– Что вам неясно? – строго переспросил он. – Кто отравил источник?
– И это тоже! – вслух сказал один из воинов, приближенный убитого соправителя. Таким образом он опротестовал решение высшего из всех возможных судов – явление еще недавно невозможное. Но в свете текущих событий возможным становилось все.
– Посмотрите на свои перстни, – велел Дариан.
Все действительно посмотрели, хотя и с некоторым недоумением.
– А теперь посмотрите на печати на жгутах. И на перстень Игемона.
Жгуты были разрезаны, однако печати сохранились. Агаил, сняв перстень с пальца убитого, сличил "оттиск". Сомнений быть не могло: на всех "печатях" хорошо была видна вдавленная в материал узкая, но заметная диагональная полоса. Такая же полоса, но выпуклая, различалась и на перстне бывшего соправителя.
– Сразу, как пропал яд, одна рабыня по моему приказу выкрала этот перстень, – все тут же повернули головы к еще недавно обреченной на ужасную смерть юной рабыне. – Я сам обработал его поверхность и тем же путем вернул "ключ" Игемону.
– Но зачем Игемону было отравлять источник? – спросил один из воинов. – Он и его семья тоже не имеют другой воды.
– В письме, полученном мною, Кеоркс предложил сдать город, отравив источник. За это он обещал жизнь мне, моей семье и двадцати гражданам города, на которых я укажу, – тихо произнес уставший старик. – Думаю, Игемон получил те же предложения.
И все же некоторые офицеры сомневались.
– За последний месяц Игемон участвовал в трех вылазках, – напомнил один из них.
– И чем они кончились? – Это уже не старик, это Агаил своим быстрым умом успел все сопоставить. – Четыре его оруженосца пали, он лично убил троих воинов Кеоркса, а у самого – ни одной царапины. В таком заметном платье ни одна стрела не задела, ни одно копье!
Все замолчали. События произошли гораздо быстрее, чем процесс их осмысления. Когда же смысл произошедшего – и сказанного – полностью вошел в головы присутствующих, то появились новые, вполне закономерные вопросы.
– А ведь ты тоже виноват! – после общего молчания воскликнул один из воинов, обращаясь к единственному оставшемуся в живых правителю. – Когда был украден яд, достаточно было поставить дополнительную стражу у источника.
– Стражу от кого? – усмехнулся Дариан. – От правителя города?
– Но ты же подозревал его! – не унимался офицер. – Ты мог спасти всех.
– Я мог спасти только источник, – странно согласился Дариан.
– Но разве спасти источник не значит спасти всех?
– Нет, – убежденно сказал старик. – Всех может спасти только Всевышний. И только после того, как город расплатится за мальчика из Маалена.
– Но с водой мы могли бы еще обороняться! – поддержал протест другой воин.
– Сколько? – спросил его Дариан.
– Что сколько? – не понял тот.
– Сколько мы смогли бы обороняться? – уточнил вопрос старик.
Ответом ему было тяжелое молчание. Все знали: к Кеорксу пришло подкрепление, у них хорошая еда и вода, одна стенобитная машина уже видна с городских стен. И, наверное, это не единственная подобная машина в его распоряжении.
А самое главное – через пропасть, окружавшую выстроенную на высоченной скале крепость, шаг за шагом двигалась, сооружаемая руками многочисленных рабов, широкая, в двенадцать метров, насыпь. Рано или поздно она доберется до городских стен. Вот тогда и пустят в дело стенобитные машины.
Что будет потом, каждый из них знает. Все успели повоевать. Большинство мужчин погибнет при штурме. И это будут самые счастливые жители города, потому что, в отличие от других, они не увидят, что станет с их детьми и женами.
И снова гнетущая тишина заполнила подземелье.
– Значит, мы все скоро умрем, – наконец подытожил один из воинов.
Сказал без особого ужаса. В общем-то, еще когда Кеоркс только пришел, все уже понимали, что будет в конце. Просто так свойственно человеку: до последнего надеяться на лучшее.
Отравленный колодец ничего не изменил в их жизни, максимум немного ускорил ход событий. Хотя без предательства Игемона все равно было бы лучше. Без грязи на знаменах и смерть отрадней.
