- Скип, как ты думаешь, люди могут любить черную музыку и все же быть расистами?
Скип Джонс пожал плечами.
- Не знаю, приятель. Думаю, да, к сожалению, да - люди могут любить черную музыку и ненавидеть чернокожих, но вряд ли тогда, когда они ее в достаточной мере слушают, - Скип осторожно поставил окурок на кончик фильтра, в ряд со всеми остальными.
- Эй, ты прав, что занял твердую позицию. Если тебе все равно в… сколько тебе сейчас? Двадцать? Так вот, если тебе все равно в двадцать - тогда тебе всегда будет все равно. Классно, печатать эти отрывки и очерки в "Газете". Черт, приятель, нацизм - это полная дрянь.
Леон вспомнил искаженные ненавистью лица в Левишэме. Всецелая, всепоглощающая ненависть, обращенная на них. Презрительные зиг-хайли и нацистские салюты. Кем был ее отец?
- Но эти отрывки всегда будут крохотными, - продолжал Скип. - Если бы наша газета была какой-нибудь "Дейли уоркер", тогда ни один кретин не стал бы ее покупать, никто не размещал бы в ней рекламу, и тебе, как последнему идиоту, пришлось бы продавать ее на углах улиц и за воротами фабрик. И, честно говоря, мало какой дебил ее бы купил. - Скип протер глаза, провел пальцами по своим сальным волосам в стиле Кейта Ричардса.
- Музыка существует не для того, чтобы спасти мир, - сказал Скип, и эти слова пронзили Леона насквозь, как удар молнии. - Она существует для того, чтобы спасти твою жизнь.
Скип улыбнулся. Он выглядел очень уставшим, но дрожь в его руках утихла. Леон внезапно осознал, что ему нужно срочно начинать писать, чтобы закончить прежде, чем все остальные начнут стекаться в офис. Но ему нравилось общаться со Скипом. И несмотря на то, что он все еще был озадачен тем, чего ожидать от музыки и мира в целом, после этого разговора его самочувствие значительно улучшилось.
Но утро быстро вступало в свои права, поэтому Леон сказал Скипу: "Увидимся", прошел к своему столу, засунул лист бумаги А4 в красную печатную машинку "Валентайн" и уставился на чистый лист. А затем начал размышлять.
В Лени и "Рифенштальз" его многое раздражало - их заигрывание с фашистской символикой, их чванливая манера держать себя на сцене, их незатейливые композиции в три аккорда, позиционируемые как нечто грандиозное. Но сильнее всего его бесило их снисходительное самодовольство. Если вы знаете, что Лени Рифеншталь поставила фильм "Триумф воли", это кошмарное воспевание нацистской Германии, то можете присоединиться к их славной компании. Леон застучал по клавишам.
"Слышали когда-нибудь о "Триумфе воли", дорогие читатели! Когда Лени и "Рифенштальз" играли в "Рыжей корове" дождливым вечером вторника, это было триумфом онанистов".
Не слишком остроумно, но достаточно оскорбительно. Солнце поднималось все выше над горизонтом, проникая сквозь венецианские занавески и затемненные стекла. И Леон щурился на свет, внезапно ощутив острую нехватку сна. Он залил в себя обжигающий черный кофе из автомата и не прекращал вбивать слова, пока не набралось 500 обличительных слов. Затем встал, расправил ноющие конечности и положил написанное на стол Кевину Уайту.
На пути к лифтам он заглянул в комнату для прослушиваний через стекло в двери. Скип Джонс сидел с отвернутым от двери лицом, опустив голову на стол, в окружении окурков и виниловых пластинок.
Он, по-видимому, спал, поэтому Леон не стал прощаться.
Рэй вышел из парка и побрел на восток по Оксфорд-стрит. Солнце резало ему глаза - оно поднималось прямо перед ним, выходя из-за убогого бетонного остова Сентер-Пойнт. Разбитые стекла хрустели у него под ногами, словно осколки льда.
