Они уже собирались уходить без Терри.
"А потом он действительно возвращается, но уже слишком поздно".
Дэг и вся команда его приспешников рассаживались по машинам, выстроившимся в ряд у входа в "Вестерн уорлд", с заведенными моторами. Мисти стояла у открытой двери самой первой из машин, а Дэг уже расположился на пассажирском сиденье и говорил ей что-то, держа руки ладонями вверх, словно молясь или уговаривая. У нее хватало совести выглядеть не решившейся.
- Мисти? - позвал Терри, и она посмотрела на него поверх крыши автомобиля.
Внезапно ему преградил путь один из членов группы - здоровенный барабанщик с бараньей башкой и татуировками во всю спину. Нежно взяв Терри за руку, барабанщик повел его к замыкающей вереницу машине.
- Не волнуйся, дружище, мы припасли для тебя местечко.
- А я и не волнуюсь! С чего мне волноваться? - Терри легонько оттолкнул его в сторону. А потом к нему подошла Мисти, и он покачал головой: - Что тут происходит?
- Дэг приглашает нас в гостиницу. - "Дэг" - словно она задружилась с ним, а не Терри. - Оттянемся как следует.
- Все круто, парень.
Баранья башка снова возникла как из-под земли, накрыв своей лапой руку Терри. Терри отпихнул его в сторону, на этот раз уже не так осторожно. И посмотрел на Мисти глазами, которые говорили или пытались сказать: эй, это же я! Лицо, которое он любил так сильно, расплылось в улыбке, но за улыбкой таилось нечто, прежде ему незнакомое. Мисти что-то недоговаривала. Он готов был поспорить.
- Ты не хочешь поехать, - сказала она мягко. Это прозвучало без вопросительной интонации. Терри все еще силился понять, что происходит, а Мисти тем временем садилась в первую машину колонны, устраиваясь у Дэга на коленях. Терри уловил отголоски хохота и визга, а затем дверь захлопнулась и машина тронулась с места. А он стоял как в ступоре, и жуткое, убийственное чувство поедало его изнутри.
Барабанщик уже отчалил ко второй машине.
И вдруг женский голос позвал:
- Терри?
Задняя дверь третьей машины была распахнута. Как в тумане. Терри увидел красивое улыбающееся лицо, но сначала не мог понять, кто это. Ах да, Криста. Из Берлина. Девушка Дэга, или его наркоделец, или что-то в этом роде. Черные волосы, белозубая улыбка и фарфоровая кожа, которая выглядела так, словно ее никогда не касались солнечные лучи.
- Можешь сесть со мной, если хочешь, - предложила она.
Вторая машина, в которой сидели барабанщик с басистом и девочки, которых они подцепили, уже уехала. И хорошо, что уехала, потому что Терри был готов убить барабанщика - тот явно был в заговоре с Дэгом и помог разлучить Терри с его девушкой.
Сутенер, думал Терри с ненавистью. У него в голове витали образы неистовствующего Брюса Ли. Наносящего удары руками, ногами, разрушающего все вокруг. Чертовы недомерки, думал Терри. Чертовы недомерки, все вы!
Но никто ведь не приставлял дуло к ее лицу? Нет - если сегодня что-то и поднесут к ее лицу, это будет далеко не дулом, подумал Терри. Он сел на заднее сиденье последней машины. Женщина - Криста - улыбнулась ему той же ничего не выражающей и непринужденной улыбкой, которой улыбалась в Берлине, механической, как у стюардессы, милой улыбкой, слегка натянутой и лишен- ной всей своей естественной красоты от слишком частого притворства.
Менеджер Дэга, с белыми волосами в стиле Уорхола, - мужчина лет пятидесяти, никак не меньше, сидел рядом с водителем в фуражке. Не оборачиваясь, блондин пролаял что-то по-немецки, и Криста засмеялась. Терри все это не нравилось - ни старик, которому было известно явно больше, чем ему, ни язык, которого он не понимал, ни то, что, как он полагал, было шуткой в его адрес. А еще Терри только что упустил свою девушку. Последнее нравилось ему меньше всего.
