Он улыбнулся, помолчал, чтобы его слова запали мне в душу, и продолжил:
- Следовательно, любое стремление к свободе считалось добром, а ее ограничение - злом. Мы ввели такой режим управления, который избавил нас от произвола. Чтобы избежать бедности, мы превратили труд в святыню. Чтобы изгнать невежество, мы изобрели науку. И так далее… И так далее… Это длинный путь, и конца ему не видно.
Я запоминал каждое его слово, он же продолжал говорить:
- Путь к свободе не был легким, он дался нам потом и кровью. Мы были заложниками иллюзий и произвола. Из нашей среды выдвигались первопроходцы, летели головы, разгорались революции, начинались гражданские войны. В конце концов победила свобода, победило знание.
В восхищении я склонил голову, а он перешел к критике и высмеиванию устройства Машрика и Хиры. Так же был поднят на смех порядок в государстве Аман, где я еще не бывал. Даже государство ислама попало на его острый язык. Заметив, как я переменился в лице, он замолк. Затем произнес извиняющимся тоном:
- Вы не приемлете свободного мнения?
Я спокойно ответил:
- В определенных границах.
- Простите, но вам следует пересмотреть свои взгляды.
- В вашей стране есть и бедняки, и извращенцы, - стал защищаться я.
Он заговорил воодушевленно:
- Свобода есть ответственность, с которой умеют обращаться только способные. И не все жители Халяба входят в их число. Слабым не место среди нас.
- Разве милосердие не является такой же ценностью, как свобода?! - вскипел я.
- Это твердят люди различных вероисповеданий, те, кто поощряет слабость. Для меня же такие слова, как милосердие и справедливость, не имеют смысла. Ведь сперва нам придется договориться о том, кто заслуживает жалости, а кто справедливости.
- В этом я абсолютно с вами не согласен.
- Знаю.
- Вы как будто приветствуете войну?
Он дал прямой ответ:
- В том случае, если она даст больше свобод. Я ни на долю секунды не сомневаюсь в том, что наша победа над Хирой и Аманом принесет счастье их народам. В этом смысле я поддерживаю понятие священной войны в исламе.
Я попытался изменить его понимание священной войны как агрессии, но он пренебрежительно махнул рукой:
- Вам даны великие принципы, но у вас не хватает смелости признать их!
Я спросил:
- Какой веры вы придерживаетесь, мудрец Мархам?
- Религии бога Разума и посланника его Свободы! - улыбнулся он в ответ.
- И остальные мудрецы тоже?
- Мне хотелось бы так думать, - усмехнулся он.
Он принес мне две книги - Закон Халяба и другую, собственного сочинения, под названием "За гранью возможного".
- Прочитай эти книги, и ты постигнешь действительность Халяба, - сказал он.
Я поблагодарил его за щедрость и отдельно за гостеприимство, попрощался и вышел. Обедал я в гостинице. Все кругом говорили о войне. После обеда я пошел в мечеть и участвовал в молитве, на которой предстоял шейх Хамада аль-Сабки. Он пригласил меня поговорить с ним, и я с радостью согласился. Неожиданно он спросил меня с улыбкой:
- Нашел Арусу?
Я серьезно ответил:
- Мысль вновь обладать Арусой - что может быть бессмысленнее и иллюзорнее?
- Да, это верно, - согласился он с моими словами.
После недолгого молчания шейх спросил:
- Продолжишь путь с первым же караваном?
- Нет, я хочу задержаться еще на некоторое время, - неуверенно ответил я.
- Отличное решение, особенно в свете новых обстоятельств. Король Хиры запретил движение караванов между Хирой и Халябом в ответ на наш отказ выдать сбежавшего полководца.
Это удивило и обеспокоило меня.
- Крупные землевладельцы, промышленники и торговцы возмущены. Они собрались на внеочередную встречу с правителем и требуют объявления войны, - сказал шейх.
Я спросил озабоченно:
- А какова позиция Амана?