День уже начался, но армии ночи все еще не покинули улицы - возвращались домой отставшие с прошлого вечера и заспанные рабочие с ночной смены, деля усеянные мусором улицы с первыми пассажирами дня. Рэй ускорил шаг, ему хотелось освободить свой стол еще до того, как начнется рабочий день. Боль от того, что он так и не нашел Джона Леннона, смешалась с болью из-за женщины, которая не могла оставить мужа. Его сердце ощущало себя куском дерьма, вышвырнутым на улицу, но Рэй не мог сказать наверняка, что ранило его сильнее. Если бы только он мог быть с ней. Если бы только он мог выследить Джона. Если бы ему удалось исправить хотя бы что-то одно.
Но было уже слишком поздно. Ночь осталась позади, и ему ничего не оставалось, кроме как забрать несколько сувениров, накопившихся за три года работы в "Газете", - рекламная футболка Эммилу Харрис, кассета на девяносто минут с записанным на ней интервью с Джексоном Брауни и портретное фото, на котором Мисти запечатлела смущенно улыбающегося Рэя вместе с Джеймсом Тейлором, - и убраться прежде, чем возникнет необходимость прощаться. Вот что окончательно разбило бы ему сердце. Необходимость прощаться с Терри, и Леоном, и прежней жизнью. Никаких прощаний, подумал он. Просто уйду, и все.
Солнце временно скрылось за крышами универмагов на Оксфорд-стрит, и внезапно Рэй смог отчетливо видеть происходящее на улице. Впереди него какие-то возбужденные парни с выбритыми головами сбились в кучку и пихали друг друга. Они были одеты в последнем стиле ренессанс - слишком коротко остриженные волосы, дизайнерские рубашки от Бена Шермана, тонкие напульсники белого цвета, белые штаны и отполированные ботинки "Доктор Мартенс". Таких в городе становилось все больше - новое поколение скинхедов, которые не собирались облачаться в футболки от Вивьен Вествуд и обтягивающие штаны. Рэй свернул с дороги, намереваясь обойти их стороной.
Он видел, что прямо на развеселых пацанов идет подросток азиатской внешности, в очках и с пластиковым пакетом "Адидас". Раздалось несколько шутливых приветствий, кто-то запел "Ох, доктор, я в беде", а затем они внезапно выхватили у азиата пакет и начали швырять его друг другу. Подросток играл чижа между ними, а им не составляло никакого труда не подпускать его к пакету. В лучах солнца на их пальцах сверкали кольца-печатки.
Должно быть, пакет был открыт, потому что следующее, что увидел Рэй, - это скудные принадлежности ребенка, рассыпанные по грязному тротуару. Пара бутербродов в фольге, термос, книжка под названием "Программирование для начинающих". Ребенок опустился на четвереньки, подбирая вещи, а скины - устав от игры - швырнули его сумку на середину дороги и принялись вместо этого футболить завернутые в фольгу бутерброды.
- Они думают, все позади! - выкрикнул один из них, пнув бутерброд так сильно, что фольга порвалась и ломтики белого хлеба, сыра и кетчупа разлетелись в разные стороны. - Но все только начинается!
Пацаны были явно в хорошем расположении духа, они строили из себя футбольных комментаторов и изображали Питера Селлерса. Но их настроение изменилось, когда Рэй перешел на их сторону дороги. Он просто не мог сдержаться. Подобрав "Программирование для начинающих", с отпечатком подошвы на обложке, он вернул книгу подростку. Эти развеселые скины - как же Рэй их ненавидел!
- Почему бы вам не оставить его в покое? - потребовал он.
Как по команде, парни набросились на него, вне себя от бешенства. Они беспорядочно махали кулаками, отвешивали пинки - и их безумные удары, казалось, лишь слегка задевали его или вообще не достигали цели. Сначала ему даже не было больно. Но потом один из парней захватил его рукой за шею, и Рэю в нос ударил резкий запах пота и крема после бритья, похоже. "Хай карате". Краем глаза он заметил, как азиатский подросток успел поднять с асфальта свою сумку за несколько секунд до того, как мимо проехал гигантский красный автобус под номером 73.
