Я пожал плечами и стал подниматься к комнате Ленни. Не скажу, что эта краткая встреча с хозяйкой, просто убитой событиями, происходившими у нее в квартире накануне, прошла для меня совершенно безболезненно. Подавленный и чувствующий себя едва ли не виноватым, я постучал в дверь Ленни. К своему изумлению, я услышал в ее комнате смех. Мне тотчас же захотелось уйти, но отступать было уже поздно.
Смех прекратился, и по ту сторону двери воцарилось молчание. Затем послышался голос Ленни. предложивший мне войти. В ее словах и во взгляде. которым она меня встретила, я не заметил особой радости по поводу моего появления. Она пожала мне руку, выдавила из себя улыбку и, собственно говоря, этим ограничилась.
В углу комнаты сидел Холлингсворт. Он инстинктивно выбрал себе единственный жесткий деревянный стул, имевшийся в помещении. Сидел он на нем чинно и напряженно, словно аршин проглотил. Руки его лежали на коленях, а спина едва касалась спинки стула. Чем-то он напоминал мне курсанта военного училища, застывшего по стойке "смирно" и усердно твердящего про себя вечные немудреные солдатские заповеди: "Соберись и стой ровно. Прогнись перед начальством, пока оно тебя самого не согнуло".
Часть мимических мышц на лице Холлингсворта, повинуясь его волевому посылу, сократилась, и его губы растянулись в подобие вполне официальной улыбки.
- Приятный сюрприз, Ловетт. Рад, что нашу беседу прервали именно вы, - сказал он.
Ленни рухнула в кресло, повернулась в нем боком и подложила руку под голову. Вокруг нее на полу валялось, наверное, не меньше дюжины окурков.
- Ой, Майки, у меня сегодня с утра сплошные гости. Проснувшись, я увидела прямо на своей кровати мышку. Мы с ней немного поговорили, и она рассказала мне много интересного. Впрочем, через некоторое время я поняла, что мне с нею скучно, очень уж она серьезная и при этом какая-то печальная. Она, конечно, не призналась мне в том, что я права, но я-то знаю, что в этом обличии ко мне приходил Христос. Я оплакивала его, потому что, вместо того чтобы спокойно умереть, он вернулся обратно и продолжал жить в этом чудовищном мире. В какой-то момент я намекнула ему, что устала и что кое-кому неплохо бы вернуться на свой крест. Он, не говоря ни слова, кивнул, надел шляпу, спрыгнул с кровати и исчез. Удалился он через дырку в стене.
Слабая улыбка промелькнула на ее усталом лице.
- А потом ко мне явился другой посетитель. Он принес мне полотенце и во многом был очень похож на ту мышь, вот только я его почему-то сразу невзлюбила. Он сказал, что его зовут Маклеод и что он, кстати, твой друг.
- Маклеод?
- Да.
Желтые пальцы Ленни стали колдовать со спичкой и очередной сигаретой.
- Он пришел, сел в кресло и стал говорить, говорить, говорить… Он говорил так, словно мог сказать мне что-то умное или интересное. На самом деле я раскусила его в первый же момент. Потом он встал и сказал, что уходит. Еще он добавил, что он муж Гиневры и что мне стоит заглянуть к ней и сказать что-нибудь доброе и сочувственное.
К моему немалому изумлению, на губах Ленни играла при этом злорадная ухмылка.
- Он так тебе и сказал?
Ленни нервно вздохнула и, затянувшись, выпустила изо рта дым в полную силу.
- Она такая живая, такая красивая. И что бы он ни говорил в порыве скромности или же, наоборот, тщеславия, как бы ни пытался меня убедить в том, что она гораздо лучше него, мне с ним было неприятно и скучно. Все то время, пока мы с ним говорили, мне просто выть хотелось.
Холлингсворт улыбнулся и вступил в разговор:
- Ну а потом ваш покорный слуга также решил нанести визит своей новой знакомой мисс Мэдисон.