И тут он ощутил на своем бедре ловкие женские пальцы.
И машина тронулась.
7
Под землей хороших мест не бывает в принципе. Но хуже, чем метро, сложно придумать.
"Спиды" оставили Рэя в состоянии мандража, он ощущал каждое нервное окончание на своем теле. Его то и дело бросало в пот, он отчаянно боролся со все учащающимися приступами клаустрофобии и, как одержимый, вставлял и вынимал кассету из диктофона Терри.
Не самое лучшее время для прогулки по Пикадилли. Снова и снова Рэй лихорадочно убеждался в том, что красная лампочка под надписью "запись" загорается как положено, что с диктофоном все в порядке и, когда наступит время, на пленку впишется каждое слово Джона Леннона. Если, конечно, время вообще наступит. Рэй изо всех сил пытался подавить растущее чувство ужаса. Это всего лишь побочное действие наркотика, уверял он себя. "Спиды" всегда сказывались на его самочувствии именно таким образом - сначала гостя тепло встречали, а позже под белы рученьки выталкивали из окна.
Когда в том полуразрушенном доме они с друзьями смотрели на мерцающие в отдалении огни, а над ними бушевала гроза, по венам Рэя растекалось чувство необъяснимого восторга. Но co временем эйфория иссякла, а на смену ей пришла ноющая тревога. Ему хотелось заплакать. Все казалось ему спутанным и размытым. Включая себя.
Вагоны метро громыхали к западу, битком набитые орущими офисными работниками, неизменными атрибутами которых были костюмы в стиле "Тейксикс", прически а-ля "Глиттер-бэнд" и вонь освежителя изо рта. От шума, запахов и близости всей этой разноперой толпы у Рэя раскалывалась голова.
Конторские служащие съезжали по эскалаторам на центральные станции метро и садились в поезд, который уносил их домой. А Рэю еще многое предстояло сделать. Сконцентрируйся, сконцентрируйся. Каков план, Рэй? Плана не было. Облизнув губы, высохшие, как пустыня Гоби, Рэй вдруг понял, что не может в таком состоянии брать интервью у Джона Леннона. Брать интервью? Ха! Он даже не может найти его!
Спускаясь в метро, Рэй подумывал нагрянуть в гостиницу "Бланш" и ждать Джона в холле. Гостиница "Бланш", которая находилась прямо за Марбл-Арч, была одним из возможных вариантов местонахождения звезды - приезжающие в Лондон американские музыканты почти всегда останавливались именно там. Тысячи ковбойских сапог прошли по коврам гостиничного холла, сотни коллективов понежились в ауре декадентской роскоши, десятки журналистов из "Нью мюзикл экспресс", "Звуков". "Мелоди мейкера" и "Газеты" наведывались сюда с блокнотами в руках, мечтами о достойных цитатах и бесплатном кокаине. К семнадцати годам Рэй был знаком с холлом этой гостиницы лучше, чем с колледжем-шестилеткой, который формально все еще посещал. Ему улыбалась идея поездки в "Бланш". Она успокаивала его. Дарила ему ощущение комфорта.
Но Рэй интуитивно чувствовал, что искать Джона в "Бланше" было бесполезной затеей. Если Нильс Лонгфрен, "Флитвуд мэк" и "Иглз" останавливались именно там, это еще не значит, что так поступит Леннон. В действительности это значит, что Джон наверняка остановится в другом месте. Джон всегда выбирал путь, отличный от других. Мне надо брать с него пример, подумал Рэй. Идти собственной дорогой. Вот урок, который надо усвоить…
Электричка затормозила, не доезжая до станции, и белые воротнички прыснули со смеху. Голос с азиатским акцентом извинился за задержку по интеркому. Застрять между станциями было не слишком приятным переживанием. Для Рэя это было просто адом.