- Ты говоришь как житель Халяба. Конфликт между Халябом и Аманом из-за владения несколькими источниками воды в пустыне, что лежит между нами, не прекращается. Чтобы они ни думали о предательстве, в ближайшее время спор завершится в пользу Амана.
- Я иностранец. Предвестники войны так и кружат надо мной, - не успокаивался я.
- Лучшее, что можно сделать, - это остаться в Халябе. Если твое пребывание здесь затянется, у тебя хватит средств открыть прибыльное дело.
К каравану я не присоединился, хоть и жалел - ведь он мог быть последним идущим в Аман. Я привязался к Халябу из-за его атмосферы чистоты и надежд, которые я связывал с некоторыми его жителями. Я проводил время, осматривая достопримечательности и общаясь с семьей шейха Хамады аль-Сабки. Аруса оставалась для меня все так же недосягаема, как звезды на небе.
Жизнь каждого дня была теперь заполнена мыслями о войне. Многим не нравилось то, что Аман получил привилегии, не пролив при этом ни капли крови. Управляющий гостиницей сказал, нахмурившись:
- Мы пожертвовали источниками воды, а Аман нас предал.
Нервы у всех были напряжены до предела, и я поддался всеобщей панике. Мне становилось страшно в те редкие часы, что я проводил в одиночестве в гостинице, когда не бродил по городу и не находился в кругу семейства аль-Сабки. Я жаждал спокойствия и равновесия. Когда Халяб объявил войну Хире и послал туда свое войско, мне стало еще хуже, и я бросился лихорадочно искать безопасное пристанище. Люди говорили о войне, сравнивали силы обеих сторон, просчитывали их возможности. Я же сосредоточился на поисках стабильности. Забыл обо всем, только эта близкая цель стояла перед глазами. Словно я участвовал в гонке, будто кто-то преследовал меня. Открытость Самии и атмосфера в ее семье, восхищение девушки моим путешествием и ее сочувствие моему долгому страданию побуждали меня к решительному шагу, и я сказал себе: она само совершенство, без нее мне нет жизни. И обратился к имаму:
- Я положился на Аллаха и принял решение жениться.
- Ты нашел Арусу? - поинтересовался шейх.
- С ней покончено, - смутился я.
- На кого же пал твой выбор?
- Я пришел в ваш дом, - спокойно ответил я.
Шейх встретил мои слова улыбкой и спросил:
- Собираешься жениться как путешественник или оседлый житель?
Я откровенно ответил:
- Моя мечта никуда не исчезла.
- Все зависит от ее желания. Почему бы тебе самому с ней не поговорить?
Я засмущался:
- Будет лучше, если от моего имени это сделаете вы.
Он сказал понимающе:
- Пусть будет так. Я могу войти в твое положение.
На следующий день я получил ответ. Я страстно желал, и мне ответили согласием. Вскоре я снял квартиру на той же улице, и мы вместе ее обставили. Церемония бракосочетания прошла скромно, как и полагается в военное время. Мы начали семейную жизнь в собственном доме. Сердце радовалось, я уже почти обрел равновесие. С войны приходили ободряющие вести, но в сердцах многих поселилась печаль, а цены на все товары взлетели до небес. Шейх Хамид аль-Сабки предложил мне совместно вести дела в лавке древностей и ювелирных украшений. Я охотно принял его предложение. Нашими компаньонами стали два брата-христианина, которые держали магазин на гостиничной площади. От меня требовалось весь день находиться с ними в лавке. Впервые в жизни я принялся трудиться с таким усердием. В то же самое время Самия работала в больнице.
- Ты должен остаться в Халябе насовсем. Если хочешь, закончи свое путешествие и возвращайся сюда, - сказала она мне однажды.
Так же откровенно я ответил ей:
- Я думал вернуться домой, чтобы издать свои записи, а позже можно поселиться и здесь.
