В половине одиннадцатого вместе с большинством жителей мы идем вниз к железной насыпи, к прибытию последнего поезда. Обычно он пуст. Лязгая и издавая пронзительный свист, проходит он через темный лес. В конце концов возвращаться домой пешком уже поздно, и мы едем на поезде. На другой стороне луга можно увидеть освещенный вход в кафе у озера, куда Отто ходит на танцы.
- Сегодня вечером огни преисподней ярко светятся, - замечает Питер, довольный своей ремаркой.
Ревность породила у Питера бессонницу. Он начал принимать снотворное, но оно редко оказывает хоть какое-нибудь действие. Он просто-напросто все утро ходит сонный, даже после завтрака. И часто ложится вздремнуть на час-другой в нашей крепости, на берегу моря.
В то утро стояла прохладная и пасмурная погода, море было серое, цвета устриц. Мы с Питером наняли лодку и, пока гребли, совершенно выбились из сил, потом нас тихо понесло по течению прочь от берега. Питер закурил сигарету. Внезапно он проговорил:
- Интересно, сколько это будет продолжаться?..
- Столько, сколько ты позволишь.
- Да… У нас, кажется, все устоялось, не так ли? Я думаю, нет никакой особой причины, по которой мы с Отто должны измениться друг к другу.
Он помолчал и добавил:
- Если, конечно, я не перестану давать ему деньги.
- Что же тогда случится?
Питер лениво провел рукой по воде.
- Он бросит меня.
Лодка плыла еще несколько минут. Я спросил:
- Ты думаешь, ему до тебя нет никакого дела?
- В начале было, наверное… Но теперь… Теперь нас ничего не связывает, кроме денег.
- Ты все еще любишь его?
- Нет… Я не знаю. Может быть… я ненавижу его иногда - если это признак любви.
- Может быть.
Последовала долгая пауза. Питер вытер руки носовым платком. Его рот нервно кривился.
- И что же, - сказал он наконец, - ты мне посоветуешь?
- А что ты хочешь?
Губы Питера снова искривились.
- Наверное, я хочу расстаться с ним.
- Тогда лучше расстаться.
- Прямо сейчас?
- Чем быстрее, тем лучше. Вручи ему хороший подарок и отошли его назад в Берлин.
Питер покачал головой и грустно улыбнулся.
- Не могу.
Последовала еще одна долгая пауза. Затем Питер сказал:
- Извини, Кристофер… Ты абсолютно прав, я знаю. Если бы я был на твоем месте, я бы сказал тоже самое… Но я не могу. Все будет идти по-прежнему, пока не случится что-то непредвиденное. Долго так продолжаться не может… Да, знаю, я очень слаб…
- Тебе не надо извиняться передо мной, - улыбнулся я, чтобы скрыть легкое раздражение. - Я же не психоаналитик.
Я взялся за весла и начал грести к берегу. Когда мы приблизились к пирсу, Питер сказал:
- Ты будешь смеяться, но когда я впервые встретил Отто, я подумал, что мы всю жизнь будем вместе.
- О Боже мой!
Картина совместной жизни Питера с Отто рисовалась мне комедийным вариантом преисподней. Я громко рассмеялся. Питер тоже рассмеялся, засунув сжатые руки между коленями. Лицо его из розового стало красным, а из красного пунцовым. Вены вздулись. Выходя из лодки, мы все еще хохотали.
В саду нас дожидался хозяин.
- Какая жалость! - воскликнул он. - Джентльмены опоздали!
Он указал рукой на луг в направлении озера. Мы видели, как над тополями стелился дымок, а от маленькой станции отошел поезд.
- Вашему другу пришлось срочно уехать в Берлин по неотложному делу. Я думал, вы успеете проводить его. Какая жалость!
На этот раз мы с Питером побежали наверх. В спальне Питера царил чудовищный беспорядок - все ящики и шкафы были выворочены. На столе лежала записка с каракулями Отто:
"Дорогой Питер. Пожалуйста, прости меня, я больше не мог оставаться здесь, поэтому еду домой.
Целую, Отто.
Не сердись".