И тут неожиданно для окружавших его воинов Дариан возразил.
– Умрем, но не все, – сказал он.
И снова люди замерли, ожидая продолжения.
– Вы знаете про тайну Выхода.
Ответом было молчание. Все, кроме рабыни, знали про тайну Выхода, но вряд ли нашелся хотя бы один, использовавший ее для спасения одной-единственной, собственной жизни.
Выход, который в секретных бумагах города всегда писался с прописной буквы, и в самом деле был выходом, просто выходом из города-крепости. Узким и длинным подземным ходом, сооружение которого много поколений назад стоило жизни сотням рабов-землекопов. Даже не землекопов: ход был пробит кирками через сплошной каменный массив, составлявший толщу скалы. Это была настоящая шахта, а рабы были шахтерами, если бы в то время такое слово существовало.
Именно через него в первые два года осады незаметно выскальзывали особо доверенные офицеры связи. И именно через него пришла ужасная весть, что соседние города, бывшие надежные союзники, получив от Кеоркса очень достойные предложения, не будут оказывать помощь осажденным.
– Через Выход могут уйти максимум десять человек, – непонимающе сказал Агаил. – И то не разом, а растянувшись на сутки. Иначе не выбраться в долину незамеченными. Ты не хуже меня это знаешь.
– Все верно, – признал старик. Он помолчал минуту, уже не понукаемый никем из взволнованных воинов. Они терпеливо ждали, понимая, что еще немного – и тайн больше не останется.
– Хорошо, – наконец решился Дариан. – Сейчас вы услышите все. И, клянусь Всевышним, вам это не понравится. Но другого выхода нет.
В его единственном глазу сверкнула то ли слеза, то ли отблеск факельных огней, которые понемногу уже начали ослабевать.
И старик без паузы продолжил:
– У меня было видение. Все, что сейчас происходит, и то, что произойдет в следующие три дня, – искупление нашего греха. Вы знаете какого. Я не раз говорил об этом… когда еще разговаривал с вами, – после малой паузы добавил он. – Погибнут все горожане. Погибнет город. Останетесь в живых лишь вы – пятнадцать последних. И по одному близкому человеку, которому вы подарите жизнь. Это самая страшная ваша казнь – вы сами выберете того, кому суждено спастись. И, наконец, самое важное. Мне было обещано, – старик даже не стал намекать кем, – что эта жертва станет искупительной.
– Значит, тот парнишка из Маалена действительно был земным воплощением Всевышнего? – спросил один из воинов, Алхид.
– Нет, – ответил Дариан. – Он был проверкой для всех нас.
– И мы ее не прошли, – сказал Алхид.
– И мы ее не прошли, – повторил за ним старик.
Теперь, когда все было сказано, он неожиданно помолодел и даже выглядеть стал сильнее. Все понимали почему: ему предстояла последняя работа. Все понимали, что старик и его бойцы останутся не защищать крепость – это было невозможно, тем более без воды. Они останутся для того, чтобы горожане покинули этот мир без унизительных и страшных мучений.
Осталось только распределить уходящих.
– Вы заберете по близкому человеку и по двое разойдетесь по разным краям. Я скажу куда: в пески пустыни, под зеленые своды влажных лесов, на черные склоны вулкана – всякий из вас получит точное указание. И будете ждать новой проверки, каждое поколение передавая тайну своему первенцу.
– А что делать мне? – тихо спросил Агаил.
У него не было семьи. У него не было друзей.
– Возьмешь ее, – указал старик на рабыню, – и пойдешь в сторону ее родины. Жить будешь рядом с рекой и лесом. Станешь указывать дорогу путешествующим по воде.
– Понял, – склонил голову Агаил в знак согласия.
Всю жизнь он страдал от своего сиротства. А сейчас оказался настоящим счастливчиком, избавленный от страшного креста Выбора.
– Всё, – закончил Дариан. – Уходите. Я выйду позже.
Воины, гремя оружием, молча покинули проклятое место с отравленным источником.
Кеоркс ничего не мог понять.
