- Ты мерзкий мальчишка. - Она уже вновь взяла себя в руки. - Постыдился бы разглагольствовать о таких вещах в присутствии герра Кристофа! Если бы он знал, откуда взялись эти двадцать марок - и остальные деньги тоже, - он бы счел ниже своего достоинства поселиться в одном доме с тобой и был бы абсолютно прав. И какая наглость - утверждать, что ты дал мне эти деньги! Ты прекрасно знаешь, что если бы твой отец не увидел конверт…
- Точно! - заорал Отто, скривив обезьянью рожу и пустившись от возбуждения в пляс. - Именно этого я и хотел! Признайся Кристофу, что ты украла их у меня! Ты воровка! Воровка.
- Отто, как ты смеешь! - Фрау Новак с яростью схватила крышку от сковородки.
Я отпрыгнул назад, чтобы быть вне досягаемости, споткнулся о стул и тяжело шлепнулся на него задом. Тут вскрикнула Грета, радостно и тревожно. Дверь открылась. С работы вернулся герр Новак.
Это был представительный мужчина, невысокий, но кряжистый, с острыми усами, коротко остриженными волосами и кустистыми бровями. Отношение к происходящему выразилось у него в продолжительном ворчании, перемежающемся с отрыжкой. Он то ли не понял, что тут происходит, а может быть, ему было наплевать. Фрау Новак не стала объяснять. Только повесила крышку от сковородки на крючок. Грета вскочила со стула и бросилась к отцу с протянутыми руками: - Папуля! Папуля!
Герр Новак улыбнулся ей, обнажив несколько огромных зубов, желтых от никотина. Наклонившись, он осторожно и ловко подхватил ее с каким-то любопытством и восхищением, точно большую вазу. Он был грузчиком в мебельном магазине. Затем не спеша поднял руку в знак приветствия, любезно, но без подобострастия.
- Салют!
- Папуля! Ты не рад, что герр Кристоф поселился у нас? - медоточивым голоском пропела Грета, опираясь на плечо отца. Тут герр Новак уже гораздо приветливее принялся трясти мне руку, словно получив новый заряд энергии, а затем похлопал меня по плечу.
- Рад! Конечно, рад! - Он покачал головой с решительным одобрением. - English man? Anglais, eh? Xa-xa. Это правда? О да, как видите, я говорю по-французски. Почти все позабыл уже. Выучил на войне. Я был фельдфебелем на Западном фронте. Разговаривал со многими пленными. Хорошие ребята. Такие же, как мы…
- Ты опять пьян, отец! - воскликнула фрау Новак с отвращением. - Что герр Кристоф подумает о тебе?
- Кристоф не возражает, правда, Кристоф? - Герр Новак снова похлопал меня по плечу.
- Какой же он тебе Кристоф? Для тебя он - герр Кристоф. Ты что, не можешь отличить господина?
- Я бы предпочел, чтобы меня называли просто Кристоф, - сказал я.
- Правильно! Кристоф прав! Мы все из одного теста сделаны… Argent, деньги - везде одни и те же! Ха, ха!
Отто схватил меня за другую руку.
- Кристоф уже почти член семьи!
Вскоре мы принялись за сытный ужин: рагу из легких, вареный картофель, черный хлеб и солодовый кофе. Впервые обладая таким богатством (я дал ей десять марок вперед за недельное проживание), фрау Новак от радости наготовила картошки на десятерых. Она все время подваливала ее мне в тарелку из огромной сковородки, пока у меня не сперло дыхание.
- Возьмите еще, герр Кристоф. Вы ничего не едите.
- Я никогда не ел так много за всю свою жизнь, фрау Новак.
- Кристофу не нравится наша еда, - сказал герр Новак. - Ничего, Кристоф, ты привыкнешь к ней. Отто был точно такой же, когда он приехал с острова. Он там пристрастился к разным лакомствам с этим англичанином.
- Придержи свой язык, отец, - сказала фрау Новак предостерегающе. - Не можешь оставить мальчика в покое? Он достаточно взрослый, чтобы самому решать, что хорошо, а что плохо.
