- Этот город не просто игрушка, - сказал Флауэр, - это мир глазами художника. Работа отчасти автобиографичная, но в каком-то смысле - утопия, то бишь город этот - место, где прошлое соседствует с будущим и добро всегда торжествует над злом. Вы присмотритесь: многие из фигурок здесь - сам Вилли. Вон он в детстве, играет на площадке. Вон там он взрослый - обтачивает в мастерской линзы. Вон, на углу, мы с ним покупаем лотерейный билет. На этом кладбище лежат его родители и жена, но они все равно здесь - вон они над домом, они стали ангелами. На крыльце - Вилли с дочерью, и, если вы подойдете поближе, увидите, что он держит ее за руку. Можно сказать, что здесь все слишком субъективно, все слишком индивидуальное, личное. Однако личное здесь прекрасно укладывается в общий контекст. Нам представлен пример, иллюстрация жизни одного человека среди общего для всех Города. Смотрите, здесь есть Дворец правосудия, Банк, Библиотека, Тюрьма. Вилли их называет "Четыре столпа единения", поскольку каждое из этих заведений поддерживает единую, общую гармонию города. Если вы обратите внимание на Тюрьму, то увидите, что заключенные здесь счастливы, они трудятся, и на лицах у них улыбки. Они радуются наказанию, понесенному за преступление, и знают, что через тяжкий труд они очистятся от всего дурного. Потому я считаю, что город у Вилли оптимистичен. Он, конечно, вымысел, однако вполне реалистичный вымысел. Зло есть и здесь, однако правители Города нашли способ вернуть его на стезю добра. Здесь правит мудрость, однако борьба продолжается, и от всех жителей, каждый среди которых хранит в себе Город, требуется быть бдительными. Джентльмены, я считаю Вильяма Стоуна великим художником, и для меня огромная честь числить себя среди его друзей.
Поскольку Стоун ничего не ответил, покраснев и уставившись в пол, Нэш показал на пустое пятно и спросил, что он думает сделать на этом месте. Стоун поднял голову, постоял, тупо глядя туда, куда показывал Нэш, а потом расплылся в улыбке, будто уже предвкушая, как займется новой задачей.
- Здесь будет дом, в котором мы сейчас находимся, - сказал он. - Дом, двор, поле и лес. Вон там справа, - он показал в дальний правый угол платформы, - я хочу сделать отдельно макет своей мастерской. Конечно, там буду и я, и все, что здесь есть, что само собой предполагает, мне придется сделать еще один Город. В меньшем масштабе, то есть в масштабе макета.
- Вы хотите сказать, что собираетесь сделать макет макета? - спросил Нэш.
- Да, макет макета. Но, прежде чем начинать, нужно закончить то, что есть. Нужна последняя деталь, последний штрих.
- Не бывает таких макетов, - сказал Поцци, глядя на Стоуна как на сумасшедшего. - Так можно и зрение потерять.
- Для этого есть мои линзы, - сказал Стоун. - Всю мелкую работу я делаю под увеличительным стеклом.
- Но ведь если вы сделаете макет макета, - сказал Нэш, - тогда, гипотетически, придется сделать для него еще один макет макета. Макет макета в макете. И так до бесконечности.
- Да, думаю, да, - сказал Стоун, улыбнувшись на замечание Нэша. - Однако создать и второй макет будет весьма непросто, не так ли? Я имею в виду не только техническую сторону, но и время. Я уже потратил на Город пять лет. Еще лет пять мне понадобится, чтобы довести его до конца. На макет макета уйдет тоже лет десять или, может быть, двадцать. Сейчас мне пятьдесят шесть. Сосчитайте, и получится, что, когда я его закончу, я буду уже человеком очень даже преклонных лет. А никто не живет бесконечно. По крайней мере, мне так кажется. У Билла по этому поводу, возможно, другие соображения, однако лично я не стал бы на них ставить. Лично я собираюсь однажды покинуть этот мир, как все нормальные люди.