Прослушав извинения машиниста, некоторые офисные работники затянули хитовую песню Питера Селлерса - "Oh, Doctor, I'm in Trouble", а Рэй пытался дышать ровнее, пытался подавить в себе растущее чувство паники. В его левой руке началось покалывание, а сердце колотилось так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Сердечный приступ? Смерть была так близка, она всегда была близка. Они не понимали - не понимали их с Терри и Леоном и всеми остальными сотрудниками "Газеты". Все, что вы любите, погибнет и сгниет. Все. И возможно, очень скоро. Рэй подумал, что и сам может сейчас умереть, и эта мысль испугала его до такой степени, что он чуть не забился в истерике. Но контроль над собой нельзя было терять. Только не здесь, не в поезде, застрявшем между станциями. Не здесь.
Ему нужно было как-то смягчить действие "спидов". При помощи какого-нибудь другого наркотика. Если он сойдет с этого поезда живым, первое, что он сделает, - это покурит. Но, засунув руки в карманы, он нащупал там совсем немного мелочи и мятные леденцы. Не хватит на косяк. Рэй снова начал крутить в руках диктофон - у него в крови было еще достаточно амфетамина, и он полностью вовлекался в любое действие, зацикливался на нем. Это было одной из характерных особенностей амфетамина. Приняв его, вы теряли себя.
- Раз, раз, - произнес Рэй насколько возможно тише, поднеся диктофон ко рту. Конторские служащие посмотрели на него и, заржав, стали наперебой повторять:
- Как слышишь меня?
- Вперед, Хьюстон!
- Подсвети меня, Скотти.
- Прием, прием. Рэй сосредоточил все свое внимание на красной лампочке, тяжело дыша, словно загнанная борзая.
Он смотрел и смотрел на красную лампочку, пытаясь не абстрагироваться от конторских работников, и вдруг понял, что именно ему надо сделать перед тем, как отправиться на поиски Джона.
Ему надо было поехать домой. Надо было привести себя в норму. Рэй хотел смягчить свой отходняк - воспользовавшись тем, что было припасено в его старой школьной коробке для ланча.
А больше всего на свете Рэй хотел увидеть брата и убедиться, что с ним все в порядке.
Снаружи легко глумиться.
Но, спустившись в "Голдмайн", Леон оказался на чужой территории. Он помедлил и осмотрелся с болезненным осознанием того, что за плечами у него была сумка с брошюрами, а на голове - идиотская шляпа. Продвигаясь к бару, он испытывал знакомое чувство неловкости - такое же, как в подростковом возрасте перед зеркалом. Когда вы настолько обременены своей непохожестью на других, что вам не хочется больше шевелиться. Как же ему повезло, что он под кайфом!
Все здесь было таким странным, незнакомым, чужим.
Танцы. Движения, которые привык наблюдать Леон, вообще с трудом можно было назвать танцами. Одно и то же поршневое движение, вверх-вниз и только, пот в три ручья. А здесь, в "Голдмайн", они выделывали какие-то замысловатые па и трудоемкие выкидоны - они умели танцевать по-настоящему, так, как танцевали Джин Келли и Сид Шарисс. Казалось, это было для них так же естественно, как дышать. И Леон подумал - почему я так не умею?
Одежда. В "Вестерн уорлд" одевались так, словно подобрали чудом уцелевшее отрепье после ядерного холокоста. В "Голдмайн" одевались как на свадьбу. В "Вестерн уорлд" преобладали оттенки черного. Здесь же популярностью пользовались обтягивающие наряды белого цвета, а волосы были накручены и начесаны. Все выглядели так, словно только что приняли воскресную ванну. А еще здесь был свет.
"Вестерн уорлд" почти всегда утопал в кромешной тьме, лишь над баром наверху и сценой в подвале были вкручены лампочки. Помещение "Голдмайн" пронизывали лучи фантастических лазеров, блики вращающихся шаров и пульсирующих импульсных ламп. Леон застенчиво заказал "отвертку" и опрокинул жидкость в себя одним махом, ощущая привкус апельсинового сока во рту и хмельную горечь водки "Смирнофф". Как зачарованный, он следил за переплетением цвета и света над танцплощадкой, пытаясь понять, по какому принципу синий сменяется красным. Леон был просто уверен, что если будет очень внимательно смотреть, то обязательно это выяснит. Здесь было столько цвета. Он никогда в жизни не думал, что цвета может быть так много.