Мы все еще ели, когда вошел Лотар. Он швырнул свою шляпу на кровать, вежливо, но молча пожал мне руку, слегка поклонился и занял свое место за столом. Мое присутствие, казалось, нисколько не удивило и не заинтересовало его. Он лишь слегка задержался на мне взглядом. Я знал, что ему только двадцать лет, но ему спокойно можно было дать и больше. Это был уже мужчина. Отто рядом с ним казался почти ребенком. На его худом, костлявом крестьянском лице отпечатались следы тяжкого труда многих поколений.
- Лотар учится в вечерней школе, - с гордостью сообщила мне фрау Новак. - Работает в гараже. И хочет изучать инженерное дело. Сейчас без диплома никуда не берут. Он должен показать вам свои рисунки, герр Кристоф, когда у вас будет время. Учитель их очень хвалил.
- Я охотно посмотрю.
Лотар молчал. Я был к нему расположен и чувствовал себя довольно глупо. Но фрау Новак твердо решила выставить его в лучшем виде.
- По каким дням у тебя занятия, Лотар?
- По понедельникам и четвергам. - Он упрямо продолжал есть, не глядя на мать. Затем, возможно, чтобы показать, что ничего против меня не имеет, добавил:
- С восьми до половины одиннадцатого.
Как только мы покончили с ужином, он не говоря ни слова встал, пожал мне руку, снова слегка поклонился, взял шляпу и вышел.
Фрау Новак поглядела ему вслед и вздохнула:
- Наверное, опять собрался к своим нацистам. Мне часто кажется, лучше б он не связывался с ними. Они задурили ему голову своими идиотскими идеями. А он от этого такой беспокойный стал. С тех пор, как примкнул к ним, он совсем переменился. Я в политике не разбираюсь. И всегда говорю: почему нам нельзя вернуть кайзера? Хорошие при нем были времена, что бы ни говорили.
- Да к чертям собачьим вашего старого кайзера, - сказал Отто. - Нам нужна коммунистическая революция.
- Коммунистическая революция! - фыркнула фрау Новак. - Надо же! Коммунисты - никчемные люди, такие же лентяи, как ты, они в жизни ни одного дня честно не работали.
- Кристоф - коммунист, - сказал Отто. - Правда, Кристоф?
- Боюсь, не такой уж правоверный.
Фрау Новак улыбнулась:
- Ну ты скажешь. Как может герр Кристоф быть коммунистом? Он джентльмен.
- Я хочу сказать, - герр Новак положил нож и вилку и осторожно вытер усы тыльной стороной ладони, - мы все равны перед Богом. Вы такой же, как я, я такой же, как вы. Француз так же хорош, как англичанин, англичанин так же хорош, как немец. Понимаете, что я хочу сказать?
Я кивнул.
- Теперь возьмем войну, - герр Новак отодвинул стул.
- Однажды я был в лесу. Совсем один, понимаете? Просто гулял по лесу один, словно по улице. И вдруг передо мной появился француз. Вырос как из-под земли. Он стоял так близко от меня, как вы сейчас. - Герр Новак вскочил на ноги. Схватив хлебный нож со стола, он держал его перед собою в оборонительной позе, точно штык. Вновь переживая эту сцену, он сверкал глазами из-под кустистых бровей. - Вот мы стоим. Глядим друг на друга. Француз бледный как смерть. Вдруг он как завопит: "Не убивайте меня!" - Герр Новак сжал руки, изображая жалобную мольбу. Хлебный нож теперь ему мешал, он положил его на стол. - "Не убивайте меня! У меня пятеро детей". (Говорил он, естественно, по-французски, но я понимал его. Тогда еще я мог прекрасно говорить по-французски, но теперь изрядно подзабыл его.) Ну вот, я смотрю на него, а он смотрит на меня. Тогда я говорю: "Ami!" (То есть "друг".) И мы пожимаем друг другу руки. - Герр Новак взял мою руку и с большим чувством сжал ее. - А потом мы попятились назад и стали задом расходиться в разные стороны, я не хотел, чтобы он выстрелил мне в спину. - Все еще пристально глядя перед собой, герр Новак начал осторожно отступать, шаг за шагом, пока не врезался в буфет. Оттуда свалилась фотография в рамке. Стекло разлетелось вдребезги.
