- Сколько у тебя уже подписей?
Шану подумал немного, наклоняя голову в разные стороны:
- Всего в сумме где-то семь или восемь. Но я рассчитываю на большее. Как ты думаешь, повесит ли доктор Азад копию прошения у себя в приемной?
- Не знаю, - ответила Назнин, - может быть.
Она смотрела на человека в пижамной куртке в желтый цветочек, на его голые коленки на розовом покрывале. На большой черный сияющий шкаф. На коричневый ковер с вытоптанным рисунком, сквозь который уже проступает уток. На лампу, которая освещает пыль в углах, на кривые тени по стенам. На свой живот, из-за которого уже не видно ног: приходится наклоняться, чтобы посмотреть на весы, сколько прибавила. И увидела себя в ловушке собственного тела, этой комнаты, квартиры. Всему этому она не нужна. И зажмурилась на пару ударов сердца, и вдохнула аромат жасмина возле колодца, и услышала, как курица копает горячую землю, и почувствовала, как солнце согревает щеки и пляшет на закрытых веках.
- Может быть, а может быть, и нет, - сказал Шану. - Наверное, мне не нужно иметь с ним дела. Бог знает в чем он меня потом обвинит.
Он залез в пижамные штаны, не вставая с кровати, перевернулся на живот и поднял книгу с пола.
- Это очень хорошая книга. "Разум и чувства". - Название произнес по-английски. - Перевести сложно. Дай-ка подумаю.
- Разия собирается учить английский в колледже.
- Ну, хорошо.
- Может, и я с ней буду ходить.
- Ну, может.
Он не отрывался от книги.
- Так можно?
- Знаешь, начну-ка я читать про политику. Про выборы в девятнадцатом веке. Но в учебнике так сухо пишут. Лучше читать романы. В романах вообще многое можно почерпнуть - и насчет общества, и политики, и земельной реформы, и социального неравенства. В романах не такие официальные описания.
- Так, значит, можно мне туда ходить?
- Куда?
Шану перевернулся на спину и посмотрел на Назнин. Она снова увидела его живот.
- В колледж. С Разией.
- Зачем?
- На уроки английского.
- Ты скоро станешь матерью.
Назнин взяла с подоконника стакан. Да, она скоро станет матерью.
- Хлопот с ребенком тебе вполне хватит. Да и в колледж его не возьмешь. Его надо кормить, попу вытирать. Это тебе не просто так. Это тебе не в колледж сходить.
- Да, - ответила Назнин, - знаю, что не просто так.
- Вот и молодец. А сейчас я почитаю. А то все разговоры, разговоры, разговоры.
И он снова перевернулся на живот.
Холодильник жужжит, как огромный москит. За окном - рев уличного движения. Назнин не стала включать свет. Половинка песочной луны вскарабкалась на небо. Ступни ощутили тепло линолеума. Назнин взяла стаканчик йогурта и посыпала его сахаром. Стала у стола, начала есть. "Ешь! Ешь!" - твердит Шану за обедом. Но она специально отказывается. Чтобы показать свое хладнокровие. Самоотречение. Хочется, чтобы он это заметил. Полуночные перекусы вошли в привычку, потом превратились в удовольствие и утешение.
Мама часто готовила йогурты: густые, сладкие, теплые. Не то что эти пластмассовые стаканчики из-под английских пластмассовых коров. И все-таки. Если посыпать сахаром, то съедобно. И очень удобно. Вспоминая теперь о Гурипуре, она вспоминала о неудобствах. Жить без бачка в туалете, расстаться с обеими раковинами (в кухне и в ванной), разводить костер, вместо того чтобы поворачивать флажок, - разве это равноценный обмен? Она представила, как Шану шагает через двор в туалет с книжкой в руках. Он любит почитать, иногда по полчаса и больше засиживается в туалете. Там из туалета его бы выгоняли мухи.
Шану уснул, уткнувшись лицом в книжку. На страницу вытекла слюна. Не доведет его до добра это чтение. От чтения у него мозги закипят. Он может кончить, как Макку Пагла.