- Вы хотите сказать, - недоверчиво спросил Поцци, и голос у него зазвенел, - вы хотите сказать, что собираетесь возиться с этим всю жизнь?
- Да, конечно, - сказал Стоун, едва ли не шокированный тем, что кто-то мог подумать иначе. - Конечно же собираюсь.
После этих слов наступила короткая пауза, а потом Флауэр обнял за плечи Стоуна и сказал:
- У меня нет такого таланта, как у Вилли, я не художник. Впрочем, может быть, это и к лучшему. Два художника под одной крышей было бы уже немного чересчур, не так ли, Вилли? На том мир и держится, что люди все разные.
Они вышли из мастерской в коридор, подошли к двери Флауэра, и он все продолжал говорить и говорить.
- Как вы, джентльмены, сами сейчас убедитесь, - сказал он, открывая дверь, - мои интересы лежат совершенно в иной плоскости. Думаю, меня можно назвать прирожденным антикваром. Я люблю отыскивать вещи, которые имели бы определенную историческую ценность, люблю воссоздавать прошлое. Вилли творит мир, а я его сохраняю.
Его половина в восточном крыле не имела ничего общего с мастерской Стоуна. Здесь не было светлого открытого пространства, оно было поделено на несколько небольших комнатушек, которые, если бы не стеклянный свод, производили бы тягостное впечатление. Все пять комнат оказались заставлены мебелью, шкафами, битком забитыми книгами и папками, во всех были коврики, безделушки, цветы в горшках, будто здесь хотели воспроизвести гостиные викторианских времен со всей их изощренной чрезмерностью. Однако, как объяснил Флауэр, здесь, несмотря на видимость кавардака, имел место быть определенный порядок. В первых двух комнатах хранилась его библиотека (в одной - первоиздания английских и американских авторов, в другой - личное собрание исторических книг), в третьей хранились сигары (здесь был климат-контроль, потолочное окно с датчиком влажности и, конечно, сама коллекция шедевров - сигары ручной работы, привезенные с Кубы, Канар, Ямайки, Филиппин и Суматры, из Доминиканской республики), в четвертой был рабочий кабинет, где Флауэр совершал финансовые операции (кабинет тоже был старомодный, однако здесь имелись и вполне современные вещи: телефон, факс, компьютер, принтер, биржевой телетайп, стойки для папок и так далее). Пятая комната оказалась в два раза больше других и была почти не захламлена, чем приятно удивила Нэша. Именно в ней Флауэр и хранил свой антиквариат. Весь центр комнаты занимали стоявшие в несколько длинных рядов столы с витринами, вдоль стен располагались застекленные шкафы и полки красного дерева. Нэшу показалось, будто он попал в музей. Он бросил взгляд на Поцци, и тот, закатив глаза, ответил кривой ухмылкой, явно давая понять, что ему надоело все до смерти.
Нэшу коллекция показалась скорее странной, чем скучной. Каждый предмет под стеклом был аккуратно оформлен и снабжен ярлычком, будто бы нес в себе ценность, но на самом деле там не на что было смотреть. Там не было ничего, кроме самых тривиальных мелочей, ценности до того ничтожной, что Нэш заподозрил розыгрыш. Однако Флауэр, похоже, гордился ими всерьез, не понимая, до какой степени это нелепо. Он то и дело называл очередной экспонат то "мое сокровище", то "драгоценность", явно не допуская и мысли, что во всем белом свете может найтись человек, который не разделял бы его энтузиазма, а поскольку экскурсия продолжалась еще полчаса или больше, Нэш успел не раз подавить в себе желание пожалеть этого болвана.
