Пока Назнин молилась, пыталась избавиться от мыслей и принимать каждое новое событие смиренно или равнодушно, Шану работал собственным методом. Он тоже искал самое главное. И думал, что главное можно выхватить из окружающего мира и прижать к груди, как щит. Степени, повышение, дом в Дакке, библиотека, ремонт мебели, планы на экспорт-импорт, бесконечное чтение. Это инструменты его собственного изобретения. Ими он пытается выстругать себе место, где его ждет мир и покой.
Назнин уходит внутрь себя, он - во внешний мир; она пытается принять, он готовится к сражению; она хочет усыпить мозг и обесточить чувства, он спорит вслух; ей не хочется смотреть ни в будущее, ни в прошлое, он живет и тем и другим одновременно. Они выбрали разные пути, но идут, по сути, вместе.
- С ним все будет хорошо, - сказал Шану.
- Я знаю.
- Скоро мы его заберем домой.
- Как только все наладится.
- Я думал, что все.
- Я знаю, - ответила она и поняла, что никогда бы этого не допустила.
Назнин часами сидела у его кроватки, но не просто так. Руки на складках сари, твердые коричневые костяшки на мягкой розовой ткани. Назнин неподвижна, как мангуста, зачарованная змеей. Спокойна, как послегрозовое небо. Но воодушевлена, как никогда. Захотела, чтобы сын жил, и он живет. В тишине Назнин многое поняла, и перво-наперво, что она необыкновенно, необъяснимо счастлива.
Назма и Сорупа облокотились на перегородки кроватки.
- Благодарение Богу, что все мои дети сильные и здоровые, - сказала Назма, - и четвертый тоже, чувствую его ножки. Такие сильные! - Она погладила свой круглый живот.
У Назмы будет еще один, хотя по ней, как всегда, не скажешь. Беременности приходят и уходят, а круглый живот остается.
- Господь творит моих детей в самом прекрасном расположении духа, - сказала Сорупа.
Назма коснулась лба Ракиба. Посмотрела на Сорупу:
- Что с вами? Вы что, злорадствовать пришли и хвастаться над кроватью больного ребенка?
Сорупа закусила губу и отвернулась.
По дороге на работу зашла Джорина, ненадолго.
- Я могу с ним посидеть ночь, - сказала она, - чтобы ты отдохнула. Я в последнее время не очень хорошо сплю. Мне несложно.
В комнате для близких Разия прижала Назнин к своей костлявой груди.
- Представляю, как ты сейчас страдаешь. У моей сестры третий ребенок, земля ему пухом, умер после затяжной болезни. Ужасней болезни ничего нет. Если ребенок умер, он умер, но, когда ребенок болеет, страдаешь вместе с ним.
- Сочувствую твоей сестре. Но у меня все хорошо.
Разия покосилась на пару, они сидели друг против друга и держалась за руки.
- Эта женщина самая храбрая на свете. В молодости она усмиряла крокодилов. - Разия посмотрела на Назнин. - Сказать им это по-английски?
- Я рада, что ты пришла.
- Я тут Ракибу кое-что принесла. Когда подрастет, будет играть.
Разия достала куклу из пакета:
- Сможет самостоятельно оторвать ей голову.
- Не дам. Пусть с головой походит, пока Ракиб не научится собственной соображать. Передавай привет мужу.
Разия сняла с головы шарф. Потерла массивную челюсть. Она в штанах, сидит по-мужски, покачивает большим черным ботинком.
- Не могу. Мы не разговариваем. Мы спорим. У нас, по существу, молчаливый спор.
- Как вы тогда узнаете, кто победил?
- Этот сукин сын!
- Разия…
- Он работает круглые сутки. Он запирает меня дома.
- Но ты же смогла выйти. Ты пришла сюда, в больницу.
- Если я найду работу, он убьет меня. Чтобы я долго не мучилась, перережет вот здесь. Он такой. Часами, днями не скажет ни слова, а когда разговаривает, у нас по-другому не получается.
Она обхватила ногу и перестала ею качать.
- Ты вышла из дому. Ты ходишь в колледж.