Давненько она не вспоминала о Макку Пагла. В детстве они часто ходили за ним. Вместе с Хасиной топали, держась за руки и размахивая свободным руками. Хасина кричала: "Эй, Макку Пагла! Дай нам свой зонтик! Скорей, начинается дождик!"
Люди говорили, что от постоянного чтения у него мозги размягчились. Книги надломили его душу, и тем сильнее у него болела душа, чем больше он читал. Так он и заработал свое прозвище: Макку Пагла, то есть Ненормальный Макку.
Его зонтик нашла в колодце Хасина. Бесконечные починки и бесчисленные разноцветные заплатки сделали зонтик знаменитым, и Макку никуда не выходил без него из дому.
- Он убился, - визжала Хасина. - Макку Пагла убился в колодце.
Мама тут же начала молиться, а папа схватил веревку и бросился к колодцу. Назнин и Хасина на ватных ногах пошли за ним.
Из старого колодца вот уже несколько дней разносилась вонь, но никто не обращал на это внимания, потому что люди уже скидывали туда мусор. Но сейчас там зонтик Макку, а Макку всегда при своем зонтике. Быстро собралась толпа. Каждый был рад высказаться, но погружаться в мусорную кашу за телом не хотелось никому.
Наконец совет деревни отправился к дому Назнин. Папа возглавил собрание. Назнин и Хасина остались ждать снаружи и услышали папины слова:
- Умер он недостойной смертью. Пусть хотя бы погребение у него будет достойное.
Девочки шепотом, на ушко, повторяли его слова. Как-то они нашли мертвого кузнечика, от которого осталась одна шелуха. И, снова повторив отцовские слова, выкопали кузнечику неглубокую могилку. Эта игра полюбилась им. Назнин всегда была торжественная, как ворон, а Хасина кривлялась.
Совет закончился, приняли решение: шестьдесят рупий плюс все расходы, большой кусок туалетного мыла и бутылка туалетной воды первому желающему. Вперед выступил один рабочий, и его поприветствовали возгласами. Он разделся догола, крикнул жене, чтобы та принесла горчичного масла, которым он натер тело. Собрали снаряжение. Большая бамбуковая корзина, толстые веревки, два железных багра, чтобы разгребать мусор.
Погружаясь под землю, рабочий комментировал все происходящее, и его голос искажался, отдавался эхом.
- Я привязал Макку, - доложил он, и в толпе зрителей послышались возгласы.
Помощники потащили тело наверх.
- Тише, тише, - раздался голос из колодца, - вы что, хотите ему голову снести?
Обнаженное тело Макку положили на землю. Оно было полностью белым. Из колодца подняли рабочего, он держал оторванную руку, которую аккуратно положил на грудь Макку. Назнин и Хасина крепко схватились друг за друга.
- Они забыли зонтик, - сказала Хасина.
- Не надо было его дразнить, - всхлипнула Назнин.
Вечером мама плакала. Нос у нее покраснел, глаза были мокрые. Время от времени она вскрикивала, как испуганная обезьяна. Прикладывала ко рту ладонь, стесняясь зубов, похожих на дынные семечки. Папа курил трубку и сидел на корточках.
- Не плачь, мама, - говорила Хасина и целовала ее своими губками цвета граната.
- Ваша мать святая женщина, - говорил папа, - не забывайте, что и все семейство ее святое.
Он встал и вышел, выпрямившись вопреки обыкновению. Его не было три дня.
- Куда постоянно уходит папа? - спросила Назнин.
Мама посмотрела на небо:
- Смотри! Теперь и ребенок спрашивает, куда он уходит.
Назнин тоже посмотрела на небо. Оно уплотнилось от бурых машущих крыльев. Летели утки, начинался сезон. Они прилетали целыми стаями, бросая огромные тени на реки и угрожая солнцу. Мама порывисто сжала Назнин в объятиях. Взяла широкоскулое личико Назнин в ладони и сказала:
- Если бы Господь хотел, чтобы мы задавали вопросы, он бы сделал нас мужчинами.
Глава четвертая
Малыш получился изумительный. Маленькие тряпичные ушки, гибкие, как у котенка. Теплом круглого животика можно согреть весь мир. Головка пахнет, как священный цветок. В кулачках сжимает невидимые крошечные пушинки - и ни за что не разожмет кулачков.