- В таком случае я поеду вместе с тобой на твою Родину, и мы вместе вернемся. Что касается того, где осесть, то такой цивилизации, как халябская, ты не найдешь.
Сомневался я недолго:
- Похоже, моя нынешняя работа будет приносить нам достаточный доход. Не думаешь ли ты оставить работу в больнице?
Она сладко засмеялась:
- В нашей стране труд священен как для мужчин, так и для женщин. Отныне тебе следует мыслить как жителю Халяба.
Я с нежностью прильнул к ее животу и сказал:
- Ты рассуждаешь как мать, Самия!
Она весело отвечала:
- Ты угадал.
Ее беременность стала заметна, когда лето перелистнуло последнюю страницу. Подул осенний ветерок, принесший с собой влагу и тень облаков. Каждый день я открывал для себя что-то новое в мире моей любимой жены. Она была гордой, но без заносчивости, легко вступала в спор, была искренне верующей, и я распахнул ей свое сердце.
Больше всего за время моего путешествия меня поразил ислам Халяба, внутреннюю и внешнюю стороны которого раздирали противоречия. Самия сказала мне:
- Разница между вашей и нашей религией заключается в том, что наш ислам допускает свободу толкования, а ваш не дает человеку самостоятельно мыслить, а следовательно, не основывается на разуме.
Ее слова заставили меня вспомнить уроки старого учителя. Ее женская сущность влекла меня, красота пресыщала скрытые инстинкты, прелести грубо вытесняли из сознания все остальное. И вместе с тем личность Самии была настолько сильна и честна, что не могла раствориться в красоте зрелой женщины. Я столкнулся лицом к лицу с блестящим умом, просвещенным взглядом и исключительной добродетелью. Я убедился, что во многих отношениях она превосходит меня, и мне это не нравилось, поскольку в женщине я видел лишь удовольствие. К моей страсти примешивались опасение и страх. Однако реальность требовала приспособиться к новой ситуации и где-то уступать, чтобы сохранить то счастье, которое мне было даровано. Про себя я думал:
- Это чудо, что она полностью отдает мне себя! Мне повезло.
Однажды я сказал ей, скрывая внутренние страхи:
- Ты, Самия, бесценное сокровище.
Она искренне ответила:
- А я очарована, Кандиль, образом путешественника, который жертвует своей безопасностью ради правды и добра.
Она напомнила о моих забытых было планах, пробудила от сладкого сна, где были любовь, отцовство и цивилизация. Словно очнувшись от спячки, я произнес:
- Я буду первым, кто напишет о стране Габаль.
Она засмеялась:
- Может, эта мечта - самая несбыточная.
Я упорствовал:
- Тогда я буду первым, кто ее развеет.
Прошла осень, за ней наступила холодная зима, не более суровая, чем у нас, но с обильными дождями и редко выглядывающим солнцем. Ревел порывистый ветер, шел крупный град, оставляя вмятины на сердце. Люди обсуждали войну, которая никак не заканчивалась. Я искренне разделял их чувства, надеясь, что над божественным королем восторжествует свобода и что мой будущий сын родится под ее сенью и в безопасности. Однажды вечером Самия вернулась следом за мной с работы вся сияющая от радости, вновь обретя свежесть, утраченную во время беременности. Она закричала:
- Я принесла радостную весть! Победа!
Снимая накидку, она продолжала:
- Армия Хиры сдалась, божественный король покончил с собой. Хира и Машрик стали частью государства Халяб, их народы обрели свободу и цивилизацию.
Сердце мое наполнилось радостью. Однако некоторые страхи прошлого вынудили меня спросить:
- Им не придется расплачиваться за поражение?
Она воодушевленно ответила:
- Основной Закон ясно гласит: на пути к свободе осталось только одно препятствие - страна Аман.
Я по наивности сказал:
- В любом случае они не предали вас, пока вы вели затяжную войну.
- Это так, но они стоят на пути свободы, - резко ответила она.