- Дети в школе. Что мне делать целыми днями? Сплетни и снова сплетни. Дети просят что-нибудь купить. Все, что видят, тут же требуют. А у меня нет денег. Джорина может устроить меня швеей, но тогда на фабрику придет муж и зарежет меня, как ягненка.
- Поговори с ним.
Назнин посмотрела на открывшуюся дверь. Только бы это был Шану с обедом из дома. Вошла медсестра и легонько дотронулась до пожилой пары. Те виновато посмотрели на нее. Замкнувшись на своем горе, они забыли, что здесь делают.
Разия показала на куклу:
- С таким же успехом я и с ней поговорю. Он такой скупой, что даже слова на меня не тратит. Сейчас работает по ночам, развозит туши. Наверное, с ними только и общается.
Разия высморкалась и выдохнула в платок всю свою злость. Поставила ноги ровно и сцепила пальцы на руках.
- В конце концов, зачем тебе мои проблемы? У тебя своих полно.
- Ракиб набирается сил. Я это чувствую. Ракиба можно теперь ненадолго оставлять одного.
Назнин приручила машины, поговорив с ними мягко, как погонщик слонов с взбесившимся животным. "Это мой сын. Это мой сын. Присмотрите за ним". Машины больше ее не пугают. По ночам они урчат, как кошки-виверры, а животики у них горят, как у светлячков. К вечеру они что-то настойчиво бубнят, и на плоских экранах появляются линии и закорючки светло-зеленых оттенков.
- В следующий раз возьму его на руки, - сказала Разия и улыбнулась, но настроение у нее не поднялось. - Я выяснила, куда уходят все деньги. Сказать тебе? К имаму. Он в нашей деревне собирается строить мечеть.
- Да благословит его Господь.
- Будь он верующим, я бы и слова не сказала. Но мой муж не такой уж и верующий. Слушай, как ведет себя этот верующий.
Ее муж подлец. Хуже его нет. После жуткой склоки на кухне он провел инспекцию полок и шкафов и обозвал жену дерьмовой хозяйкой. Слишком много банок, пакетов, консервов. Кричащее изобилие, роскошь, деньги на ветер. Больше ни пенса, пока все, что на полках, не будет съедено. Они уже опустились до изюма и пшеничного печенья. Три дня подряд дети едят одно пшеничное печенье с водой и горсть риса. "Будешь знать", - сказал муж. - Будешь знать, как покупать изюм, всякие пакетики, там пенни на ветер, здесь". Пришел Тарик из школы: "Ма, Шефали ходит в туалет девять раз на дню. Ей стыдно руки задирать".
Разия начала спорить: "Строишь мечети и убиваешь собственных детей. Святоша".
Он не юлил: "А что ты от меня хочешь? Чтобы заработался до смерти, а ты - пенни там, пенни здесь, и что у нас в итоге? Я зарабатываю на кирпичи. Я умру, они останутся стоять".
"Ты уже сам в них превратился, человек-кирпич!"
"Спроси, спроси своего отца, - сказала она Шефали, - спроси, сколько он сегодня заработал кирпичей". Шефали, покручивая локон, спросила: "Папа, сколько ты сегодня заработал кирпичей?" - и упала тут же, и тихо заплакала в мамино колено.
- Помирись с ним, - сказала Назнин, - ради детей помирись.
Разия вымеряла комнату шагами. Штанина комбинезона завернулась, выше носка показалась голень. Если они с Шану подерутся, победит Разия. Но у Разии крупный муж: широкий и короткий, массивные руки мясника, на висках спит злоба. Назнин видела его всего несколько раз. Он именно такой молчун, каким описывала его Разия, но молчание его наполнено громом, от которого дети прятались и от которого замолкала даже Разия.
Разия не ответила. Она, как на шарнирах, развернулась и пошла вдоль длинной стены, сбив по дороге какие-то бумаги с полки.
- Ты действительно будешь работать с Джориной? У нее трудности. Про это все говорят. У детей не все благополучно.
Хасина тоже работает, но у Хасины нет выбора. Будь у нее муж или отец…
- Конечно, мы уже посплетничали, - сказала Разия. Она остановилась, и в ее сощуренных глазах вспыхнул былой огонек.