Назнин свернулась вокруг него калачиком. Малыш поднял руку, но дотянулся только до уха. Положил руку обратно. Разозлился, что не получилось. Лицо сплющилось в лиловое месиво, и он завизжал, как добрая сотня щенков.
- Ты знаешь… - начал Шану. Он сидел в кресле, втиснутом между кроватью и стеной, коленями уперся в плед. - У кузины моей бабушки была светлая кожа. Она славилась красотой. Из-за ее красоты устраивались драки. Одного человека даже убили. Слишком далеко зашел ради ее руки. Еще один, простой рабочий, у которого не было ни малейшего шанса, убил себя сам. Я-то только слышал об этом. Я сам увидел ее впервые, когда она была уже совсем старой и сморщенной, как жук.
Назнин подложила под спину подушки и положила ребенка на грудь. Почесала ему спинку. Малыш нежно пососал ей шею.
- Вот почему у Руку такая светлая кожа.
Ребенка назвали Мохаммед Ракиб. Шану называл его Руку. Кожа у Ракиба, как у его тети. Хасина похожа на водяную лилию. Ракиб похож на шондеш, сливочный, сладкий, - так и хочется съесть.
- Сегодня опять придет миссис Ислам. Если я задремлю, не буди меня, - попросила Назнин.
- Миссис Ислам, наверное, что-нибудь тебе еще посоветует насчет ребенка.
Шану поерзал в кресле. Это кресло - его последнее приобретение. Холст на металлическом каркасе. Металл заржавел, холст порвался. Кресло в стиле модерн, объяснил Шану, и заслуживает реставрации. Назнин отказалась на него садиться, даже когда муж велел не разыгрывать из себя дуру и немедленно сесть. Отказалась наотрез - и всё тут.
- Миссис Ислам из хорошей семьи, - сказал Шану, - у нее хорошие родители. Образованная. Очень уважаемая. У ее мужа было большое дело: импорт-экспорт. Я однажды ходил к нему с предложением.
Шану молча пожевал, как будто откусывал невидимую нитку.
- Изделия из джута: коврики для прихожей, корзины, закладки и все такое. Он очень заинтересовался. Очень заинтересовался. Но потом заболел. Не вовремя я к нему пошел. Этот проект где-то у меня в бумагах. Надо его как-нибудь откопать. Там все вычисления. Цены, доходы, прибыль. И белая, и черная. Но он умер, и я остался без капитала. А что без капитала сделаешь?
Ракиб попытался поднять голову с плеча Назнин, как будто знал ответ на этот вопрос. От тяжкого груза знания его тут же свалило в сон. Назнин искоса взглянула на его носик, красивый изгиб шеи, плотно закрытые глазки и тоже закрыла глаза в надежде, что Шану оставит их в покое.
- Руку заснул. Положи его в кровать. Малыши могут спать по четырнадцать - шестнадцать часов в день. Руку так долго не спит. Вообще-то я думаю, дело в уме. Чем умнее ребенок, тем меньше он спит. И чем дольше он бодрствует, тем дольше мозг его работает и тем умнее становится ребенок. Все взаимосвязано.
Назнин молчала. Защипало в животе. Стянулась кожа на лбу. Он только и умеет, что говорить. Ребенок - еще одна тема для разговора. Для Назнин жизнь ребенка намного реальнее, чем собственная. Его жизнь - сплошь важные и насущные потребности, которые она может удовлетворить. А ее жизнь, если сравнить, - череда гложущих и непонятных желаний, удовлетворить которые невозможно.
Шану не умолкал. Для него ребенок - набор вопросов, ряд возможностей, повод поспорить и поговорить. Он разглагольствует о Ракибе. Изучает со стороны, как сын растет, и строит планы на его будущее. Ребенок открыл Шану новые горизонты и закрыл другие, снабдил отца телескопом и лупой. Что видит Шану, когда смотрит на сына? Перед Шану пустой сосуд, который надо залить идеями. Мститель: подрастает, формируется. Будущий бизнес-партнер. Профессор в его семье. Еще один Шану, который на этот раз не упустит шанс, а вцепится в него.