Подросток убежал прочь, а Рэй плашмя лежал на спине. Озверевшие парни пинали его носками ботинок по ребрам и голове, теперь попадая точно в цель, причиняя невыносимую боль, и он корчился на тротуаре, ловя ртом воздух, прикрыв руками глаза и яйца. И внезапно скины отступили, так же резко, как и налетели на него вначале.
Когда Рэй поднял глаза, он увидел Терри. Тот с разворота лягнул одного из парней прямо в диафрагму, оставив грязный отпечаток на бело-голубой льняной рубашке от Бена Шермана. На Терри набросилось трое, но он заехал одному по морде правой и, продолжая вращаться, вмазал другому по почкам. А затем скины побежали, на бегу выкрикивая угрозы и ругательства, предупреждая Терри, что их братцы убьют его, и Рэй увидел, что это просто ничтожества, трусливые и озлобленные шестнадцатилетние мальки, вшивые забияки, которые делали ноги, стоило только кому-то дать им достойный отпор.
Рэй был просто потрясен. Он все еще удивленно качал головой, когда Терри помог ему подняться на ноги.
- Кто тебя, черт побери, научил?..
Слова застряли у него в горле, когда Терри принял позу своего героя, позу боксера на ринге. Его ноги были широко расставлены, левая впереди, но руки - расслаблены, а не сжаты в кулаки. Уголком глаза Терри наблюдал за удирающими скинхедами, медленно покачивая головой из стороны в сторону - словно змея, или так, будто у него был нервный тик средней степени тяжести. И, не успев договорить фразы. Рэй уже знал ответ на свой вопрос.
Брюс Ли.
Брюс Ли научил Терри.
Терри пришел не один. С ним был "форд капри".
Он плохо водил. Вцепившись в руль, как в спасательный круг, Терри ехал либо по центру дороги, и другие водители разъяренно сигналили, либо настолько близко к обочине, что временами колеса "капри" задевали бордюр, скрежеща резиной о камень.
Но Рэй был так измучен, что задремал на пассажирском сиденье. В утреннем эфире по радио крутили новую песню. "Танцующая королева" от "Аббы", как объявил ведущий по кличке Волосатый Корн-флейк. Песня была полна тоски и ностальгии по юности. Словно в ней пелось об этом вот подростке, который упустил неведомую золотую эпоху. "Лучшее время во всей твоей жизни - оу, оу". Терри наехал на ухаб, и от толчка Рэй проснулся. Он ожидал увидеть черные башни Южного берега. Но они были где-то на задворках Уэст-Энда, к северу от Марбл-Арч, где километрами тянулись арабские кафешки и ресторанчики.
- Мы почти приехали? - спросил Рэй.
Терри нажал на тормоза.
- Мне нужно сначала кое-что сделать.
Они припарковались у гостиницы. Рэй протер глаза и понял, что это гостиница "Бланш", мимо которой он проезжал вчерашним вечером. Ему казалось, что с тех пор прошла целая вечность.
Он проводил взглядом Терри, который медленно вошел в парадные двери и исчез в холле. Затем Рэй, должно быть, на мгновение уснул, потому что следующее, что он помнил, - это то, как сработала пожарная сигнализация и Терри вышел из дверей гостиницы.
На полпути к машине Терри остановился, сжимая правую кисть, - она, казалось, была поранена. Вскоре из гостиницы начали выбегать гости, ошеломленно щурясь на солнечный свет, как мертвецы, пробужденные от вечного сна. Не понимая, куда идти, они толпились на улице, полуодетые, в ночнушках и пижамах или белых махровых халатах, подобных тем, которые валялись у Терри в комнатке.
Затем в дверях появились Мисти с Дэгом Вудом, они направились к Терри, а он просто стоял, схватившись за кисть, пытаясь остановить кровь.
Мисти была в том же белом платьице, что и накануне, но на ее плечи был накинут халат, а ботинки она несла в руках. Дэг вышел босым, раздетым до пояса, с расстегнутой ширинкой. Многие годы дебошей сказались на его лице, но мускулистое тело оставалось в тонусе.
Больше чем когда-либо, подумал Рэй, Дэг походил на сморщенный труп Чарльза Атласа.