- Да, - сказала она, мгновенно просветлев. - Знаешь, Майки, я даже не представляю, что бы я сегодня без него делала. Когда этот, ну который твой друг, наконец ушел, я походила по комнате и вскоре поняла, что мне нечем промочить горло. Сам понимаешь, так и заболеть недолго. Ну сколько, спрашивается, человек может протянуть без живительного нектара.
Ленни словно обняла сама себя, и при этом ее руки торчали как жерди из задравшихся к локтям, изрядно замасленных рукавов пижамы. Когда она заговорила вновь, голос ее звучал на редкость сипло.
- Ловетт, ты вроде бы собирался ссудить мне денег.
Я протянул ей две десятки.
- Майки - мой банкир, - сказала она Холлингсворту с ироничной улыбкой на лице.
В эту секунду во мне зашевелилась целая россыпь самых разных маленьких сомнений.
- Я тебе не банкир, и если ты думаешь, что эти деньги у меня лишние, то глубоко ошибаешься.
Она с легкостью танцовщицы спрыгнула с кресла и, подлетев к углу дивана, на котором сидел я, ущипнула меня за щеку.
- Банкир, банкир, - сказала она, обращаясь к Холлингсворту, - но банкир очаровательный. Ему, конечно, очень не хочется давать кому бы то ни было деньги, черная лапа жадности душит его, впиваясь ему в горло. Он мучается и не спит по ночам. Но, человек по природе добрый, он не в силах противостоять внутреннему желанию быть очаровательным и милым. В общем, он раздает деньги богеме направо и налево, идя при этом наперекор своим профессиональным убеждениям.
Покрутившись передо мной с самым довольным видом, она добавила:
- А вообще, самые плохие банкиры - это те, с которыми приходится иметь дело. Особенно те, которые испытывают к тебе самые лучшие чувства.
Мне, разумеется, не слишком польстило, что весь этот спектакль был разыгран явно не для меня, а только лишь ради удовольствия Холлингсворта. Ни одного слова Ленни не сказала просто так, не подумав. Все ее жесты и движения были отлично просчитаны. Она напомнила мне гейшу, профессионально исполняющую ритуал чайной церемонии. Холлингсворт же сидел по-прежнему прямо и пожирал ее глазами. У меня даже возникло ощущение, что его задница не покоится на стуле, а зависла в воздухе буквально в миллиметре от сиденья. На его лице, как обычно, застыло вежливо-напряженное выражение, а в глазах читалось сдерживаемое усилием воли любопытство. Ощущение было такое, что он - небедный провинциальный гуляка, приехавший оторваться в столице и заказавший карнавальное шоу для себя одного, ну разве что для нескольких своих приятелей. Отдав немалые для него деньги за зрелище, он сидел и с нетерпением ждал гвоздя программы - перехода от обычных танцевальных номеров к стриптизу. Он все время испытывал страх, что деньги потрачены напрасно, что организаторы шоу возьмут да и кинут его на самое интересное. "Я пришел сюда посмотреть на голых кисок, - сказал бы он своему соседу, - но пока что я ничего такого не вижу". Если такой человек решил бы, что его действительно обманули, он разнес бы в щепки свою персональную ложу и весь зрительный зал. Впрочем, может быть, именно это ему и было нужно, и устроил он все это не ради зрелища, а ради того, чтобы самоутвердиться в скандале и дебоше.
- Позволю себе заметить, - сказал я, - что Эд Лерой понимает в банковском деле, пожалуй, больше меня.
Холлингсворт, похоже, не ожидал никаких выпадов с моей стороны и, помедлив с ответом на долю секунды дольше, чем нужно, перешел на уже знакомый мне вкрадчивый и вместе с тем строго официальный тон.