А музыка! Никаких тебе групп. Никаких парней в коже, сутулившихся на сцене и выкрикивающих что-то вроде: "Следующая песня о субсидиях! Э-э-эх! Раз! Два! Три! Четыре!" Здесь была только музыка в записи и диджей в кабинке. Но он был совсем не похож на невозмутимого Дреда в "Вестерн уорлд", задачей которого было подогревать настроение между основными событиями. Здесь диджей правил бал. А музыка!
Почему-то Леон ожидал, что в "Голдмайн" крутят одни примитивные сопливые баллады и всякую дребедень из чартов, но музыка оказалась более нарциссичной, более эзотерической - все эти призывы двигать телом, зажигать, и делать это круто. Совсем не похоже на массовую музыку, которую иногда приходилось слышать Леону. Эта музыка была жестче, ритмичнее, прикольнее - диджей с гордостью демонстрировал белые лейблы, лицензии, пластинки редкого калибра. Посетители "Голдмайн" были не менее разборчивы, чем любой подросток в "Вестерн уорлд".
Здесь Леон чувствовал себя не в своей тарелке. Ему здесь было не место. Для чего он таскал в своем рюкзаке брошюры? Для чего вообще он жил? Леон мечтал одолеть расизм и несправедливость, изменить мир. А в "Голдмайн" стремились отодвинуть мир на второй план. Тем не менее Леон заказал еще одну "отвертку" и не очень спешил уходить.
Потому что это место - место, где не было показухи на сцене, где постоянно менялись цвета, где музыка текла нескончаемой рекой, а мелодии вливались друг в друга, словно притоки, - гипнотизировало его, удивляло и странным образом успокаивало.
Стоя у бара, Леон начал слегка покачиваться в такт музыке, уставившись на танцпол. Вот было бы здорово, если бы у него хватило храбрости сделать это. Хватило храбрости выйти туда, ко всем этим чистеньким ребяткам в обтягивающей белой одежде. Хватило храбрости потанцевать.
А затем он увидел ее.
Она была в самом центре танцпола.
Самая прекрасная девушка на свете.
Девушка была в окружении друзей - в тот момент все они бурно приветствовали какую-то мелодию, словно новость, которой с нетерпением ждали. Они завопили, замахали руками над головой и ускорились на несколько сотен оборотов. Кто-то присвистнул, и Леон от неожиданности подскочил.
Сначала эта новая мелодия, казалось, ничем не отличалась от остальных. Раскатистый "фанк" перемежался переливчатыми фортепьянными партиями, затем вдруг жалобно заныли духовые инструменты, а потом - наконец-то! - вступили голоса.
"Срам!" - выкрикнули бэк-вокалисты, и прекрасный женский голос запел: "Мое тело пылает - как в огне я сгораю", после чего женщина пропела что-то невнятное, что Леон не совсем уловил. И хор голосов снова выкрикнул "Срам!", солистка пожаловалась, что ее мама просто не понимает, а хористы жалобно затянули, словно чахнущие от любви херувимы: "В твоих объятиях быть бы вновь… быть опять мне…"
Леон никогда прежде не слышат ничего похожего.
Ничего, столь полного жизни.
Ты нуждался в ком-то и страдал оттого, что не можешь быть с ним, и эта необходимость казалась единственной существенной вещью на свете. Важнее, чем… все остальное. Смыслом жизни. У Леона закружилась голова.
Ему хотелось пробиться сквозь людские толпы и заговорить с самой красивой девушкой на свете. Сказать: я понимаю тебя, я чувствую то же самое, что и ты. Но его язык был словно завязан узлом, а ноги - закованы в бетонную плиту. Леон знал, что никогда не сможет заговорить с такой девушкой. А то, что он когда-нибудь сможет танцевать, казалось ему не более возможным, чем научиться летать.
- О да, беби, - сказал диджей под конец мелодии. - Это была Эвелин Кинг с вещью под названием "Срам"… а прежде чем мы услышим "Хитвэйв", не могу не сообщить вам кое-какую сенсационную новость…
Все головы на танцполе повернулись к кабинке диджея. Леон не отрываясь смотрел на самую красивую девушку на свете.