- Папочка! Папочка! - с восторгом закричала Грета. Только погляди, что ты наделал!
- Может, это охладит тебя, старый шут! - сердито воскликнула фрау Новак.
Грета неестественно громко смеялась, пока Отто не дал ей пощечину, и она вновь деланно заскулила. Тем временем герр Новак поцеловал жену и потрепал по щеке, вернув ей хорошее настроение.
- Отойди от меня, деревенщина, - со смехом запротестовала она, смущаясь и в то же время довольная, что я это видел. - Оставь меня в покое, ты, пивной бочонок!
В то время мне приходилось давать множество уроков. Я отсутствовал большую часть дня. Мои ученицы были рассеяны по модным окраинам западной части города - богатые, хорошо сохранившиеся женщины возраста фрау Новак, но выглядели они лет на десять моложе. Чтобы скрасить скучные будни, пока их мужья находились на службе, они с удовольствием вели непринужденные беседы на английском языке. Сидя на шелковых подушках перед камином, мы обсуждали "Контрапункт" и "Любовника леди Чаттерли". Слуга вносил чай и тосты с маслом. Иногда, когда они уставали от литературы, я развлекал их рассказами о семействе Новаков. Однако я был достаточно осторожен и не проговаривался, что живу у них: признаться, что я действительно беден, значило повредить делу. Три марки в час дамы платили мне весьма неохотно, стараясь изо всех сил сбить цену до двух с половиной. Большинство из них сознательно или бессознательно стремились урвать еще минуту-другую после окончания урока. Мне все время приходилось глядеть на часы.
Желающих заниматься по утрам было значительно меньше; поэтому я обычно вставал гораздо позже, чем все семейство Новаков. Фрау Новак уходила на поденную работу. Герр Новак отправлялся на погрузку мебели; Лотар был без работы, помогал своему другу разносить газеты; Грета уходила в школу. Только Отто составлял мне компанию, за исключением тех дней, когда после бесконечных уговоров матери удавалось загнать его в бюро по трудоустройству, чтобы поставить штамп в его карточке.
Принеся завтрак, чашку кофе и кусок хлеба с салом, Отто сбрасывал с себя пижаму и делал зарядку: изображал бой с тенью или стоял на голове. Он напрягал мышцы, вызывая этим мое восхищение. Или, усевшись на моей постели, рассказывал разные истории:
- Я тебе рассказывал когда-нибудь, Кристоф, как я видел Руку?
- Не помню.
- Тогда слушай… Однажды, когда я был совсем маленьким, я лежал ночью в постели. Было очень темно и очень поздно. Вдруг я проснулся и увидел огромную черную Руку, простертую над кроватью. Я испугался так, что у меня язык отнялся. Я только подтянул ноги к подбородку и уставился на нее. Потом через минуту-другую она исчезла, и я заорал. Мать бросилась ко мне, и я сказал: "Мама, я видел Руку". Но она только засмеялась. Она не поверила.
Наивное лицо Отто с ямочками на щеках, напоминавшее сдобную булочку, стало необыкновенно торжественным. Он впился в меня своими до смешного маленькими яркими глазами, собрав все свои ораторские способности.
- А затем, Кристоф, через несколько лет, я работал подмастерьем у обивщика. Однажды утром, при ярком дневном свете, я сидел на своей табуретке и работал. И вдруг в комнате потемнело, я взглянул вверх и увидел Руку, так близко от меня, как ты теперь, она просто висела надо мной. Я весь похолодел и не мог ни вздохнуть ни охнуть. Хозяин увидел, какой я бледный, и спросил: "Отто, что с тобой? Тебе нехорошо?" И пока он говорил, казалось, что Рука снова отодвигается, становясь все меньше и меньше, пока наконец не превратилась в маленькое черное пятнышко. И когда я снова взглянул вверх, в комнате было уже светло, как обычно, и там, где я видел черную точку, теперь ползла большая черная муха. Но мне было так нехорошо целый день, что хозяину пришлось отослать меня домой.
