Однако где же Норма? Он задержался в гостиной, узкой продолговатой комнате с неровным полом, смотрел из окна на расчищающееся от облаков небо. Какое, наверное, мощное впечатление производило на первобытного человека это зрелище. Казалось, что из-за туч вот-вот появится божество, явит себя человеку во всей красе. Небо на рассвете, на берегу океана. Ослепительные отблески восходящего солнца. Огненные, золотистые, они постепенно меркли к северо-востоку, где над горизонтом вздымались синюшные нагромождения грозовых туч. Но сама гроза обошла их стороной. И темные тучи понемногу рассеивались. Интересно, подумал Драматург, понравилось бы Норме это зрелище. И вдруг ощутил прилив гордости - оттого, что он, ее муж, может дарить ей такие подарки. Сама Норма, похоже, никогда не знала, куда ей хочется поехать и что повидать. Нет, на Манхэтгене такого утреннего неба не увидишь. И в Рэвее, штат Нью-Джерси, - тоже, даже в детстве не видел он ничего подобного. Через забрызганные каплями дождя стекла в гостиную проникали первые солнечные лучи, играли на стенах, оклеенных обоями, испещряя их красноватыми бликами и завитками. Как будто язычки пламени плясали сейчас на этих стенах. Словно свет была сама жизнь. Старинные дедовские часы резного красного дерева - единственные, которые удалось пробудить к жизни Норме, - тихонько и равномерно тикали, тускло поблескивающий, отливающий золотом маятник неспешно раскачивался. "Капитанский дом" напоминал плывущий по травянисто-зеленому морю корабль, и Драматург, типичный горожанин, был его капитаном. Привел свою семью в безопасную гавань. Наконец-то!
Так думал в невинном мужском своем тщеславии Драматург. Так думал он, ослепленный надеждой. И на секунду ему показалось, будто он, пронзив непроглядно темные слои времени, вдруг ощутил неразрывную свою связь с целыми поколениями людей, живших здесь до него, такими же отцами и мужьями, как он.
- Норма, дорогая, ты где?
Наверное, на кухне, подумал он. Показалось, что там вдруг открылась, а потом со стуком захлопнулась дверца холодильника. Но и на кухне ее не было. Тогда, наверное, на улице? Он вышел на крыльцо, бамбуковая циновка, покрывающая пол, отсырела насквозь; капли воды блистали, словно драгоценные камни, на гнутых ножках зеленых шезлонгов. Но на заднем дворе, на лужайке, Нормы видно не было. И тогда он подумал: может, она пошла на пляж? Так рано? В такой холод и ветер?.. В северной части неба снова стали сгущаться черные грозовые облака. Большая же часть неба оставалась от них свободной и приобрела невыразимо прекрасный, бронзово - золотистый оттенок с мелкими вкраплениями оранжевого. О, ну почему он - "человек слов", а не художник, не живописец? Или на худой конец фотограф?.. Куда как более возвышенная задача - отдать должное красоте природы и мира, нежели копаться в мелких человеческих страстишках и глупостях. Почему он, человек либеральных взглядов, в целом оптимист, верящий в человечество, почему он постоянно отображает лишь слабости этого человечества, клеймит правительства и "капитализм" за то зло, что они поселили в человеческой душе? В природе же не существует зла. И безобразной она тоже никогда не бывает. Норма и есть сама природа. В ней не может быть ни зла, ни безобразия. "Норма! Иди сюда. Ты только посмотри на это небо!.."
Он вернулся в темную кухню. Потом двинулся через кухню и прилегающую к ней прачечную к гаражу, но вдруг заметил, что дверь в подвал открыта. И что в тени, на верхней ступеньке лестницы, примостилась женская фигурка в белом. В подвал был проведен свет, но лампочка горела слабо. Чтобы спуститься туда, без ручного фонаря не обойтись. Но никакого фонаря у Нормы не было, и, по всей очевидности, спускаться туда она не собиралась. Она что, говорит там с кем-то? Неужели сама с собой?.. На ней была одна лишь полупрозрачная ночная рубашка, потемневшие у корней волосы растрепались.