Задним числом, потом, позже, Нэш понял, что музей Флауэра все-таки произвел на него сильное впечатление, хотя он долго не отдавал себе в этом отчета. Потом он не раз ловил себя на том, что думает о той странной, набитой вещами комнате, и сам удивлялся тому, как много экспонатов он запомнил. В его памяти они все стали яркими, незаурядными, и стоило случайно коснуться их в воспоминаниях, как они всплывали перед глазами с такой отчетливостью, будто сияющие видения из другого мира. Телефонный аппарат, стоявший некогда на столе у Вудро Вильсона. Жемчужная серьга, которую некогда носил сэр Уолтер Роули. Карандаш, выпавший из кармана Энрико Ферми в 1942 году. Полевой бинокль генерала Макклеллана. Недокуренная сигара Уинстона Черчилля, которую стащили из пепельницы в его кабинете. Теплая футболка, в которой ходил Бейб Рут в 1927 году. Библия, которую читал Уильям Сьюард. Трость, с которой ходил в детстве, когда сломал ногу, Натаниэль Готорн. Очки, принадлежавшие Вольтеру. Все без смысла, без толку, как попало, неправильно. Этот музей был обителью теней, кошмарным склепом, где жил дух пустоты. Если они до сих пор не дают мне покоя, решил тогда Нэш, то это потому, что они безмолвны, что они не желают рассказывать о себе. Они не имеют никакого отношения к истории, не имеют отношения к людям, которые ими когда-то владели. Они просто вещи, и Флауэр, лишивший их всяческого контекста, обрек на бессмысленность, они стали ненужными, одинокими до скончания века. Именно их оторванность, отделенность от прочего мира, замкнутость на самих себе и преследовали Нэша, мысль об этом засела в мозгу, и, сколько Нэш ни старался, он так и не смог от нее избавиться.
- Теперь я начал осваивать новое поле деятельности, - сказал Флауэр. - То, что вы увидели здесь, это всё осколки, пылинки, насыпавшиеся из щелей. А теперь я затеял новый проект, по сравнению с которым вся эта коллекция покажется детской забавой. - Флауэр замолчал, заново раскурил потухшую было сигару, пыхнув так, что клубом дыма заволокло лицо. - В прошлом году мы с Вилли съездили посмотреть Англию и Ирландию, - сказал он. - Боюсь, раньше мы ездили слишком мало, и поездка эта в чужие края доставила нам огромное удовольствие. Самым приятным оказалось то, что у них в Старом Свете сохранилось много старого. Мы, американцы, вечно уничтожаем то, что сами же построили, чтобы опять начать строить, мы спешим заглянуть в будущее. Однако наши родственнички на другом берегу любят оглядываться на прошлое, им приятно осознавать, что у них есть давние, проверенные временем обычаи и традиции. Мне не хотелось бы утомлять вас сейчас рассказами о моей личной любви к прошлому. Здесь достаточно посмотреть вокруг себя, чтобы понять, как много оно для меня значит. Но именно там, когда мы осматривали старинные достопримечательности, мне пришло в голову, что теперь и у меня есть возможность создать что-нибудь крупное. Мы тогда были в Ирландии, в западной ее части, и однажды, заехав вглубь, увидели замок пятнадцатого века. Собственно говоря, увидели мы долину, или лощину, где одиноко стояла эта заброшенная развалина, и зрелище было настолько печальным, что у меня сжалось сердце. Одним словом, я решил их купить и перевезти в Америку. Разумеется, это было непросто. Хозяин замка, Малдун, лорд Патрик Малдун, придурочный старикашка, сначала и слышать об этом не хотел. Понадобились очень веские основания, я имею в виду - хорошие деньги, однако в конце концов я добился, чего хотел. Развалину разобрали, камни погрузили на трейлеры - тягачи, как они их там называют, - отвезли в Корк и погрузили на корабль. Потом они пересекли океан, потом их опять погрузили на тягачи - на трейлеры, как их называют у нас, ха-ха-ха! - и привезли сюда, к нам, в пенсильванские леса. Потрясающе, правда? Уверяю вас, пришлось раскошелиться, но другого никто и не ждал. Камней больше десяти тысяч - можно себе представить, во что обошелся один только фрахт. Но когда деньги не главное, то о чем горевать? Замок приехал меньше месяца назад и сейчас, когда мы с вами беседуем, мирно валяется себе неподалеку - вон там, к северу, в поле, у границы наших владений. Вы только подумайте, джентльмены. Ирландский замок пятнадцатого века, разрушенный Оливером Кромвелем. Исторический памятник первой величины, и мы с Вилли его купили.