Еще двенадцать лун назад Игемон сумел дать знать, что принял его великодушное предложение. А ничего не изменилось. Все так же чудовищно метко стреляли лучники с крепостных стен, стремясь попасть стрелой точно в глаз неосторожно приблизившемуся разведчику. Все так же черно-белой молнией вился по ветру длинный узкий вымпел, поднятый правителями города с самого начала осады. И все так же непоколебимо стояли закрытые городские ворота, к которым вела единственная обвивавшая скалу горная дорога.
Ничего не изменилось.
Нет, все-таки изменилось.
Кеоркс непрестанно посылал к стенам все новых и новых разведчиков. Три луны назад их погибло свыше десяти. Две луны назад – семеро. А вчера – только трое.
– Скольких сегодня нашли их стрелы? – спросил он адъютанта.
Тот, отскочив минут на семь для выяснения, быстро вернулся на своей невысокой серой лошади:
– Сегодня убитых нет, великий Кеоркс! Хотя разведчиков было больше обычного.
Внезапно царя осенила догадка.
– Пусть попробуют открыть ворота.
Ворота открылись без затруднений: огромные дубовые бревна, служившие для них запором, были заранее вынуты из своих гнезд.
И вот Кеоркс подъехал к распахнутым вратам.
Никакой засады быть не может – разведчики давно рассеялись по поверженному городу, впрочем, еще не смея начать обычную послезахватную вакханалию. По традиции, его должен встретить Игемон и отдать свой меч.
Кеоркс еще не решил, выполнит он свое обещание или нет. И голову ломать не стоит, небеса сами все подскажут. Может, сделает разбитого полководца наместником. А может, в назидание его согражданам, подвергнет мучительной казни, перед смертью измучив на его глазах детей и близких.
Но Игемона за воротами не было.
И вообще за воротами никого не было.
Понемногу начали возвращаться разведчики.
Вот теперь все стало ясно. Игемон обманул всех, отравив все же напоследок колодец: уже около десятка солдат Кеоркса скончались, попробовав вкусной холодной городской воды.
Кеоркс почувствовал гнев и унижение. Его подло обманули, унизили, выставили на осмеяние потомкам. Ведь он, после без малого трех лет осады, истратив почти всю государственную казну, захватил пустой и отравленный, насквозь мертвый, город.
Трупы лежали везде: мужчины, женщины, дети. Одетые в лучшие одежды, еще красивые, но уже совершенно бесполезные для любого завоевателя.
Воистину дьявольский план: защитники города уничтожали сами себя постепенно, создавая видимость живой крепости.
Уже через три дня войско Кеоркса двинулось в обратный поход.
Среди солдатни шли брожения: после стольких лишений и тягот они не получили ничего. Даже золота в прежде богатом городе не оказалось вовсе. Как будто все унес дьявол. Офицеры тоже были недовольны. Не этого они ждали в конце столь трудной и опасной кампании.
Кеоркс сидел в портшезе, влекомом четырьмя здоровыми черными рабами. Ненавидяще смотрел на удалявшиеся башни покоренного им города. Победа, отнявшая у него лицо. И следовало бы подумать, как дальше жить, без лица.
Он смотрел и смотрел на ненавистный город. Надо было бы отвернуться, но что-то мешало ему это сделать.
Глава 12
Московская камасутра бездомных
Место: Москва.
Время: почти три года после точки отсчета.
Ефим Аркадьевич не привык откладывать дела на потом. Если, конечно, дело его реально интересовало. В противном случае это самое "потом" могло быть сколь угодно длительным по времени.
Но сейчас-то дело его интересовало точно. И потому, что связано было с живописью. И потому, что грел душу уже оприходованный миллион (а в перспективе – еще полтора). И, наконец, потому, что нет куражнее дела, чем личный сыск. Особенно когда тебе за это хорошо платят и "вопросы" ты "решаешь" не с маньяком-террористом, а со вполне приличными деятелями искусства, пусть даже и слегка приторговывавшими много лет назад "дурью". Ну да за это они свои срока уже отбыли.
Примерно так думал Ефим Аркадьевич, созваниваясь по телефону, продиктованному ему рязанцем, с арт-дилером Велесовым.