Он уже было собрался окликнуть ее снова, но сдержался, не хотелось ее пугать. В этот момент она обернулась. Зрачки расширены, глаза смотрят невидяще. Только тут он увидел, что она держит в руках тарелку, а на тарелке - кусок сырого гамбургера, из которого сочится кровь. Она ела этот гамбургер прямо с тарелки, как кошка, слизывала с пальцев кровь. И вдруг увидела его, изумленно взирающего на нее мужа. И расхохоталась.
- Ох, Папочка! Как же ты меня напугал!
Ребенку в ее чреве скоро должно было исполниться три месяца.
8
Она пребывала в возбуждении. Еще бы, скоро приедут гости!..
Его друзья. Его друзья с Манхэтгена, все до одного интеллектуалы: писатели и драматурги, режиссеры, поэты, редакторы. Она чувствовала (о, даже предполагать такое было бы глупостью!), что близость к этим замечательным выдающимся людям лично ей все равно не поможет. Но, вполне возможно, окажет благотворное воздействие на развитие ребенка в чреве. Как заунывное повторение слов, выписанных из словарей, которые она намеревалась запомнить. Как отрывки из Чехова, Достоевского, Дарвина, Фрейда. (В антикварной лавке на Галапагос-Коув, являвшей по сути своей пыльный и тесный, битком забитый книгами подвальчик, ей удалось обнаружить дешевое издание Фрейда в бумажной обложке "Цивилизация и чувство неудовлетворенности". Всего-то за пятьдесят центов! "О, это просто чудо какое-то! Как раз то, что я искала".) Существовала пища для тела. Но была еще и особая пища - духовная и интеллектуальная. Мать воспитала ее в любви к книгам и музыке, в окружении духовно развитых людей, пусть даже то были мелкие и низкооплачиваемые студийные служащие, люди типа тетушки Джесс и дяди Клайва. Но уж она-то сумеет позаботиться о духовном развитии своего ребенка. "Я вышла замуж за гения. И мой ребенок - наследник этого гения. Он будет жить в двадцать первом веке, он не будет знать и помнить, что такое война".
"Капитанский дом" с прилегающим к нему садом раскинулся на двух акрах каменистой земли, над океаном. Казалось, этот дом специально создан для медового месяца. Она знала, что этому не бывать, но тем не менее отчетливо представляла, как здесь же, в этом доме, на широкой деревянной кровати, будет рожать своего ребенка (в присутствии повитухи?). И пусть будет и кровь, и боль, как и полагается при родах, но она, Норма, даже не вскрикнет, ни разу. Ее преследовали страшные и смутные воспоминания (она поделилась ими только с Карло, и он сказал, что да, нечто подобное пришлось испытать и ему) о том, как в агонии и криках рожала ее собственная мать; при этом помнились не только физические, но и психические страдания, и ощущение, будто два питона сжимают друг друга в смертельных тисках. И ей хотелось избавить своего ребенка от подобного опыта и этих жестоких воспоминаний, которые будут преследовать его на протяжении всей жизни.