Назнин приоткрыла губы и задышала глубже.
- Хорошо, - сказал Шану, - спи. Если придет миссис Ислам, я не буду тебя будить.
По звуку вроде уходит. Еле слышный скрип (в легких, не в суставах) - поднимается. Даже с закрытыми глазами Назнин его видит: руки на коленях, глаза бегают, короткие испуганные пучки волос на затылке. Человек, которого Жизнь застигла врасплох. И он боится шевельнуться.
- Миссис Ислам из уважаемых.
Назнин попыталась захрапеть.
- Не то что Разия… - Шану прокашлялся. - Уважаемой ее не назовешь. Против нее лично я ничего не имею. Но о семье ее я ничего не слышал. Муж занимается каким-то холопским трудом. Образования нет. Наверное, неграмотный. Умеет, наверное, только имя свое писать. Или не умеет, ставит крестик. Она себе волосы остригла, как бродяжка. Наверное, ей кажется, что это модно. Не знаю. Сын шатается по кварталу, как бездомный, кидается камнями во что ни попадя. Я с ним говорю, а он приставил палец к носу, вот так.
Назнин еле удержалась, чтобы не взглянуть.
- Мне-то что? Он маленький мальчик. Мне без разницы.
Шану прокашлялся, и Назнин поняла, что он готовится сказать самое главное.
- Важно другое. Маленький мальчик - это ненадолго. А чем старше он, тем сильнее не уважает других. Неуважение растет вместе с человеком. Потом он не слушается, превращается в вандала, дерется, пьет, бегает за женщинами, играет в азартные игры. И очень хорошо видно, где это начинается и чем заканчивается. - Наконец он встал. - Подумай об этом. Видеться с Разией я не запрещаю, но прошу тебя задуматься.
Миссис Ислам согнула Ракибу ножки, и он ступнями дотронулся до ушей. Потянула ручки вниз, в стороны, сложила крест-накрест на туловище. Взяла его левую ножку и покачала, чтобы она упиралась в грудь и отскакивала в воздух. Сосчитала до десяти. То же самое с правой ножкой. Назнин кружила вокруг, как птица. На лице улыбка. Два раза бросилась к сыну и дважды отступила.
- Массаж ему нужно делать два раза в день, иначе конечности будут плохо двигаться. Что ты ходишь взад-вперед? Сядь, посиди. Или иди чай приготовь.
- Дайте я, - сказала Назнин, - я могу.
- Ты массируешь недостаточно сильно. Смотри! Ему нравится. К тому же массаж необходим для циркуляции крови.
Ракиб улыбался. В обе десны. Хлопал руками, как птенчик. Миссис Ислам наклонилась над ним, большая, как ворона, и пощекотала. Он срыгнул и запищал. Надул пузыри.
- Ччч, ччш, - сказала миссис Ислам. Снова ущипнула его в подмышки, и он так замотал головой и так зашелся, что Назнин испугалась, не припадок ли.
И схватила Ракиба с коврика. Он тяжело дышал, успокаиваясь.
- Я приготовлю чай, - сказала Назнин, не глядя на гостью.
Назнин побаивалась этих посещений. Ракибу уже пять месяцев, а миссис Ислам еще не истощила запас своих советов. Сколько она еще насоветует? Сколько запомнит Назнин? Миссис Ислам начала с вполне очевидных вещей. Нужно сбрить волосики: пушок, с которым он родился, грязный. На глаза надо положить черные тени, потому что дьявол забирает только красивых. (Но он и с тенями красивый.) Надо регулярно натирать ребенка маслом и класть на солнце, чтобы ребенок пропитывался солнечной благодатью. Как будто Назнин сама не знает!
Потом пошли советы, которые миссис Ислам почерпнула еще у своей матери. Раз в неделю засовывать ребенку в попу палец, чтобы очистить кишечник. Высасывать мокроту из его ноздрей. Перед кормлением покатать в пальцах сосок. Каждый день на час класть на животик, чтобы укреплялись мышцы шеи и груди. Сшить маленькую подушечку и набить ее перьями, лавровым листом и гвоздикой, чтобы он хорошо спал. Самые лучшие - перья попугая. В ванночку добавлять топленое масло из молока буйволицы, чтобы кожа была мягкой. Если начнет кашлять, положить ему на грудь куркуму и анис. Растирать ножки кокосовым маслом, чтобы согрелись. Никогда-никогда не переворачивать его вверх тормашками.