Во время этого рассказа лицо у Отто побледнело и на какой-то момент оно действительно приняло трагическое выражение, а в маленьких глазках блеснули слезы.
- Когда-нибудь я снова увижу Руку. И тогда я умру.
- Чепуха, - сказал я, смеясь. - Мы защитим тебя.
Отто с грустью покачал головой.
- Будем надеяться, Кристоф. Но боюсь, вам это не удастся. Рука достанет меня в конце концов.
- Долго ты работал у обивщика? - спросил я.
- Не долго. Всего несколько недель. Хозяин плохо относился ко мне. Он всегда Давал мне самую тяжелую работу, а я был тогда совсем несмышленышем. Однажды я опоздал на пять минут. Он поднял жуткий скандал, обзывал меня verfluchter Hund. И ты думаешь, я с этим смирился? - Отто подался вперед, лицо его вытянулось, он нахмурился и взглянул на меня искоса хмурым, злобным обезьяноподобным взглядом. - "Nee, nee! Bei mir nicht!" - Маленькие глазки уставились на меня с животной ненавистью поразительной силы. Это было отвратительно! Потом он расслабился.
- Я уже не был обивщиком. - Он весело и невинно рассмеялся, откинув волосы и показывая зубы. - Я притворился, что собираюсь ударить его. Я его напугал. - Он изобразил испуганного человека средних лет, уклонившегося от удара. Потом засмеялся.
- А потом тебе пришлось уйти? - спросил я.
Отто кивнул. Его лицо медленно менялось. Он снова погрузился в меланхолию.
- А что сказали твои родители?
- Ну, они всегда были против меня. С самого раннего детства. Если у матери было два куска хлеба, то больший она всегда отдавала Лотару. Когда я жаловался, они обычно говорили: "Иди работать, ты уже достаточно взрослый. Зарабатывай себе на хлеб сам. Почему мы должны кормить тебя?" - Глаза у Отто увлажнились от непритворной жалости к себе. - Никто меня здесь не понимает. Никто не любит меня. Все они меня ненавидят. Они желают моей смерти.
- Не говори глупостей, Отто. Твоя мать не может ненавидеть тебя.
- Бедная мама! - согласился Отто. Он сразу же сменил тон, будто и не он только что все это говорил. - Это ужасно. Я не могу спокойно думать о том, что она надрывается изо дня в день. Знаешь, Кристоф, она очень, очень больна. Часто она часами кашляет по ночам. И иногда с кровью. А я лежу с открытыми глазами и все думаю, что она может умереть.
Я кивнул. Невольно я начал улыбаться. Не то чтобы я не верил в болезнь фрау Новак. Но сам Отто, развалившийся на постели, был такой здоровяк от природы, его голое смуглое тело так лоснилось животной силой, что его разговоры о смерти смешили - как описание похорон в устах размалеванного клоуна. Должно быть, он понял это, так как перестал улыбаться, совершенно не удивившись моей явной бестактности. Вытянув ноги, он без всякого усилия наклонился вперед и схватился за них руками.
- Ты можешь так, Кристоф? - Внезапная мысль обрадовала его. - Кристоф, если я кое-что покажу тебе, поклянись, что не скажешь ни одной живой душе?
- Хорошо.
Он встал и порылся под кроватью. Одна половица в углу отставала; приподняв ее, он выудил металлическую коробку, в которой когда-то хранились бисквиты. Теперь она была доверху набита письмами и фотографиями. Отто разложил их на постели.