День возвращения армии с победой был отмечен торжественным праздником. Несмотря на холодную погоду и проливной дождь, мужчины и женщины Халяба вышли встречать победителей и осыпать их цветами. Празднества продолжались повсюду целую неделю. Но вскоре по дороге к гостиничной площади, где работал, я ощутил, что надвигается нечто странное, противоположное радости и веселью, надвигается без предупреждения, решительно и грубо. Распространились слухи о числе погибших и раненых, принесшие горе и печаль. Раздавались листовки, обвиняющие правительство в том, что оно принесло в жертву сыновей своего народа не ради освобождения Машрика и Хиры, а в интересах землевладельцев, хозяев заводов и лавок, и что это была война караванных торговцев, а не принципов. Мне попала в руки и другая листовка, обвинявшая авторов первой в том, что они являются душителями свободы и агентами Амана. В результате прокатилась волна гневных выступлений против Амана, в ходе которых ему припомнили соглашение о передаче источников воды. Правитель созвал совет экспертов, которые вынесли единогласное решение аннулировать договор об источниках и считать их, как прежде, общей собственностью Амана и Халяба. Люди стали поговаривать о возможности новой войны, теперь уже между Халябом и Аманом.
Однажды шейх аль-Сабки и его семья пришли к нам на обед. Снова зашла беседа об итогах войны.
- Если эти волнения есть последствие решительной победы, то что началось бы в случае поражения?! - возразил я шейху.
Он ответил, улыбаясь:
- Такова природа свободы.
- Она напоминает мне хаос, - откровенно сказал я.
Шейх засмеялся:
- Такой она представляется тому, кто никогда ее не чувствовал.
- Я считал вас счастливыми людьми, а оказалось, что ваш народ раздирают скрытые противоречия, - огорченно заметил я.
- Выход - в еще большей свободе.
- Как можно считать нравственным отказ от договора об источниках воды?
- Вчера я был у мудреца Мархама, - серьезно начал он. - Он сказал мне, что освобождение человечества важнее внешней шелухи.
- Шелухи?! - вскричал я. - Необходимо принять принцип нравственности, иначе свет перевернется, и мы вернемся в каменный век.
Самия отозвалась со смехом:
- Мы все еще живем в каменном веке.
- Возьми, Кандиль, свою Родину, страну ислама, - сказал имам. - Что ты видишь? Султан - деспот, ведомый своими прихотями. Где принцип нравственности? Богословы поставили веру на службу его интересам. Где принцип нравственности? Народ думает только о своем желудке. Где принцип нравственности?
Я промолчал, потому что ком застрял в горле. Далекая цель вновь напомнила о себе, и я спросил:
- Война скоро начнется?
- Начнется, как только одна из сторон почувствует превосходство в силе или совсем впадет в отчаяние, - ответила Самия.
- Небось, думаешь о путешествии? - поинтересовалась теща.
Я улыбнулся:
- Сначала я должен убедиться, что с Самией все в порядке.
В наступившие зимние дни Самия родила первенца. И вместо того, чтобы готовиться к путешествию, я предался сладкой жизни, которая протекала в стенах дома и в лавке. Я увяз в Халябе - в любви, достатке, отцовстве, безумно красивых небесах и парках. Я и не мечтал о чем-то лучшем, лишь бы все оставалось, как есть. Со временем я стал отцом Мустафы, Хамеда и Хишама. Я отказывался признать за собой поражение, часто со стыдом повторяя про себя:
- Ох, Родина! Ох, страна Габаль!
Однажды я записывал в ювелирной лавке какие-то цифры в тетрадь учета, как вдруг увидел перед собой Арусу. Это был не сон и не мираж. Сама Аруса в короткой набедренной повязке, в расшитой жемчугом накидке - такие носят летом дамы высшего света. Она была уже немолода, больше не ходила обнаженной, но по-прежнему обладала неброской красотой. Чудесным образом она возникла ниоткуда. Аруса перебирала в руках коралловое ожерелье, а я, пораженный, смотрел на нее. Она бросила на меня взгляд, и глаза ее остановились на моем лице. Зрачки расширились и она забылась, как и я.