(Я заметил, что Отто написал это на чистом листке, вырванном из книги по психологии, принадлежащей Питеру: "По ту сторону принципа удовольствия".)
- Ну и ну!..
У Питера начал кривиться рот. Я нервно поглядел на него, ожидая дикого взрыва чувств, но он казался относительно спокойным. Через минуту он подошел к шкафам и начал осматривать ящики.
- Не так уж много, - объявил он, окончив осмотр.
- Только пару галстуков, три рубашки, - к счастью, мои туфли ему не годятся! И еще, дай-ка я погляжу… около двухсот марок…
Питер начал довольно истерично смеяться.
- Вполне умеренно в общем-то!
- Ты думаешь, он внезапно решил уехать? - спросил я, просто чтобы что-то сказать.
- Может быть, и так. На него очень похоже… Теперь я понимаю; я сказал ему, что мы поедем кататься на лодке сегодня утром - и он спросил меня, надолго ли…
- Понятно…
Я сел на постель Питера, размышляя о том, что, как ни странно, Отто наконец совершил поступок, за который я могу его уважать.
Питер все утро находился в истерическом возбуждении, но во время ланча он сидел мрачнее тучи и не проронил ни слова.
- Теперь я пойду складывать вещи, - сказал он мне, когда мы поели.
- Ты тоже уезжаешь?
- Конечно.
- В Берлин?
Питер улыбнулся.
- Нет, Кристофер. Не волнуйся! Всего лишь в Англию…
- А!
- Есть поезд, который отправляется в Гамбург поздно вечером. Наверное, я поеду прямо сейчас… Чувствую, мне придется путешествовать, пока я не забуду этой проклятой страны…
Возразить было нечего. Я молча помог ему упаковать вещи. Когда Питер укладывал в чемодан зеркальце для бритья, он спросил:
- Помнишь, как Отто сломал его, стоя на голове?
- Да, помню.
Когда мы закончили, Питер вышел на балкон своей комнаты.
- Сегодня там будут долго свистеть, - сказал он.
Я улыбнулся:
- Мне придется сойти вниз и утешить их.
Питер засмеялся:
- Да. Придется!
Я пошел с ним на станцию. К счастью, машинист торопился. Поезд стоял всего несколько минут.
- Что ты будешь делать в Лондоне? - спросил я.
Углы его рта опустились, он усмехнулся горькой улыбкой.
- Наверное, искать еще одного психоаналитика.
- Что ж, не забудь немного сбавить цену.
- Не забуду.
Когда поезд тронулся, он помахал рукой.
- Прощай, Кристофер! Спасибо за моральную поддержку!
Питер ни разу не предложил, чтобы я написал ему или посетил его. Думаю, он хочет позабыть это место и всех, кто с ним связан. Едва ли можно винить его в этом.
Только сегодня вечером, листая книгу, которую я читал, я нашел еще одну записку от Отто, заложенную между страницами.
"Дорогой Кристофер, пожалуйста, не злись на меня. Ведь ты не такой идиот, как Питер. Когда ты вернешься в Берлин, я приду навестить тебя, я знаю, где ты живешь: видел адрес на одном из твоих писем. Мы мило поболтаем.
Твой любящий друг Отто".
Я даже не думал, что от него можно будет так легко отделаться.
Через день-другой я уезжаю в Берлин. Я думал, что пробуду здесь до конца августа и, возможно, закончу книгу, но это место вдруг ужасно опустело. Я скучаю по Питеру и Отто, по их ежедневным ссорам гораздо сильнее, чем предполагал. А партнерши Отто по танцам перестали грустно слоняться в сумерках под моим окном.
4. Новаки
В начале улицы Вассерторштрассе возвышалась большая каменная арка - кусочек старого Берлина - с наляпанными серпами и молотами, нацистскими свастиками и изодранными в клочья объявлениями, которые рекламировали аукционы и преступления. Это была огромная улица, мощенная выщербленным булыжником, с беспорядочным скоплением ползущих и ревущих детей. Юноши в шерстяных свитерах кружили по ней на гоночных велосипедах и улюлюкали вслед девушкам, проходящим с бидонами молока. Тротуар был расчерчен мелом для игры в "классики". В конце тротуара высилась церковь, напоминая огромный, угрожающе острый красный напильник.