- Мы любим посплетничать. У бенгальцев это вместо спорта. - Подсела ближе к Назнин. - Знаешь, дети Джорины не лучше и не хуже остальных. И проблемы у них в жизни такие же, как у всех. Я сегодня шла по нашему району и увидела, что дерется целая компания мальчишек по пятнадцать-шестнадцать лет. Я закричала на них, но они в ответ только выругались. Пару лет назад они бы не посмели дерзить старшим. Сейчас все по-другому.
- И музыку они громко включают.
Разия улыбнулась:
- Знаешь, мой муж отправил всем своим племянникам и племянницам по радиоприемнику. Когда он приедет домой, его, наверное, закидают не букетами, а камнями.
- Значит, он не всегда такой скупой? - спросила Назнин, желая разглядеть в этом человеке хоть что-нибудь хорошее.
- В семью он несет только то, что можно выкинуть. На кукольной фабрике есть человек, каждые несколько месяцев он притаскивает очередную порцию хлама, и я от радости падаю в обморок. Когда он приходит, честно, я просто опускаюсь на колени.
- Благодаря тебе ему не нужно ездить на свалку, - сказала Назнин, - ты делаешь хорошее дело.
- А что, если брать с него мзду за каждую новую порцию?
- Представь, как здорово он экономит на бензине благодаря тебе.
- Теперь у нас еще одна лестница, банки с краской, две деревянные дощечки. Скоро пойду дома красить.
- Вот тебе как раз и работа. - Назнин пыталась подавить смешок. В таких местах от души не хохочут.
- Мужу будет обо что сломать палец на ноге, когда встанет среди ночи. - Разия сомкнула колени и громко вздохнула. - Честно, сестричка, мне самой ничего не нужно. Ты разве слышала, чтобы я когда-нибудь жаловалась? Дети страдают.
- Что будешь делать?
Разия посерьезнела. Она посмотрела на вытянутые руки, словно они сейчас произвольно начнут то, что задумали.
- Вот что я тебе скажу…
Пришел Шану с сумками, принес с собой целый букет запахов настоящего пиршества. Увидев Разию, остановился, поздоровался, но в адрес Разии его "салам" перепало чисто случайно.
- В другой раз, - сказала Разия, собирая вещи.
- Поешь со мной, - попросила Назнин.
Назнин взяла у мужа сумки, ей хотелось, чтобы он ушел.
Шану прокашлялся, очень официально осведомился о миссис Ислам, в общем - о ее здоровье, в частности - о ее бедре, а также о растущем благосостоянии ее сыновей. Разия отвечала коротко, вежливо, но не изменила расслабленной позы, не приличествующей бенгальской жене. Вопросы у Шану скоро кончились, он неловко стоял, как будто, чтобы сесть, ему нужно приглашение.
- Ракиб, - сказала Назнин.
Шану вздрогнул. В любую секунду готов был броситься бежать.
- Что?
- Пойди посмотри, как он там, - мягко сказала Назнин.
- И правда.
Он с облегчением поспешил прочь. При ходьбе теперь хлопает каблук. Смятые гармошкой брюки превратились уже просто в аккордеон. Назнин пошла с ним до двери и зашептала ему на ухо.
Рис получился отменный. Воздушный, белый, зернышко к зернышку. Дома, в сезон дождей, когда земля уходила под воду и у буйволов на ногах нарастали плавники от грязи, когда курицы взлетали на крыши, когда коричневые козы топтались на крошечных островках земли, когда женщины падали на поднятых дорожках в хижины-кухни, когда не могли разжечь костер на навозе и шелухе и в ход шли все запасы, когда дождь звенел по крышам громче, чем коровьи колокольчики, рис был сокровищем, источником жизни. Его готовили сразу на несколько дней, он застывал и превращался в клей. Или в твердые куски, которые рассыпались только в желудке, и тогда им можно было так набить желудок, что даже дети падали и ревели от удовольствия. Даже тогда он был вкусным. Этот же рис бесподобен. Одним этим рисом она наестся. Но она чуть не захлебнулась слюной при мысли о курице, почуяв горячий аромат кориандра. Утонувший в масле баклажан прямо-таки напрашивался в рот. Ей хотелось вылизать бархатистый дал. Шану умеет готовить. Назнин как-то не задумывалась, что все годы до женитьбы он готовил себе сам. Когда появилась она, Шану осталось только прислоняться к шкафам и упираться животом куда-нибудь в стол. Она не стала упрекать его за то, что все это время он ей не помогал. Наоборот, Назнин почувствовала укол совести, потому что считала его бесполезным и не подозревала в нем таких неожиданных талантов.