- Не люблю возражать людям, но, по-моему, вам, Ловетт, прекрасно известно, что меня зовут Холлингсворт. Лерой Холлингсворт. - Для придания большего веса своим словам он в качестве аргумента выудил из кармана серебряную зажигалку с черной плашкой и пощелкал ею перед собой. -
Ничего удивительного в том, что человек, который привык работать головой, время от времени представляется окружающим под новыми именами. - Он повернулся к Ленни: - Я чувствую себя в некотором роде менее скованно - если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю, - когда у меня есть возможность пользоваться в разных жизненных ситуациях разными именами. Для вот этого и этого случая одно имя, а для того и ему подобных - другое. - Он широко улыбнулся. - Нравятся мне подобные преображения. Я в такие моменты просто душой отдыхаю. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
- Разумеется, понимаю, - глухо сказала Ленни. - Хотя вы ведь такой умный. - На ее лице в это мгновение застыло выражение, близкое к экстазу. - Все это настолько важно, но никто вас толком не понимает. Все в силу своего скудоумия бегут от вас. Да и я, просыпаясь по утрам, не без труда отхожу от пережитого потрясения.
Нервно и суетливо покопавшись в сумочке, она выудила из нее зубную щетку и подняла ее перед собой - маленькое знамя.
- Ну не могу я заставить себя совать в рот эту штуку. Начинаю чистить зубы, а внутри меня словно кто-то кричит: "Нет, не вздумай, выплюни ее, немедленно!"
Резким и неожиданным для меня движением она сломала пополам щетку и швырнула рукоятку в один угол комнаты, а щетину - в другой. Зевнув, Ленни, довольная собой, прошептала:
- Завтра. Завтра я начну искать новую работу.
Я обернулся к Холлингсворту:
- А вы, кстати, почему сегодня не на работе?
Ощущение было такое, что его зад, и без того зависший в миллиметре над стулом, приподнялся еще выше.
- А, вы об этом? Так у меня отпуск начался.
В первый раз за все время, что я провел в комнате, он позволил себе откинуться на спинку стула.
- Чует мое сердце, что теперь мы будем видеться гораздо чаще.
Похоже, Холлингсворт собирался кое-что прибавить, но что-то отвлекло его внимание. Это что-то, судя по его глазам, находилось у меня за спиной. Я резко обернулся и посмотрел в ту же сторону, куда был устремлен взгляд Холлингсворта. В самом деле: ручка входной двери медленно поворачивалась из стороны в сторону - сначала влево, а затем вправо. Несколько раз это движение повторилось в полной тишине, а затем, по всей видимости ввиду полной безуспешности попыток открыть дверь незаметно, чья-то не слишком сильная нога начала молотить по нижней кромке двери.
- Пустите меня! Пустите меня! - послышался из-за двери требовательный голос.
Это была Монина. Она вошла в комнату с довольной улыбкой на лице и тотчас же бросилась ко мне. Впрочем, в какое-то мгновение она вспомнила о том, что ей полагается быть приличной, хорошо воспитанной девочкой, и, остановившись, протянула мне ручку с "аристократически" отставленным пальчиком.
- Поцелуй малышку, - заявила она, и я приложился губами к ее ладошке.
Довольная таким началом, она решила развить успех и направилась к Ленни. Сдержанности и хороших манер хватило ей ненадолго, и, позабыв о том, как подобает себя вести воспитанной девочке, она недолго думая вскарабкалась к Ленни на колени.
- Поцелуй меня! - скомандовала она.
Ленни повиновалась и, обхватив голову малышки ладонями, воскликнула, глядя той в глаза:
- Какая же ты красивая!
Монина в знак признательности крепко обняла Ленни.
Холлингсворт тем временем прокашлялся.
- Здравствуй, Монина, - сказал он, чтобы обратить на себя внимание девочки.
Монина вздрогнула, не отрываясь от Ленни, и не только не обернулась на голос, но, наоборот, постаралась совсем спрятать лицо в волосах своей новой подруги. Более того, я вдруг услышал, как она начала хныкать.
- Мама сегодня испугалась.
- Чего испугалась? - спросила Ленни.
- Мамочка плачет.