Фрау Новак сама открыла мне дверь. Вид у нее был еще более болезненный, чем в нашу предыдущую встречу, и под глазами большие синяки. На ней были та же шляпка и потрепанное старое черное пальто. Сначала она не узнала меня.
- Добрый вечер, фрау Новак.
Ее лицо медленно меняло выражение: от мелкой подозрительности к сияющей, робкой, почти девчоночьей, гостеприимной улыбке:
- Ах, это вы, герр Кристоф! Входите же, герр Кристоф! Входите и садитесь!
- Боюсь, вы как раз собрались уходить, не правда ли?
- Нет, нет, герр Кристоф, я как раз вошла сию минуту.
Прежде чем пожать мне руку, она торопливо вытерла свои о пальто.
- Сегодня у меня поденка. Я не могу управиться раньше половины третьего, поэтому и обед так задерживается.
Она посторонилась, пропуская меня. Я распахнул дверь и задел за ручку сковородки, стоявшей на плите прямо у двери. В крошечной кухне едва хватало места для нас двоих.
Удушающий запах картофеля, поджаренного на дешевом маргарине, заполнял квартиру.
- Да вы входите, садитесь, пожалуйста, герр Кристоф, - суетилась фрау Новак. Здесь ужасный беспорядок. Вы уж извините меня. Я убегаю очень рано, а моя Грета - такая лентяйка, просто чурбан, хотя ей уже исполнилось двенадцать. Ее невозможно заставить что-то сделать, если не стоять над ней все время с палкой.
В столовой был покатый потолок с бурыми подтеками. Большой стол, шесть стульев, буфет и две огромные двуспальные кровати. Места оставалось так мало, что перемещаться приходилось бочком.
- Грета! - крикнула фрау Новак. - Где ты? Немедленно иди сюда.
- Ее нету, - донесся голос Отто из другой комнаты.
- Отто! Иди погляди, кто пришел.
- Не мешайте. Я занят, чиню граммофон.
- Ты занят? Ты? Ты - бездельник. Хорошо же ты разговариваешь с матерью! Иди сейчас же, слышишь меня?
Она мгновенно пришла в ярость. От лица остался один нос. Тонкий, острый и ярко-пунцовый. Она вся дрожала.
- Не беспокойтесь, фрау Новак, - сказал я. - Пусть выйдет, когда захочет. Тем больший для него будет сюрприз.
- Славный у меня сынок! Так разговаривать с матерью.
Она стащила с головы шляпу и принялась суетливо разворачивать засаленные свертки, доставая их из авоськи.
- Боже мой, - не унималась она. - Куда же подевался этот ребенок? Вечно шляется по улицам. И если б я сказала ей только раз, а то ведь тысячу раз твердишь одно и то же. Такие неслухи, эти дети.
- Как ваши легкие, фрау Новак?
Она вздохнула:
- Порой мне кажется, что хуже. У меня так жжет вот здесь. И когда я кончаю работу, у меня такая усталость, даже поесть нет сил. И такая я стала раздражительная. Думаю, врач тоже моими легкими недоволен. Он говорит, что попозже, зимой, отправит меня в санаторий. Я бывала там раньше, вы знаете. Но приходится столько ждать… А в квартире ужасная сырость в это время года. Видите пятна на потолке? Бывает, нам приходится тазы подставлять. Конечно, они не имеют права сдавать эти мансарды под жилье. Инспектор то и дело указывает им на это.
Но что поделаешь? Нужно же где-то жить. Мы уже год назад подавали просьбу о переселении, а нам все обещают заняться этим вопросом. Но надо сказать, многим еще хуже… Мой муж на днях читал в газете про англичан и про курс фунта стерлингов. Говорят, он все падает. Сама-то я в этом не понимаю. Надеюсь, вы ничего не потеряли, герр Кристоф?
- Конечно, потерял, фрау Новак, отчасти поэтому я и пришел к вам. Я решил переехать в более дешевую комнату и хочу спросить, не порекомендуете ли вы мне чего-нибудь поблизости?
- О Боже мой, герр Кристоф, какая жалость.
Она была совершенно ошарашена.