- Леди и джентльмены, мальчики и девочки, - сказал диджей, не совсем уверенный, каким тоном произносить эти слова. Его голос был торжественным и одновременно шутливым. - Король умер.
Никакой реакции.
- Да, как только что выяснилось, сегодня вечером скончался Элвис Пресли. - Диджей поставил новую пластинку. - Я подумал, вам надо об этом знать. Конец выпуска новостей.
Толпа зааплодировала. Леон смотрел на них в полном замешательстве. Они, мать их, аплодировали!
Не все. Самая прекрасная девушка на свете и ее друзья выглядели озадаченными. Они посовещались между собой, словно были не совсем уверены, кто такой Элвис Пресли, словно где-то слышали это имя, но не могли вспомнить где.
Но большинство танцующих, казалось, решили, что они должны как-то отреагировать на эту новость. И многие из них радостно завопили, как ликуют фанаты, когда их любимая команда забьет гол в ворота соперника. И все как один снова принялись танцевать.
Но к тому моменту Леон, воодушевленный "спидами" и чувством невыразимой ярости, протолкнулся через танцпол, забрался в кабинку диджея и выхватил у него микрофон. Диджей сделал шаг назад, подняв руки, уступив безумцу в забавной шляпе, - и тогда Леон посмотрел на толпящийся на танцполе народ и попытался найти слова. Он знал, что это было важно.
- Нет - постойте - послушайте, - выдохнул он, и диджей участливо остановил пластинку.
- Раз, раз. Алло? Элвис - да? Отдадим дань уважения Элвису Пресли. Элвис, это - он был больше, чем просто рок-звезда. Элвис - это то - он был тем, с чего все началось… - Постепенно Леон начинал обретать уверенность, и его голос звучал теперь на несколько децибелов громче, - Элвис разрушил больше барьеров, чем кто-либо в истории. Расистские барьеры, сексуальные барьеры, музыкальные барьеры. Я хочу сказать, что он и политик в какой-то степени. Элвис - то, что он сделал, - он рискнул увидеть мир в другом свете…
- Давай, беби, зажги, - сказал диджей, наклонившись к микрофону. Он улыбнулся Леону и подбадривающе кивнул. - Продолжай.
- Спасибо. Музыка черных и музыка белых - до Элвиса это напоминало апартеид, - Леон все больше входил в роль. - Музыка была как долбаный Южно-Африканский континент. Радиостанции белых. Радиостанции черных. Музыку, все направления музыки, музыку держали в гетто. А Элвис освободил ее. - Леон беспомощно взглянул на толпу. Все взгляды были устремлены на него. Может, он слишком затянул? Может, ему надо было выражаться яснее? - Я просто хочу сказать. - В его голосе появились умоляющие нотки. - Не радуйтесь его смерти. Прошу, не надо! Забудьте о чизбургерах и Лас-Вегасе и, ну, всяческих белых "костюмах прыгуна", фильмах на Гавайях или солдатском маскараде. И прочем. Дело не в этом. Задумайтесь только, как все было и он все изменил. Он был великим человеком. Со своими слабостями - это да. Временами играющий на публику - не без этого. Но Элвис Пресли… он же, черт возьми, освободил нас!
На мгновение в зале воцарилась полная тишина. Толпа смотрела на Леона, а он - на толпу, и никто не знал, что делать дальше. Затем диджей отобрал у Леона микрофон и метнул пластинку в проигрыватель, словно какой-нибудь повар в закусочной, швырнувший сырую мясную лепешку на рашпер.
- Да, респект - королю, чуваки! - гаркнул он. - И респект… - его голос понизился до хриплого раскатистого баритона, - "Коммодорз"!
Леон полагал, что его вышвырнут на улицу. Вышибалы в "Голдмайн" выглядели гораздо недоброжелательнее, чем секьюрити в местах, к которым он привык. Эти вышибалы выглядели так, словно насилие было их профессией или призванием, но, как ни странно, Леон был совершенно спокоен при мысли о том, что его ждет.