Эти слова вконец расстроили Монину, и она, всхлипывая и икая, начала рассказывать какую-то историю, суть которой я ухватил лишь приблизительно. По всей видимости, дело началось с того, что Монина зачем-то отогнула угол ковра в комнате и обнаружила под ним каких-то насекомых. Собрав в кулачок нескольких тараканов или жучков - точно я так и не понял, - она высыпала их в стакан, а затем залила их кипятком из маминого кофейника. Затем она решила показать результат экзекуции маме, которая лежала на кровати и почему-то плакала. Мама, разумеется, не пришла в восторг от этого зрелища и швырнула стакан с мученически погибшими тараканами на пол. Судя по лепету Монины, среди сказанных Гиневрой слов выделялась показавшаяся ей вполне реальной угроза достать ремень. Поняв, что дело плохо, Монина расплакалась, и тогда Гиневра прижала ее к своей груди, после чего они еще некоторое время ревели вместе. Гиневра сквозь слезы говорила: "Я боялась его, но он может изменить нашу жизнь. Понимаешь, девочка моя, у нас теперь все будет по-другому". В тоске и унынии она воскликнула: "Ах! Мой возлюбленный покинул меня!"
Надо признать, что Монина просто уморительно пародировала мимику и интонации Гиневры: "Ах! Мой любовник покинул меня! - повторяла она тонким писклявым голоском. - Покинул! Покинул меня!"
Вскоре стало понятно, что долго скорбеть Монина не намерена: она была настолько довольна собой - тем, что ее актерскую репризу внимательно оценивает столь многочисленная аудитория, - что пересказ драматических событий в ее исполнении вскоре сменился откровенной пародией, смешной в первую очередь для самой исполнительницы. В общем, ближе к концу рассказа слезы и всхлипывания Монины уступили место улыбкам и хихиканью. Впрочем, мне показалось, что в этом смехе было что-то не по-детски зловещее.
Холлингсворт слушал девочку с делано рассеянным выражением на лице. О том, что он при этом напряженно внимает каждому слову Монины, можно было догадаться лишь по повторяющемуся секунда за секундой движению ноги: подошва его ботинка методично скользила взад-вперед по ковру. Я, со своей стороны, слушал историю Монины как бы ушами Холлингсворта, что позволило мне нарисовать мысленный портрет Гиневры не столько своими, сколько его красками. Я представил себе ее лицо с опухшими от слез глазами и подумал, что Холлингсворт, наверное, точно так же бесстрастно наблюдал бы за ней, как он сейчас следил за ее дочерью. Он точно так же сидел бы неподвижно в кресле или на стуле, равномерно, с четкостью метронома моргая глазами и вычерчивая носком ботинка одну и ту же линию на ковре. Гиневра представала передо мной и перед ним той самой, перевернутой на спину, беспомощной черепахой, которую она однажды уже видела во сне. Холлингсворт молча придвинул ногу чуть ближе к краю ее панциря, словно взвешивая, стоит ли напрягаться и совершать еще одно движение, чтобы вновь перевернуть мучающуюся черепаху, предоставив ей право существовать в более привычном для нее положении.
Он посмотрел на Монину, сидевшую у Ленни на коленях, и, воспользовавшись паузой в рассказе девочки, решил заговорить с ней. При первых же звуках его голоса Монина опять вздрогнула, но на этот раз обернулась к Холлингсворту, вновь готовая в любой момент разреветься.
- Монина, - сказал Холлингсворт, - зачем же ты понесла этих жуков маме? - Этот не то вопрос, не то упрек Холлингсворт сопроводил ледяной улыбкой.
Реакция Монины на его слова меня, мягко говоря, удивила. По всей вероятности, упрек Холлингсворта пробудил в девочке чувство вины. Впрочем, возможно, что она и раньше чувствовала себя виноватой, но попросту рассчитывала забыть о своем проступке. В любом случае мысль о том, что упрекать ее взялся не кто-то другой, а именно этот человек, была для нее неприемлема. По какой-то причине Монина посчитала такое положение дел в высшей степени несправедливым. Стремительно - гораздо быстрее, чем я мог от нее ожидать, - она слезла с колен Ленни и ракетой пронеслась мимо меня в сторону Холлингсворта. Боеголовкой этой ракеты были зубы и челюсти малышки. Она издала воинственный крик - ни дать ни взять короткое, но эффективное заклинание, превращающее ангелоподобную девочку в кровожадного призрака баньши, - и впилась зубами в руку Холлингсворта.