- Вкусно, - сказала Разия, - оставь мужу чуть-чуть.
Но Назнин ела, как голодный варвар. Разия поставила тарелку и положила ложку.
- Я кое-чего не сказала твоему мужу о миссис Ислам.
- Она не заходит. Я обидела ее. Шану не знает об этом.
- Он еще кое-чего не знает.
- Ты ведь не хотела сплетничать.
- Не хотела.
Разия опустила глаза. Наклонилась. Ресницы загибаются, как лапки у насекомого, под тяжелыми веками зрачки кажутся квадратными, и только сейчас Назнин заметила, что черная радужная оболочка у Разии вся в брызгах золотого света.
- Это не сплетни. Это правда.
Разия помолчала для внушительности.
- Она ростовщица.
- Ого!
- Я проверила. Это правда. Говорю перед Богом. Она дает деньги под проценты и будет гореть в аду после смерти.
- Разве можно так говорить?
Разия забрала тарелку у Назнин.
- Послушай. У меня были подозрения. Я ей сказала как-то насчет трудностей с деньгами, и она предложила мне дать взаймы. Ничего особенного. Потом я засомневалась. Я думала, может, она предлагает дать взаймы от чистого сердца. Может, она специально в своей большой черной сумке носит пачки пятифунтовых банкнот, чтобы отдавать бедным.
- Прекрати.
- Я не шучу. Ты же знаешь меня, я всегда пытаюсь везде найти хорошее. - Улыбка у Разии получилась как у шакала. - Если не веришь мне, спроси у Амины. Спроси, сколько она платит. Тридцать три процента.
- Разия!
- Ты так говоришь, будто я сплетничаю. Я не сплетничаю. Я тебе говорю то, что видела. И не я отправлюсь в ад, когда настанет судный день.
- Если она раскается, Господь ее простит.
- Раскается? Миссис Ислам?
Разия погрузилась в сумку и вытащила носовой платок. Взяла его двумя пальцами и помахала, отставив мизинец.
- "Когда я была совсем еще девочкой, никто не осмеливался так меня оскорблять! Лучшее семейство на весь Тангайл, ты что, не знаешь, что все с нами раскланиваются?"
Назнин онемела и уставилась на подругу.
Разия обвела взглядом комнату. Потом отрывисто заговорила:
- Амина не может внести последний платеж. Если она и в следующий раз не принесет деньги плюс дополнительную сумму в качестве пени, сыновья сломают ей руку. Какая епитимья такое искупит?
- Еще кто-нибудь об этом знает?
Разия пожала могучими плечами:
- Некоторые знают. Может, даже все. И все лицемерят. Вся община. Все тонут, тонут, воду пьют.
Подросток, безвольный, как еще ни разу не надутый шарик, услышав английские слова, приподнялся в кресле и бессмысленно посмотрел на Разию.
- О ее сыновьях чего только не говорят, - сказала Назнин, - но, насколько я знаю, это все сплетни.
Подросток уронил голову, шея у него толщиной с соломинку. Мать посмотрела на него так, словно соломинка вот-вот надломится, и заплакала, уткнувшись лицом в руку.
- Мне пора идти, - сказала Разия, - у меня еще дела, а потом надо детей забрать.
- Поцелуй их за меня. Передавай нашим привет.
- О'кей. Сделаю.
- Твой английский все лучше и лучше. Поздоровайся за меня с дамой с татуировками.
- Спасибо. Съехала дама с татуировками.
Назнин сперва не поверила, даже после таких невероятных новостей о миссис Ислам, после которых все должно казаться возможным.
- Отвезли ее, - сказала Разия и побарабанила по виску, - последние дни она сидела уже в собственном… ты меня понимаешь.