А затем Рэй забыл о Терри и проблемах его девушки, потому что из дверей гостиницы поспешно вы шла невысокая женщина в коротких штанишках с копной иссиня-черных волос, а за ней - мужчина с ястребиными чертами лица, в круглых очках. Этого человека Рэй не мог спутать ни с кем другим. Это лицо Рэй знал лучше, чем свое собственное. Лицо Джона Леннона.
Школьный портфель почему-то еще висел на его плече. Почему-то в нем все еще лежал громыхающий диктофон, который Рэй одолжил у Терри прошлым вечером. Почему-то он дышал тем же воздухом, что и Джон Леннон.
И каким-то чудным образом, несмотря на то что Рэй был почти парализован усталостью, паникой и любовью, он вышел из машины.
- Это для тебя, Дэг. - Слова застревали у Терри в горле, а во рту пересохло на нервной почве. Он был объят горем и ужасной злобой. Терри даже взглянуть на нее не мог. - От Скипа.
Терри протянул кулак, ладонью вниз, и морщинистое лицо Дэга расплылось в коварной улыбке. Он сжал его кулак так, словно они были всего лишь старыми добрыми друзьями, пожимающими друг другу руки. И Терри передал ему таблетки.
Затем отдернул руку. Даже малейшее прикосновение к этому слизняку вызывало у него нестерпимое отвращение. - Я приберегу это для "Рэйнбоу", - ухмыльнулся Дэг, имея в виду концерт в Финсбери-парк, который ему предстояло давать сегодня вечером. Этот концерт должен был стать апогеем его турне. - Поблагодари Скиппера за меня.
Терри кивнул. Его лицо было непроницаемым, он изо всех сил пытался сохранять нейтралитет. Так ни разу и не взглянул на Мисти. А Дэг заговорил с ней непосредственным тоном, интересуясь, сможет ли она достать билеты на его концерт. Прямо перед носом у Терри!
- Терри будет в списке, - уверила Мисти Дэга. - Плюс один.
Дэг зевнул и потянулся, как старый котяра, всем своим видом говоря, что за плечами - долгая ночь и пора на боковую. Людей начали впускать обратно в гостиницу, и Дэг на прощание улыбнулся им обоим с тошнотворной задушевностью.
Словно он, мать его, считает нас своей собственностью, подумал Терри.
Они проводили его взглядом.
- Я взяла это для тебя, - сказала Мисти, снимая с плеч халат.
- Я больше не собираю эти вещи.
Терри наконец позволил себе взглянуть на девушку. Заставил себя посмотреть на нее.
- А что в них такого особенного? Ими же пользовались все кому не лень.
- Не заводись, ладно? - У нее был утомленный голос.
- Кто заводится? Я завожусь?!
Мисти закатила глаза. - Ничего не было, о’кей?
Терри лишился дара речи. На две секунды. А потом процедил:
- Отвали, шлюха!
Она вздрогнула.
- Терри - я не спала с ним, о’кей?
- Я тебе не верю!
Толпа рассасывалась. Мисти наконец заметила "форд капри".
- Это машина моего отца?
Терри взглянул на машину, ожидая увидеть Рэя. Но друга в ней уже не было.
- Ты чертова лгунья, - бросил он и отвернулся.
Она схватила его за руку.
- Послушай - ему не хотелось ничем заниматься, о’кей? И мне тоже! Слышишь, Терри? Мы всю ночь разговаривали! - У Мисти в глазах появился мечтательный взгляд. - Ну, пока он не вырубился.
Терри повернулся к ней спиной. Но уходить он не спешил. Ему хотелось выслушать. Хотелось поверить ей. Ему хотелось, чтобы все снова стало как прежде.
Мисти трещала взахлеб, называла какие-то имена, все еще ошеломленная происшедшим.
- Мы говорили о Байроне, Джиме Моррисоне, Ницше. Было так здорово, правда! У Дэга эрудиция размером с галактику!
Терри фыркнул.
- Да, и член размером с ослиный.
Мисти посмотрела на него с прохладцей во взгляде.