А теперь, совсем уже скоро, к ним на уик-энд приедут гости! Норма Джин стала такой домашней, и ей это очень нравилось. Нет, подобная роль не была прописана ни в одном из сценариев, она никогда не играла ее, однако чувствовала, что просто рождена для этой роли. Из нее, по уверениям Драматурга, получилась куда лучшая жена и хозяйка дома (он сам так и сказал!), чем из бывшей его жены. И ей это нравилось, он был удивлен и доволен. А ведь пошел на такой риск, женился на темпераментной актрисе! На белокурой сексуальной куколке, красотке из журнала - что за риск! И она всячески старалась доказать мужу, что никакой это не риск, что домашние хлопоты доставляют ей истинное наслаждение, и он, похоже, понимал и верил. Она знала - его друзья будут отводить его в сторонку и восклицать: "О, да она просто прелесть, твоя Мэрилин! Просто восхитительная, замечательная женщина! Кто бы мог ожидать…" Она прямо так и слышала, как некоторые из них удивлялись: "Надо же, оказывается, Мэрилин очень умна. И прекрасно начитанна. Я только что говорил с ней о…" Нет, многие из них будут называть ее не Мэрилин, а Нормой. "Норма просто на удивление начитанная женщина! Кстати, совсем недавно она прочла мою последнюю книгу и…"
Она любила их всех, друзей мужа. Правда, редко заговаривала с ними сама, ждала, когда они обратятся к ней. Говорила тихо, скромно, словно не всегда была уверена, как произносятся самые простые слова! Робкая и запинающаяся, словно дебютантка на сцене.
А может, она и вправду немного побаивалась, оттого и держалась так напряженно. Как будто ребенок в животе хватал ее мертвой хваткой. Ты ведь не сделаешь мне сейчас больно? Не будешь делать так, как в прошлый раз?
Она вышла из дома и бродила по лужайке. Босая, в не слишком чистых полотняных брюках и в рубашке мужа, узлом завязанной под грудью, отчего обнажился животик; соломенная шляпа с широкими обвисшими полями тоже завязана - лентой под подбородком. У нее опять возникло тревожное ощущение, что кто-то, возможно, за ней наблюдает. Откуда-то сверху, со второго этажа "Капитанского дома". Из кабинета Драматурга, где у окна стоял письменный стол. Он меня любит. Очень любит! Да он умрет ради меня. Он сам так сказал. Ей нравилось, когда муж на нее смотрит, но она всегда боялась, что он может что-нибудь про нее написать. И рассуждала при этом примерно следующим образом: Как поступает писатель? Сначала видит, а потом пишет о том, что видит. Как паук-отшельник - жалит просто потому, что это в его натуре.
Она срезала цветы, чтобы затем поставить их в вазы. Ступала осторожно - ведь ноги были босые, а в высокой траве могли оказаться совершенно непредсказуемые вещи: обломки старых детских игрушек, куски пластика и металла с острыми краями. Владельцами "Капитанского дома" были люди очень милые и воспитанные, они проживали в Бостоне и сдавали этот дом, но прошлогодние его жильцы явно не отличались аккуратностью. Слабо сказано - были настоящими неряхами, и еще во всей этой неряшливости присутствовал некий злобный умысел. Швыряли кости с крыльца прямо на лужайку, словно специально для того, чтобы босоногая Норма наступила на них и поранилась.
Но все равно ей здесь очень нравилось! Лужайка шла под уклон, и над ней возвышался старый побитый непогодой дом, прямо как какой-нибудь замок из сказки. Прилегающие к нему владения тянулись до самого обрыва, и каменистый пляж под ним тоже принадлежал им. Ей нравились царившие здесь мир и покой. Был слышен рокот прибоя, а также отдаленный шум движения на пролегающем за поселком шоссе, но звуки эти были приглушенными, мягкими, не таили в себе угрозы. Полной и абсолютной тишины тут не было. Не было и слепяще-белой больничной тишины. Как в той палате, где ее разбудили, в Царстве Мертвых, в тысячах миль отсюда. И английский врач, весь в белом и совершенно ей незнакомый, смотрел на нее, как смотрят на кусок мяса на прилавке. А потом спросил тишайшим голосом, помнит ли она, что с ней случилось. Помнит ли, сколько именно таблеток снотворного проглотила, помнит ли, что сознательно намеревалась причинить себе вред. И называл ее при этом мисс Монро. И еще заметил, что ему "понравились некоторые из ее фильмов".
Она молча замотала головой. Нет, нет, нет.
Как могла она тогда хотеть умереть? Не родив ребенка, не почувствовав всей полноты жизни?..