Назнин налила в чайник воды. Подсадила Ракиба на бедро.
- Ги-ги, - сказала она, - ги-го.
Ракиб задрожал от счастья.
- Га, - сказала она, - ги-га, ги-га, ги-га!
Он недоверчиво запрокинул голову. Половина попы у него в воздухе. Слюнки ручьями: все готов отдать. Назнин покачала его. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
- Дда! - сказал Ракиб и ударил по воздуху толстыми ножками. Посмотрел на мать так удивленно, как будто ее лицо - чудо, как будто увидел в нем красоту. Из глаз исчезла вековая мудрость утробы, они открылись, в них целые миры, сияющие, как звезды.
Назнин усадила Ракиба в гнездышко из подушек, принесенных из гостиной. Ракиб взвыл, как безутешная вдова, - его предали! Назнин улыбнулась. Залила кипятком пакетики с чаем и защелкала языком. Потом взяла его на руки.
- Ты из-за меня плачешь? Из-за меня? Из-за меня плачешь?
И снова начала с ним играть.
- Сегодня заберу его к себе, - сказала миссис Ислам, - а ты пока займись хозяйством. - И она покрутила пальцем в воздухе. Маленькие черные глазки оценивающе скользнули по комнате. - Приезжает моя племянница. Она любит возиться с детьми.
"Одиннадцать", - сосчитала Назнин. В комнате одиннадцать стульев, не считая кресла цвета коровьего помета рядом с диваном. Как прикажете наводить порядок? Ничего нельзя положить, да и некуда. Бумаги и книги Шану расползаются, как на дрожжах. Пыль налетает неизвестно откуда, как чума, против которой нет вакцины.
- Он такой маленький, - сказала Назнин, - лучше пришлите вашу племянницу сюда.
- Чепуха. Я возьму его с собой.
Миссис Ислам с шумом отхлебывала из чашки. Волоски на бородавке выросли. Скоро она их выщиплет.
Назнин занялась Ракибом. Промокнула тряпочкой его подбородок. Внимательно изучила ногти. Положила его на плечо и похлопала по спине, чтобы вышли несуществующие газики. Ракиб что-то мурлыкнул, и Назнин кинулась с ним к окну, будто он всхлипнул.
- Вон, вон там, смотри. Не плачь. Смотри, смотри, смотри.
И прижимала его к плечу, так что в окно смотрела она, а не Ракиб.
Большое болезненное солнце, которому неудобно в подернутом дымкой небе, оно потеет, зажатое между бетонными плитами. Неба хватает ему ровно настолько, чтобы не упасть. Под солнцем - двор, окруженный мусорными баками. Они, как металлические воины, сидят на корточках, соревнуются, кто сильней навоняет, и соглашаются на ничью. Один упал, из его утробы вывалилось все содержимое. Там шныряет крыса. Мимо идет парень шестнадцати-семнадцати лет. Пинает баки то одним плечом, то другим. Дергает головой, как курица. В руке сигарета, в другой то ли приемник, то ли плеер. Из-под навеса возле входа в "Роузмид" его зовут друзья. Там их штаб. Мусорные баки позабыты. Теперь у них бангра. Новая забава, как сказала Разия. Бангра и Шейкинг Стивенс. Дни напролет играют, иногда и по ночам. Родителей не слушают. Хотя местами у них ничего получается. - Она сощурилась, и глаза ее превратились в две сияющие лучинки. - Особенно Шейкинг Стивенс.
"Роузмид" смотрит не мигая. Металлические рамы на окнах. Когда их только поставили, они сверкали и пронзительно скрипели. Много обещали. Распевали всем, какие они аккуратные, какие новые. А потом слились со стенами. За одну ночь. И стихли. И свет больше с ними не играл. Скучно-красный кирпич взял свое. Рамы стали такими же грязными и мрачными, как хозяева.