- Ну, тебе видней. Дэг сказал мне - и я подумала, как же это печально, - он сказал: "Я предпочитаю наркотики женщинам". Терри развернулся к ней лицом. Дэг сказал ему то же самое. И это была чистая правда. Дэг Вуд был музыкантом старой закалки. Он трахал все, что движется, и нюхал все, что плохо лежит. Но он с большим удовольствием нюхал, чем трахал. Вероятно, потому, что наркотики в этом мире давались с большим трудом, чем женщины. Или просто потому, что от них он испытывал больший кайф.
Терри сразу же стали ясны две вещи. Во-первых, вне всякого сомнения, Мисти говорила правду. А во-вторых, Дэг Вуд был обречен. Не так, как Билли Блитцен. Дэг-то, вероятно, до ста лет проживет. Но тем не менее он все равно был обречен.
Терри почти пожалел, что отдал ему слабительное.
Все были так любезны. Вот что потрясло Рэя до глубины души. Как только он нашел в себе силы пережить ту первую секунду оцепенения, когда понял, что действительно собирается открыть рот и заговорить с Джоном Ленноном, все, казалось, сами расступались перед ним, облегчая его задачу.
Вначале была только эта пара, потрясающая, скандально известная пара. Мужчина и женщина, своим примером демонстрирующие Рэю то, каким должен быть брак. Они стояли у входа в "Бланш" и, казалось, почти смутились, когда Рэй подошел к ним неуверенной походкой. Он шел как в тумане, как во сне, одуревший от утомления, и волнения, и осознания того, что все это происходит наяву.
Рэй обратился к нему с вопросительной интонацией: "Джон?" - словно они были старыми друзьями, словно Рэй был знаком с ним всю жизнь - разумеется, именно такое чувство он и испытывал. А затем он произнес свое собственное имя, Рэй Кили, и название журнала - "Газета", и Джон, этот великий человек, Джон Леннон собственной персоной, сказал ему, что знает "Газету" с давних пор, когда группа только начинала - группа! Рэй знал, о какой группе идет речь! - и как им довелось несколько раз выступить на ежегодных концертах победителей рейтингов "Газеты", прежде чем их пути разошлись.
И Йоко улыбалась, и Джон улыбался, и Рэй не совсем понимал, что ему делать дальше, но откуда ни возьмись появилась какая-то ассистентка - не сотрудница звукозаписывающей компании, а постоянная помощница, которая, наверное, сопровождала их по миру. На ее лице отражалась усталость и настороженность, но Джон пригласил Рэя на чашечку чая, и Рэй подумал - какой чудесный мир!
Это был его мир и его время - время, когда подросток из музыкальной газеты мог запросто подойти к рок-звезде вселенского масштаба и немного пообщаться.
И Рэй вдруг понял, что все было правдой - то чувство общности, которое он делил с остальными детьми на школьной площадке, где пели песни "Битлз". Вселенная общих чувств - она была реальна. Это не было мишурой, не было обманом. Все, что Рэй слышал в их музыке, - было истинной правдой.
По пути в гостиницу Рэй замечал ошарашенные взгляды, устремленные в сторону звезды, и думал: каково это? Когда на тебя глазеют в любой точке земного шара? И Йоко задала ему вопрос о "Би-52", американской группе, о которой Рэй ничего не знал, совсем ничего. Терри на его месте тут же выдал бы полную информацию, но ведь это не было соревнованием, не нужно было притворяться крутым или сверх-умным. Рэй мог просто оставаться собой. И когда они поднимались в лифте на верхний этаж - Джон, Йоко, Рэй и та женщина, их личная помощница, - Рэй ощущал невыразимую радость, которая охватывала все его существо и прогоняла страх, притупляла чувство стыда из-за того, что он не смог ответить на вопрос Йоко. Юноша протянул руку, и Джон Леннон пожал ее. И Рэй понял: он правильно делал, что верил в эту музыку. Правильно делал, что верил все это время.
А потом он оказался в гостиничном номере, совсем не похожем на тысячи других номеров, которые занимали музыканты. Этот номер больше напоминал дом. В нем было даже пианино.