Карло заставил ее пообещать. В последний раз, когда они говорили по телефону. Они договорились, что будут звонить друг другу, она - ему, а он - ей. Когда одному из них, по выражению Карло, вдруг придет мысль "совершить большой ребяческий шажок в Неизведанное".
Карло! Единственный на свете мужчина, способный ее рассмешить. После того, как Касс и Эдди Дж. исчезли из ее жизни.
(Нет, Карло вовсе не был любовником Нормы. Хотя и голливудская молва, и журналисты утверждали обратное. И бесконечно публиковали снимки, где они с Карло шли рука об руку и улыбались. Монро и Брандо: самая классная парочка Голливуда? Или: Просто добрые друзья? Они не занимались любовью той ночью, но это было чисто техническое упущение, все равно что забыть запечатать конверт, который отправляешь по почте.)
В гараже Норма взяла мотыгу, в подвале сняла с крючка сильно заржавевшие и покрытые паутиной садовые ножницы. Гости приедут только к вечеру. А сейчас нет еще и полудня, и времени у нее предостаточно. По приезде в "Капитанский дом" она поклялась, что приведет в порядок все клумбы, очистит их от сорняков. Но, черт побери, эта сорная трава растет так быстро! Она ритмично взмахивала мотыгой, и в такт этому ритму в голове вдруг сами собой сложились стихи, в буквальном смысле из сора.
СОРНЯКИ АМЕРИКИ
Сорняки Америки, мы не умираем -
Лопухи, осока и чертополох!
Дергают под корень - мы НЕ ПОДДАЕМСЯ,
Травят, проклинают - мы НЕ ПОГИБАЕМ.
Сорняки Америки… знаете, мы кто?
МЫ И ЕСТЬ АМЕРИКА!
Она рассмеялась. Эти стишки наверняка понравились бы ребенку. Простые и глупенькие, и еще в них есть определенный ритм. Нет, надо обязательно подобрать к ним мелодию на пианино.
Посреди буйно заросших высокой травой клумб виднелось несколько бледно-голубых гортензий, они уже зацвели. Любимый цветок Нормы Джин! Живо вспомнились гортензии в цвету на заднем дворе у Глейзеров. Там были и бледно-голубые, как эти, и еще розовые, и белые. И миссис Глейзер говорила со странно мрачноватой многозначительностью, с которой мы порой произносим разные банальности, словно пыталась утвердить тем самым свою значимость, словно считая, что эти слова переживут нас самих, таких хрупких и уязвимых:
- Гортензия - самый симпатичный на свете цветок, Норма Джин.
9
Нет на свете существа драматичнее призрака.
Драматург всегда недоумевал, что же хотел сказать этим Т.С. Элиот. Фраза настораживала и не нравилась еще и потому, что в собственных его пьесах никаких призраков не было.
Он наблюдал за Нормой - она срезала ножницами цветы на лужайке за домом. Его прелестная беременная жена. Раз десять на дню он погружался в самозабвенное созерцание, и объектом его была Норма. Норма вблизи, вот она говорит с ним, Норма на некотором расстоянии. Первая - объект чувств и эмоций, вторая - объект эстетического наслаждения. Что, разумеется, тоже своего рода эмоция, и не менее сильная. Моя прекрасная беременная жена.
Сейчас на ней широкополая соломенная шляпа, она надела ее, чтобы защитить чувствительную кожу от солнца. И еще на ней брюки и его рубашка, завязанная узлом. Но она не надела ничего на ноги, и это ему не нравилось; и резиновых садовых перчаток на ней не было, и это тоже не нравилось. Ручки у нее такие нежные, обязательно будут мозоли! Не то чтобы Драматург наблюдал за Нормой специально. Нет, он подошел к окну полюбоваться океаном и небом с разбросанными по нему камешками круглых маленьких облаков, все время менявших плотность и прозрачность. К тому же он был целиком поглощен новой пьесой; то, что пока написано, ему нравилось, все эти проходные мелкие сценки и переходы явно удались. Возможно, они даже пригодятся для сценария (никогда прежде он еще не пробовал написать сценарий), который может вывести его жену на "новую орбиту". А тут вдруг она, внизу, на лужайке. С мотыгой и большими садовыми ножницами. Работает несколько неуклюже, но методично. Полностью поглощена своим занятием, как поглощена своей беременностью, - в эти последние недели счастье переполняло ее тело, и она вся словно светилась изнутри.