- Но вы не можете жить в этой части города - такой господин, как вы! О нет! Вам это вовсе не подходит.
- Я не так разборчив, как вы думаете. Мне нужна тихая чистая комната примерно за двадцать марок в месяц. Большая или маленькая - все равно. Я и дома-то почти не бываю.
Она с сомнением покачала головой.
- Что ж, герр Кристоф, посмотрим, может, что-нибудь придумаем…
- А что, обед еще не готов, мама? - спросил Отто, появившись в дверях. - Я умираю от голода.
- А как он может быть готов, если я все утро как проклятая ишачила на тебя, ленивый чурбан! - закричала фрау Новак на самой высокой ноте. Затем без малейшей паузы, перейдя на чарующий тон, добавила:
- Ты видишь, кто здесь?
- Да это же Кристоф! - Отто, как всегда, сразу же начал представление. По его лицу разлилось сияние исключительной радости, и на щеках заиграли ямочки. Потом он прыгнул вперед, одной рукой обхватил меня за шею, а другой стал выкручивать мне кисть.
- Кристоф, старина, где ты все это время пропадал? - Голос у него стал томным, в нем слышался упрек. - Мы так скучали без тебя! Почему ты не приходил к нам?
- Герр Кристоф очень занятой господин, - укоризненно ввернула фрау Новак. - У него нет времени на таких, как ты.
Отто ухмыльнулся и подмигнул мне; затем, повернувшись, с упреком обратился к фрау Новак:
- Мама, в чем дело? Ты что, хочешь, чтобы Кристоф сидел тут за чашкой кофе? Он, небось, умирает от жажды, после того как вскарабкался по всем нашим лестницам!
- То есть, Отто, ты жаждешь выпить, так что ли?
- Нет, благодарю вас, фрау Новак, я не буду пить. И больше не буду отрывать вас от стряпни… Послушай, Отто, ты не мог бы пойти со мной и помочь мне подыскать комнату? Я только что говорил твоей матери, что хочу поселиться с вами по соседству… А кофе выпьем с тобой где-нибудь по дороге.
- Что-что, Кристоф?! - Ты собираешься жить здесь, в Халлешкес Тор? - Отто даже заплясал от возбуждения.
- О, мама, это потрясающе! О, как я рад!
- Ты можешь пойти вместе с герром Кристофом и поискать ему комнату, - сказала фрау Новак. - Обед будет готов не раньше чем через час. Здесь ты все равно путаешься под ногами. Конечно, не вы, герр Кристоф. Вы вернетесь и покушаете вместе с нами, хорошо?
- Фрау Новак, вы очень добры, но боюсь, что сегодня я не смогу. Мне нужно быть дома.
- Дай мне корку хлеба перед тем, как я уйду, мама, - жалобно попросил Отто. - У меня в животе так пусто, что голова волчком кружится.
- Ладно, - сказала фрау Новак. Она отрезала кусок хлеба и в раздражении чуть не бросила им в него. - Только попробуй что-нибудь сказать, если сегодня вечером в буфете будет пусто, когда ты захочешь сделать себе бутерброд. До свидания, герр Кристоф. Очень мило с вашей стороны, что вы зашли к нам. Если вы действительно решили поселиться поблизости, надеюсь, вы будете часто заглядывать к нам, хотя сомневаюсь, что вам попадется что-то приличное. Вы к таким условиям не привыкли.
Отто уже оделся проводить меня; но она окликнула его. Я слышал, как они спорили; потом дверь захлопнулась. Я медленно спускался по пяти пролетам лестницы вниз во двор. Там было холодно и сумрачно, хотя солнце пробивалось сквозь облака. Сломанные ведра, колеса от повозок и куски велосипедных шин валялись тут, словно упавшие в колодец.
Прошла минута-другая, и Отто с грохотом скатился по лестнице и присоединился ко мне.
