему это. Лишь нескольким женщинам удалось заполучить его тело, но ни одной - душу. Его жена, долго ревновавшая, теперь перестала ревновать. Он почти не обратил внимания на уход жены из своей эмоциональной и духовной жизни, лишь иногда отмечал про себя, что она стала чаще отсутствовать, навещать родственников.
Когда Драматургу снилась работа, пальцы его так и бегали по клавишам портативной машинки "Оливетти", однако наутро выяснялось, что все замечательные, пришедшие на ум слова, так и остались ненапечатанными. Иногда ему слышались диалоги поразительной красоты и совершенства, но он чувствовал, что не способен переложить их в достойные слова и фразы. Работа была его жизнью, ибо только работой оправдывалось его существование; и каждый час этой жизни вносил, а иногда был не способен внести свой вклад в завершение этой работы.
Присущее Америке середины века сознание вины. Меркантильной Америке, стране потребителей и потребления. Трагедия Америки. Именно через трагедию можно было во всей глубине познать сущность этой страны и ее бытия, а не через комедию, фиксирующую лишь отдельные, незначительные моменты.
10
В продуваемом сквозняками просторном помещении началась читка. Шестеро актеров сидели на складных стульях на возвышении, в полукруге света, отбрасываемого голыми лампочками. Было слышно, как капает вода в туалете, расположенном рядом. В воздухе висели клубы сизого дыма, многие актеры курили и кое-кто из собравшихся в зале - а было там человек сорок - тоже.
Из шестерых актеров только двое были среднего возраста, ветераны труппы, ветераны - исполнители в пьесах Драматурга, и лишь они заметно нервничали. Драматург, обладавший обманчивой внешней сдержанностью какого-нибудь раввина или ученого, был известен своей манерой самым строгим и резким образом критиковать актеров, выходящих, по его понятиям, "за рамки". Не пытайтесь понять меня слишком быстро - то была его любимая, расхожая фраза.
Драматург сидел в первом ряду, буквально в нескольких ярдах от актеров. Не успев опуститься в кресло, он начал разглядывать Блондинку Актрису. Во время довольно долгой первой сцены, в которой у Блондинки Актрисы в роли Магды не было ни единой реплики, он смотрел на нее и наконец узнал, и лицо его потемнело от прилива крови. Мэрилин Монро?.. Здесь, в Нью - Йорке, в его репетиционном зале? Под покровительством этого хитрюги и ловкача Перлмана? Именно ее присутствием и объяснялись ропот и легкое возбуждение в зале до начала читки; в воздухе витало предвкушение, и Драматург не осмелился отнести его на свой счет. Вообще-то Драматург только сейчас вспомнил, что совсем недавно просматривал колонку, подписанную Уолтером Уинчеллом, о "таинственном исчезновении" из Голливуда Блондинки Актрисы, что привело к нарушению этой актрисой контракта со студией, обязывавшего ее начать работу над новым фильмом. Под снимком Монро, опубликованным в той же газете, красовался подзаголовок "ПЕРЕСЕЛИЛАСЬ В НЬЮ-ЙОРК?". Сам снимок напоминал рекламу: лицо в натуральную величину, тяжелые опущенные веки и страстная и скорбная прорезь рта - пародия на эротическую мольбу.
- Она? Моя Магда?..
Однако Блондинка Актриса, державшая в дрожащих пальцах пьесу Драматурга, не слишком походила на Мэрилин Монро. И вскоре повышенное внимание к ней иссякло. Ведь здесь собрались актеры и другие профессионалы, связанные с театром, и для них лицезрение знаменитости было делом обычным. Как, впрочем, и какого-нибудь выдающегося таланта, и даже гения. И их суждение будет беспристрастным и справедливым.
Блондинка Актриса сидела в центре полукруга - словно Перлман нарочно поместил ее туда, где она будет чувствовать себя защищенной. И еще было заметно, что, в отличие от других, более опытных театральных актеров держится она скованно. Сидит как-то неестественно неподвижно, плечи приподняты. А голова, несколько несоразмерная столь хрупкому и изящному телу, вытянута вперед. Она явно нервничала, то и дело облизывала губы. Глаза блестели от еле сдерживаемых слез. Лицо какое-то девичье, почти детское, очень бледное, тени под глазами кажутся еще больше от ослепительного света ламп. На ней ажурной вязки свитер, на вид совершенно бесцветный от все того же ослепительного освещения, и темные шерстяные брюки, заправленные в коротенькие, до щиколотки, сапожки. Белокурые волосы заплетены на затылке в косичку. Ни драгоценностей, ни косметики. Вы бы ее не узнали, честное слово! Настолько она была невыразительна. Просто никто.
Драматург злобно скривил губы при мысли о том, что Перлман осмелился ввести Блондинку Актрису в его пьесу, даже предварительно не проконсультировавшись с ним. Его пьесу! Часть его души, сердца. А Блондинка Актриса - к худу это или к добру, пока что неясно, - несомненно, будет привлекать внимание публики.