- Ох.
- Рано или поздно за ней бы пришли. Она постоянно сидела в окне, как размалеванная статуя. Неужели никто не видел?
Шану принес четки. Назнин сжимала и перебирала бусины.
- Субханаллах, - вполголоса. - Субханаллах. Субханаллах. Субханаллах.
После тридцать третьей бусины нащупывает большую заглавную бусину. Глубоко вздыхает и продолжает:
- Алхамду лилла. Спасибо, Господи. Да. Только разве Он не хочет, чтобы я сейчас была с сыном, а не на молитве? - Пальцы пробегают девяносто девятую бусину.
Молиться, как обычно, у нее уже не получается. Раньше она о чем-то просила. Сейчас - только благодарность. Господь, только Господь спас ее ребенка. Его труд, Его всемогущество, не ее. Собственная ее воля, хоть и раздувалась, как Джамуна, и лилась, как из лопнувшей плотины, ничто по сравнению с Его. Она снова начала круг, яростно сжимая гладкие деревянные костяшки.
- Субханаллах. Благословен Господь. Алхамду лилла. Спасибо, Господи. Аллах акбар. Господь велик.
Назнин уронила четки, и они закатились далеко под батарею.
Назнин позаимствовала на кухне ершик с длинной ручкой для мойки посуды, достала четки и вытерла с них пыль. Пусть лучше Шану отвезет их домой, там они будут в целости. От бесконечных повторений вместо необходимой бодрости заторможенность. Да, лучше отправить четки обратно.
Молиться теперь нужно по-другому, лучше. Назнин с удивлением призналась себе, что раньше, стоя на коленях, повергаясь ниц и произнося слова, мыслями далеко была от молитвы. Молитва была способом забыться, как забывается с бутылкой алкоголик, как бьется муха о фонарь. Так молиться неправильно. Так читать суры неправильно. Так жить неправильно.
Раньше она хотела освободить место внутри. Чтобы не слышать больше собственного нытья, глухих требований и вечного неудовольствия. Чтобы закрыть за ними дверь и начать жить собственным домом. С таким же успехом можно лечиться от глистов голоданием. Метод такой существует, только вот исход неизбежно летален.
На восьмой день в коридоре Назнин составила классификацию. Больной. Родитель. Дальний родственник. Друг. Врач. Медсестра. Санитар. Со взрослыми больными все просто. На ногах у них шлепанцы, на лице натянутая, пришлепнутая улыбка. Мол, все в порядке, они спокойны и наслаждаются своей оздоровительно-восстановительной прогулкой по больничным коридорам. Проходя мимо детского отделения, взрослые больные улыбаются еще активнее, чтобы всем видом показать, насколько им повезло. С родителями тоже легко. От каждой черной мысли лица у них застывают, как от удара. Воображение у них сведено на нет, и это самое опасное. Остальных родственников и друзей иногда сложно отличить друг от друга, разве что родственники шагают легче, а друзья строят из себя клоунов, стараясь вместе с огромными медвежатами и маленькими говорящими игрушками протащить за собой веселье. В белизне халатов и неотложно-неприступной походке врачей чувствуется авторитет. Попробуй меня остановить - и твоя жизнь в опасности. Медсестры скупо раздают поклоны и мимолетные ободряющие улыбки, от которых у родителей разгорается надежда, с такими улыбками вдруг о чем-то вспоминают, хотят сказать, но уходят прочь. Санитары похожи на разноцветную свору. Идут мимо, хмурые и сутулые, спешат, как врачи, напевают что-то категорически непохожее на музыку: вдруг взвоют отрывисто и так же резко смолкнут.
У Ракиба в палате уборка. Назнин в коридоре, высматривает Шану. Сегодня Шану на работе. Впервые за всю неделю. Вот он. Торопится, отскакивает вправо, пропуская тележку, идет по стеночке, как большой краб с мягким панцирем. Подошел, прислонился к батарее. Если бы увидел более прочную поверхность, оперся бы на нее. Тяжелейшая умственная работа, сказал он. Настоящий труд. Тяжелей труда, чем умственный, нет.