- Мама не решилась предложить тебе, - выпалил он, задыхаясь. - Боялась, что ты рассердишься… Но я уверен, что ты скорее согласишься жить у нас, где ты можешь делать все что захочешь и где, по крайней мере, чисто, чем в чужом доме, где кишат клопы… Пожалуйста, соглашайся, Кристоф! Это будет такой кайф! Мы с тобой можем спать в той комнате. Ты возьмешь кровать Лотара - он возражать не станет. Он может спать вместе с Гретой… А по утрам ты можешь валяться в постели сколько душе угодно. Если хочешь, я буду подавать тебе завтрак… Переедешь, ладно?
Так вопрос был решен.
Мой первый вечер, проведенный у Новаков, проходил очень торжественно. В начале шестого я приехал с двумя чемоданами и обнаружил, что фрау Новак уже готовит ужин. Отто шепнул мне, что нам достанется лакомое блюдо - рагу из легких.
- Боюсь, наша еда не очень-то придется вам по вкусу после той, к которой вы привыкли, - сказала фрау Новак.
- Но мы постараемся сделать все, что в наших силах.
Она беспрерывно улыбалась, ее прямо распирало от возбуждения. Я тоже то и дело улыбался, мне казалось, что я громоздкий и неуклюжий для этого помещения и потому всем мешаю. Наконец, задевая по дороге мебель, я добрался до предназначенной мне кровати и сел на нее. Для моих вещей здесь места не было - одежду положить было некуда. За обеденным столом Грета играла с коробками из-под сигарет и переводными картинками. Это был неуклюжий двенадцатилетний подросток с миловидной кукольной мордочкой, но широкоплечий и слишком толстый. Мое присутствие очень смущало ее. Она хихикала, глупо улыбалась и все время выкрикивала притворным, "взрослым" голосом, как на импровизированном концерте:
- Мама! Иди взгляни на эти милые цветочки!
- У меня нет времени на твои милые цветочки, - воскликнула наконец фрау Новак с ужасным раздражением в голосе. - Вот, дочка размером со слона, а я одна пашу на вас, готовлю ужин!
- Правильно, мама! - ликуя, закричал Отто.
Он повернулся к Грете в припадке праведного гнева.
- Почему ты не поможешь матери, хотелось бы знать? Такая толстуха. Целый день торчишь без дела. Сию же секунду слезай со стула, слышишь меня! И убери отсюда эти мерзкие карты, или я спалю их!
Внезапно он одной рукой схватил карты, а другой шлепнул сестру по щеке. Вряд ли было больно, но, играя на публику, она подняла громкий рев.
- Отто дерется! - Она закрыла лицо обеими руками и сквозь пальцы поглядела на меня.
- Ты оставишь ребенка в покое? - завопила фрау Новак из кухни. - Кто бы говорил о лени! А ты, Грета, немедленно прекрати этот вой - или я велю Отто как следует наподдать тебе. Тогда хоть будет из-за чего плакать. У меня от вас голова кругом идет.
- Но мама! - Отто влетел в кухню, обнял ее за талию и начал целовать. - Бедная маленькая девочка, маленькая мамуля, маленькая мамуленька, - мурлыкал он слащавым, воркующим голоском. - Ты так тяжко трудишься, а Отто так отвратительно себя ведет с тобой. Но он этого не хотел, он просто тупой… Хочешь, я принесу тебе завтра уголь, мамочка? Хочешь?
- Убирайся вон, мошенник! - закричала фрау Новак, - и не подлизывайся. Очень ты заботишься о своей бедной старой матери. Дай мне спокойно заняться делом.
- Отто неплохой мальчик, - обратилась она ко мне, когда он, наконец, ушел, - но такой легкомысленный. Полная противоположность моему Лотару - тот совершенно образцовый сын! Не гнушается никакой работой, за все берется, а когда наскребет несколько грошей, вместо того чтобы потратить их на себя, прямо подходит ко мне и говорит: "Вот, возьми, мама. Купи себе теплые домашние туфли на зиму".
Фрау Новак протянула мне руку жестом дарителя. Как и Отто, она любила представлять в лицах.
- Ах, Лотар такой, Лотар эдакий, - грубо перебил Отто, - вечно Лотар. Но скажи мне, мама, кто из нас двоих дал тебе на днях двадцать марок? Лотар столько бы не мог заработать за месяц. А раз ты так ко мне относишься, не жди больше ничего - даже если приползешь ко мне на коленях.