Нападение застало Холлингсворта врасплох. Его глаза округлились от ужаса и боли, а из груди непроизвольно вырвался не то стон, не то вой. Бог его знает, какие ночные кошмары увидел он наяву в этот миг. Он откинулся на спинку стула, запрокинул голову и на мгновение замер в полной неподвижности, словно окаменев.
- Я же ничего не сделал! - проорал он через секунду.
Завизжав, Монина разжала зубы и, рыдая в голос, выскочила за дверь.
Холлингсворт согнулся пополам от боли. Вытянув руку перед собой, он с ужасом на лице продемонстрировал нам смертельную, судя по его стонам, рану. Впрочем, на его запястье действительно остались два красных полукружия - следы от укуса Монины, - на которых кое-где даже выступили капельки крови. Полагаю, что будь клыки-кинжалы детских зубов чуть длиннее, Холлингсворту пришлось бы действительно худо. Он тем временем заерзал на стуле и зачем-то стал ощупывать голову здоровой, не пострадавшей от укуса рукой. Убедившись в том, что выбритых участков ни на макушке. ни на затылке нет и что к его черепу не прикреплены никакие электроды, он снова начал стонать, материться и даже целовать укушенную руку, ласково и бережно поддерживая ее здоровой ладонью. Он явно упивался своими страданиями, и его просто распирало от нежности и жалости по отношению к своей персоне.
Мы с Ленни сидели, молча переваривая увиденное. Холлингсворт тем временем чуть успокоился, опустил руки, и я заметил, что его действительно бьет крупная дрожь, которую он был не в силах унять. Кроме того, лицо Холлингсворта побледнело, а его лоб был сплошь покрыт мелкими капельками пота. Явно с трудом разжимая губы, он вдруг медленно и отчетливо произнес:
- Ну ничего, попадется мне еще эта девчонка - я ей голову, на хрен, оторву.
Ленни встала и вроде бы шагнула в сторону Холлингсворта, но затем остановилась.
- Что, больно?
По всей видимости, понимая бессмысленность этого вопроса, она непроизвольно улыбнулась и поспешно прикрыла рот желтыми прокуренными пальцами.
Холлингсворт вынул из кармана носовой платок.
- Пойду схожу к врачу. Кто его знает, рана может оказаться достаточно серьезной. - Его голос звучал уже привычно ровно и бесстрастно. Холлингсворт действительно умел брать себя в руки и скрывать свои чувства. - Приношу свои извинения за грубые слова, вырвавшиеся у меня в момент нападения.
Ленни продолжала молча смотреть на него, еще плотнее зажимая рот пальцами. Не дождавшись ответа или же сочувствия, Холлингсворт продолжил:
- В конце концов, все произошло так неожиданно. Некоторых детей, - заметил он, обматывая запястье платком, - очень плохо воспитывают. То, чему мы с вами были свидетелями, стало возможным именно в результате отсутствия у ребенка хороших манер.
Он встал, и по его движениям - по тому, как он схватился за край стола в поисках опоры, я вдруг понял, что на самом деле он по-прежнему дрожит - не то от страха, не то от боли.
- Ну ладно, пойду я. К врачу нужно заглянуть обязательно. Никогда не знаешь, чем все обернется. Я вот, например, слышал, что детский укус может быть ядовитым.
Ленни больше была не в силах сдерживаться. Встав посреди комнаты и уперев руки в бока, она от души, в полный голос расхохоталась.
- Господи, ну какой же ты дурак… Я даже представить себе не могла. Нет, ты просто идиот.
Холлингсворту явно стоило немалых усилий не ответить оскорблением на оскорбление. Чтобы успокоиться, он покопался в карманах, вытащил сигареты, даже сумел чиркнуть зажигалкой и закурить.
- У некоторых людей очень странное чувство юмора, - заметил он.