Он боялся, что с ней может что-то случиться, с ней и с ребенком. Мысль об этом была просто невыносима.
Какой цветущей она выглядит! Прямо как какая-нибудь женщина с полотна Ренуара, в расцвете молодости и красоты. Но на самом деле она совсем не такая сильная: легко подцепляет простуду, всякие там респираторные заболевания, часто страдает сильной мигренью и расстройством желудка. И нервы!
- Но только не здесь, Папочка. Здесь я чувствую себя просто чудесно.
- Да, дорогая. И я тоже.
Подперев локтями подбородок, он любовался ею. На сцене каждое из ее неуклюже-грациозных движений имело бы подспудный смысл. Вне сцены подобные жесты подлежали забвению, ибо у них не было зрителей.
Интересно, как долго способна Норма выдержать эту ситуацию вне актерской игры? Она отвергла голливудские фильмы, но у нее оставалась сцена, и имелись все данные талантливой от природы театральной актрисы; возможно, даже гениальной актрисы. ("Не заставляй меня возвращаться туда, Папочка, - умоляла она его и крепко вцеплялась в руку, лежа рядом в постели. - Не хочу снова быть ею".)
Драматурга уже давно интересовала странная, изменчивая, как ртуть, личность актера. Что есть по сути своей "игра", и почему мы реагируем на "великую игру" особенным образом? Ведь все мы знаем, что актер всего лишь "играет", и в то же время… словно хотим забыть, что он "играет". А в присутствии по-настоящему талантливых актеров это случается особенно часто и быстро. Просто тайна, загадка какая-то. Как вообще можно забыть, что актер "играет"? "Играет" ли актер специально на нас? Есть ли особый подтекст в актерской "игре", и всегда ли он отражает наше подспудное (и отрицаемое) стремление к "игре"? Среди множества книг, привезенных Нормой из Калифорнии, он обнаружил "Настольную книгу актера" и "Жизнь актера" (о последней Драматург никогда не слышал прежде). И на каждой страничке этого странного и любопытного конспекта, составленного из анонимных эпиграфов и афоризмов, были пометки, сделанные рукой его жены. По всей очевидности, эта книга была для Нормы чем-то вроде Библии. Странички истрепанные, забрызганные водой, некоторые выпадают. Книга издана в 1948 году каким-то неизвестным лос-анджелесским издательством. И подарена ей кем-то по имени Касс. Имелась и дарственная надпись - Очаровательному Близнецу Норме со Звездной Бессмертной Любовью. На титульном листе рукой Нормы был выведен афоризм, чернила сильно поблекли:
Актер счастливее всего на своем священном месте: на сцене.
Неужели это действительно так? Неужели Норма действительно так считает? Ведь если как следует разобраться, это довольно горькое открытие для любящего ее человека. А уж для мужа - тем более.
"Но истинная правда актера - это правда мимолетного момента. Суть и правда каждого актера - это "диалог".
В верности этого высказывания Драматург был уже почти уверен.
Норма закончила срезать цветы и направилась к дому. Интересно, подумал он, поднимет ли она голову и взглянет наверх? У него еще есть время, какая-то доля секунды, отпрянуть от окна. Но он не успел. Да, так и есть, она подняла голову и махнула ему рукой. И он махнул ей в ответ и улыбнулся.
- Моя дорогая…
Странно, но именно в этот момент вспомнилось вдруг высказывание Т. С. Элиота: Нет на свете существа драматичнее призрака.
"Но в наших жизнях нет никаких призраков".