- Не может быть, чтобы вы решили восстановить его здесь, не так ли? - спросил Нэш.
Почему-то подобная мысль показалась ему нелепой. Но в воображении встал не замок, а согбенная старческая фигура лорда Малдуна, сдавшегося под натиском новых миллионеров.
- Мы с Вилли подумали было об этом, - сказал Флауэр, - однако это невозможно. Слишком много частей утрачено.
- Получился бы новодел, - сказал Стоун. - Если восстанавливать замок, пришлось бы использовать новые материалы. Никакого смысла.
- Значит, здесь у вас в поле лежит десять тысяч камней, - сказал Нэш, - и вы не знаете, что с ними делать?
- Ошибаетесь, - сказал Флауэр. - Мы отлично знаем, что с ними делать. Не так ли, Вилли?
- Совершенно верно, - сказал Стоун, неожиданно просияв счастливой улыбкой. - Мы сложим из них стену.
- Не стену, а памятник, - уточнил Флауэр. - Памятник в виде стены.
- Потрясающе, - сказал Поцци, почти не скрывая презрения. - Просто не терпится на него посмотреть.
- Да, - сказал Флауэр, не уловивший насмешливой ноты, - это была, с вашего позволения, гениальная мысль. Мы не будем восстанавливать замок, мы создадим настоящее произведение искусства. На мой взгляд, стена - на свете нет ничего более прекрасного и загадочного, чем стена. Я уже так и вижу: вон она, поднимается в поле гигантской преградой течению времени. Она будет памятником стене, джентльмены, станет симфонией камня, воскресшего из мертвых, станет гимном, ежедневным гимном прошлому, которое всегда с нами.
- Стена Плача, - сказал Нэш.
- Именно, - сказал Флауэр, - Стена Плача. Десять тысяч камней. Почти миллион стоунов.
- Кто же их будет укладывать, Билл? - спросил Поцци. - Если нужен хороший подрядчик, я, может, мог бы помочь. Или вы сами будете их складывать?
- Кажется, мы теперь несколько староваты для такого дела, - сказал Флауэр. - Рабочих наймет наш помощник, и он же будет осуществлять надзор. Вы с ним, кажется, уже познакомились. Его зовут Кельвин Меркс. Это тот самый человек, который встретил вас у ворот.
- Когда же вы займетесь стеной? - спросил Поцци.
- Завтра, - ответил Флауэр. - Сначала у нас другое дело - игра. Вот закончим, займемся и стеной. По правде говоря, мы настолько увлеклись подготовкой к сегодняшнему вечеру, что почти о ней забыли. Ничего, подождет, осталось недолго.
- От взяток - к взятию замка, - сказал Стоун.
- Вот именно, - сказал Флауэр. - А от разговоров - к столу. Хотите верьте, хотите нет, друзья мои, но, на мой взгляд, пора пообедать.