- Аруса! - взмолился я.
- Кандиль?! - удивленно ответила она.
Мы смотрели друг на друга, пока не пришли в себя и не спустились на землю. Я подошел к ней, и, не обращая внимания на недоумение моего компаньона, мы пожали друг другу руки.
- Как ты? - спросил я.
- Ничего, все хорошо.
- Живешь здесь, в Халябе?
- С тех пор как уехала из Хиры.
После колебаний я спросил у нее:
- Ты одна?
- Мой муж буддист. А как ты?
- У меня есть жена и дети.
- А я не родила ребенка.
- Желаю тебе счастья.
- Мой муж почтенный и набожный человек. Я приняла его религию.
- Когда ты вышла замуж?
- Два года назад.
- Я уж отчаялся найти тебя.
- Город большой.
- А как ты жила до замужества?
Она с отвращением махнула рукой и сказала:
- Это был год страданий и мучений.
Я пробормотал:
- Вот несчастье.
Она улыбнулась:
- Все будет хорошо. Скоро мы совершим путешествие в Аман, оттуда в Габаль, а потом направимся в Индию.
Я сказал с теплотой:
- Пусть Бог благословит тебя, где бы ты ни была.
Аруса протянула мне руку, и я пожал ее. Взяв свои покупки, она благополучно ушла. Я счел нужным объяснить произошедшее своему компаньону и вернулся к работе, еле сдерживая чувства, с глубокой убежденностью, что все кончено. Я признался Самии в том, что произошло, без уверток и эмоций. Но все же испытывал чувство вины за вспыхнувшее нежное чувство, раздиравшее мне грудь. Сердце отчаянно колотилось, пока из него не забили родники сожаления и горячие потоки прошлого не затопили его. Возможно, старая любовь всколыхнулась, чтобы возродиться, но слишком тяжелой и сильной оказалась реальность, чтобы в один миг быть унесенной порывом ветра. Однако скрытое, тревожное желание продолжить путешествие пробудилось и вырвалось вперед, с твердой непреклонной решимостью заглядывая в будущее. Я боялся, что брошусь немедленно осуществлять свое желание, и принял решение отложить его на год, чтобы подготовить семью к нему.
Так и случилось. Моя любимая жена дала свое согласие, не слишком охотно, но и не через силу. Я поручил шейху вести торговые дела до моего возвращения, выделив для поездки такую сумму динаров, которая обеспечила бы мне достойную жизнь. Я обещал вернуться в Халяб сразу после завершения путешествия, чтобы забрать жену и детей в страну ислама, издать там свои заметки, увидеть тех родственников, кто еще остался в живых, и снова вернуться в Халяб. Я горячо попрощался с Самией, Мустафой, Хамидом и Хишамом и оставил жену, в чреве которой билась новая жизнь.
Земля Аман
Караван двигался навстречу лету, прокладывая путь сквозь предрассветную темноту. Шейх аль- Сабки рассказывал мне о климате Амана:
- Зима там убийственная, осень жестокая, весна невыносимая, поэтому надо ехать летом.
Как и прежде, караван напомнил мне о минувших днях, но я уже стал стариком, ведомым судьбой. Засверкал утренний свет, осветивший новую пустыню - холмистую, окруженную низкими долинами, которые были усеяны спело-зелеными колючками, напоминавшими ужасно злобных ежей. Через несколько недель пути мы достигли источников воды. Их было много, но недостаточно, чтобы оправдать войны, которые угрожали мирной жизни таких крупных государств, как Халяб и Аман. Мы продолжали движение по местности, постепенно уходившей в гору, пока на Орлиной возвышенности не разбили лагерь. Караванщик объявил:
- Чтобы подойти к стенам Амана на рассвете, выдвигаемся в полночь.