- Мама сожгла бы их, если б нашла… Посмотри, Кристоф, как она тебе нравится? Ее зовут Хильда. Я встретил ее на танцах… А это Мария. Разве не прекрасные у нее глаза? Она в меня влюблена как кошка - все мальчишки ревнуют. Но это не мой тип. - Отто серьезно покачал головой. - Ты знаешь, смешно, но как только я узнаю, что девушка неравнодушна ко мне, я сразу же теряю к ней интерес. Я хотел было совсем порвать с нею, но она пришла сюда и подняла такой шум при матери. Поэтому мне приходится иногда видеться с нею, чтобы успокоить ее. А вот Труда - скажи честно, Кристоф, ты бы поверил, что ей двадцать семь? Но это правда. У нее великолепная фигура, ты согласен? Она живет в Западной части города в собственной квартире! Дважды разводилась. Я могу приходить к ней, когда захочу. Вот фотография, которую сделал ее брат. Он хотел снять нас вместе, но я ему не дал. Боялся, что он станет продавать их, а за это ты знаешь что бывает. - Отто хмыкнул и протянул мне связку писем. - Вот, прочти, посмеешься. А это письмо от голландца. У него самая большая машина, какую я только видел в жизни. Мы встречались весной. Иногда он пишет мне. Отец прознал про это и теперь высматривает, нет ли в конвертах денег, грязное животное! Но я знаю, как провести его. Я сказал своим друзьям, чтобы они адресовали письма в булочную на углу. Сын булочника - мой приятель.
- Ты когда-нибудь получаешь известия от Питера? - спросил я.
Отто с минуту очень внимательно глядел на меня.
- Кристоф…
- Да?
- Сделай одолжение.
- Какое? - спросил я осторожно; Отто мог попросить взаймы в самый неподходящий момент.
- Пожалуйста, - сказал он с легким упреком, - пожалуйста, никогда не упоминай при мне имени Питера.
- Хорошо, - сказал я, застигнутый врасплох. - Если ты сам не будешь.
- Видишь ли, Кристоф… Питер меня очень обидел. Я думал, он мне друг. А он ни с того ни с сего оставил меня совсем одного…
Внизу, в мрачном дворе-колодце, где в холодную и влажную погоду никогда не рассеивался туман, уличные певцы и музыканты сменяли друг друга в представлении, которое шло почти без перерыва. Здесь были группы мальчиков с мандолинами, старик, игравший на концертино, и отец, певший со своими маленькими девочками.
У них был любимый мотиву "Aus der Jugendzeit". Я слышал его десятки раз за утро. Отец девочек был парализован и мог издавать лишь отчаянные прерывистые звуки, похожие на ослиный рев, но дочери пели с огромным подъемом. "Sie kommt, sie kommt nicht mehr", - взвизгивали они в унисон, словно маленькие бесенята, радующиеся страданиям рода человеческого. Иногда из верхнего окна вниз летел завернутый в газету грош. Он ударялся о тротуар и отскакивал рикошетом, как пуля, но девочки всегда отыскивали монету.
Время от времени фрау Новак навещала медсестра. Она с неодобрением качала головой, глядя на расположение спальных мест, и уходила. Или приходил инспектор - бледный молодой человек, всегда с распахнутым воротником (очевидно, из принципа). Он делал пространные записи и говорил фрау Новак, что в мансарде антисанитарные условия и что она непригодна для жилья. Говорил он это с легким упреком, будто мы были отчасти виноваты в этом. Фрау Новак яростно противилась его визитам. Она подозревала, что он попросту шпионит за нею. Ее преследовал страх, что сестра или инспектор заглянут в тот момент, когда квартира будет не убрана. Подозрительность ее дошла до того, что она даже начала лгать - уверяла, что течь в крыше пустяковая, лишь бы они поскорее убрались.
Еще одним постоянным посетителем был еврейский портной, который торговал всевозможной одеждой в рассрочку. Это был беленький, галантный человечек, наделенный даром убеждения. Обходил он с утра до вечера сдававшиеся в аренду квартиры в районе, получая пятьдесят пфеннингов тут, марку там, и как курица собирал по крохам свой ненадежный заработок с этой явно неплодородной почвы. Он никогда сильно не досаждал людям и предпочитал уговорить своих должников приобрести у него побольше товаров, вкладывая в них новые деньги. Два года назад фрау Новак купила Отто костюм и пальто за триста марок. Костюм и пальто уже давно сносились, а деньги за них все еще не были полностью выплачены. Вскоре после моего приезда фрау Новак набрала одежды для Греты на семьдесят пять марок. Портной не возражал.