Нэш не знал, что и думать. Поначалу хозяева дома показались ему странноватой, но вполне симпатичной парой, людьми с придурью и тем не менее абсолютно безобидными, однако чем дольше он за ними наблюдал, тем понимал все меньше и меньше. Славный, маленький Стоун, тихий и незаметный, оказался, например, создателем странной тоталитарной модели. Его Город был, безусловно, красивый, удивительный и восхитительный, однако за всей изящной игрой в нем чувствовалась логика, извращенная не в меньшей степени, чем у вуду, дух насилия, мщения и жестокости. С Флауэром тоже все было не так просто. Только что он говорил будто бы совершенно разумные вещи, а через минуту нес полный бред, словно сбежал из психушки. Безусловно, с ними он был сама любезность, однако во всей его оживленной болтовне, с преувеличенными восторгами и подробностями, чувствовалось понуждение, словно он за ней прятался, словно боялся, что если вдруг замолчит, то с лица упадет маска. Кого бы они тогда увидели? Нэш никак не мог сообразить, в чем дело, однако твердо знал, что ему здесь становится все больше не по себе. Как бы то ни было, подумал он, здесь нужно держать ухо востро, и решил быть с ними поосторожнее.
Обед превратился в дешевый фарс, в идиотский спектакль, так что под конец Нэш едва не отказался от своих подозрений, почти согласившись с Поцци: это парочка клоунов, выживших из ума, впавших в детство, и незачем их принимать всерьез. Когда они возвратились из восточного крыла в столовую, огромный стол орехового дерева уже был накрыт на четверых. Флауэр и Стоун заняли свои обычные места, друг напротив друга, и Нэша с Поцци тоже усадили друг напротив друга. Первый раз Нэш изумился, увидев под тарелкой свою салфетку. Виниловую салфетку - они были в моде годах, кажется, в пятидесятых - с фотографией старого ковбоя Хопалонга Кэссиди, главной звезды всех когдатошних детских утренников. Первой мыслью Нэша было, что это случайность, кич, забавная шутка, однако когда принесли обед, то и обед оказался будто бы предназначен для гостей лет шести: гамбургеры, кока-кола с пластиковыми соломинками, чипсы, кукуруза в початках и кетчуп в красном диспенсере, похожем на помидор. Стол выглядел точно так, как в детстве, как на дне рождения - на чьем, он уже не помнил, - не хватало только бумажных шляп и свистулек. Нэш смотрел на Луизу, чернокожую горничную, которая накрывала на стол, в надежде увидеть в ее лице хоть малейший намек, позволивший бы все принять за шутку, однако та делала свое дело без улыбки, серьезно, будто в четырехзвездочном ресторане. Ко всему прочему, Флауэр, прежде чем приступить к еде, заткнул себе за ворот бумажную салфетку (вероятно, чтобы не заляпать белый костюм), а увидев, как Стоун отложил надкушенный гамбургер, грудью налег на стол и, светясь от счастья, спросил, нельзя ли его доесть. Стоун с радостью согласился и передал - но не подвинул тарелку, а взял рукой гамбургер и отдал Поцци, чтобы тот передал дальше Флауэру. Лицо у Поцци стало такое, будто он готов был запустить его в толстяка, заорав, следя за полетом булки, что-то вроде "проверка реакции!". К десерту Луиза поставила на стол четыре блюдца с малиновым желе, украшенным взбитыми сливками и вишенками "мараскино".
Самым странным в этом обеде было то, что никто из хозяев ничего о нем не сказал. Никто не извинился, ни словом не объяснил странностей меню, и оба вели себя так, будто это был самый нормальный, обыкновенный обед для нормальных взрослых людей. Только раз Флауэр вскользь бросил, что по понедельникам у них всегда гамбургеры, но на том объяснения и закончились. Беседа однако не умолкала, как и раньше (точнее, не умолкал Флауэр, остальные сидели и слушали), и под конец, когда догрызали последние чипсы, снова вернулась к карточным играм. Флауэр принялся перечислять, почему он любит покер: ощущение риска, поединок умов, безупречная честность, - в этой части Поцци, кажется, наконец начал слушать. Нэш сидел молча, поскольку ему на этот предмет нечего было добавить. После обеда все четверо встали из-за стола. Флауэр спросил, не желает ли кто-нибудь выпить, Нэш и Поцци отказались, и тут Стоун, потирая руки, сказал:
- Тогда, может быть, перейдем в другую комнату, разобьем колоду?
Так и началась их игра.