Сначала Береславский, из-за своей страшной лени, намеревался пригласить Велесова в "Беор". А что, тот наверняка бы приехал, и очень быстро к тому же. Ведь арт-дилеру Велесову положительное заключение Ефима было куда нужнее, чем самому Ефиму: ведь в отличие от продавца картин, гонорар Береславского никак не зависел от результата возможной сделки.
Береславский уже был готов продиктовать адрес и в самом деле весьма предупредительному Георгию Ивановичу, но буквально в последнюю секунду что-то его от этого удержало. Что именно, профессор затруднился бы внятно объяснить, точно не логика.
Однако, поскольку Ефим Аркадьевич привык слепо доверяться своей – и вправду развитой – интуиции, то договорились встретиться на нейтральной территории. У Пушкинской площади, в очень вкусном и недорогом ресторанчике, чтобы заодно и поесть. Дело шло к трем часам, так что лазанья с лососем под молодое вино (из-за пробок Береславский научился ездить на метро) были весьма кстати.
На всякий случай Ефим все же покопался в собственном мозгу: а чего не позвал дядьку в офис "Беора"? Ответ мог быть только один: не хотел втягивать в дело "Беор".
Значит, подсознание все же нашло что-то небезопасное в раскручиваемой теме? Впрочем, успокоил сам себя Ефим Аркадьевич, совсем безопасных тем стоимостью в миллион евро, наверное, вообще не бывает. По крайней мере, в нашей стране.
Ладно, и не такое видели. Уж точно похлеще пусть даже фальшивого Шишкина.
Ефим взял с собой свой старый черный портфель с крошечным ноутбуком и собрался на выход.
Портфель – отдельная история. Лет ему почти столько же, сколько "Беору", ремень дважды меняли, кожзам снизу – весь в катышках. Но менять его Береславский отказывался в жесткой форме. А когда один раз его вещи явочным порядком переложили в новый – чисто кожаный, хорошей фирмы и тоже с двумя отделениями, – Ефим не поленился лично полазить по помойке в поисках предательски выброшенного старого. Слава Всевышнему, потертая драгоценность нашлась.
Второй раз на такой фокус Наташка уж точно бы не решилась, понимая, что перерывать помойки теперь придется ей самой.
Спустившись в метро, Ефим приобрел проездной на пять поездок и сел в не слишком набитый вагон. Сидячих мест уже не было, но стоять в узком тупичке, комфортно облокотившись на никелированный поручень, было удобно. Особенно радостно было представлять улицы, под которыми проносился их состав. Вот пробка на Ткацкой улице, на подъезде к "Семеновской". Вот стадо машин – бампер к бамперу – перед мостом через Яузу близ "Электрозаводской". Вот заторы у светофоров на Спартаковской улице, перед "Бауманской". Чертовски приятно под эти мысли рассекать подземные горизонты!
А на "Курской" вдруг зазвонил телефон – теперь и под землей мобильники кое-где работают.
– Да! – вальяжно ответил Береславский, сдвинув слайдер дорогого смартфона.
– Привет.
– Вера, ты?
– Узнал? – спало напряжение на том конце.
– Конечно! А ты сомневалась?
Этот голос сложно было не узнать.
– Я в Москве.
– Отлично!
Мозги у рекламного профессора заработали быстро.
– Ты где?
– Гостиница "Международная", башня "А". У нас тут переговоры. Еще минут на сорок. Потом два часа свободна.
– Отлично! Я еду к тебе!
Больше ничего сказать не успел: поезд улетел в тоннель, и связь пропала. На "Площади революции" Ефим позвонил Велесову и перенес встречу на три часа. Тот отреагировал спокойно: его офис был рядом с Пушкинской, и перенос встречи планы его особо не нарушал.
Конечно, с Верой и трех часов было мало. Но на подарки судьбы – пусть даже и не очень длинные – роптать довольно глупо.
Вот теперь даже беспробочное подземное движение казалось Береславскому излишне неторопливым. И страшно подумать, как он терял бы драгоценные минуты в наземном трафике! Даже есть расхотелось.
Хорошо, что Вера приехала.
И познакомились они странно, и встречаются всякий раз урывками, по паре часов. Любви, может, и нет, но влечение, как началось тогда, на омском пароходике, – когда Ефим, сам того поначалу не ведая, через всю страну возил некую субстанцию в бампере своей "Нивы", – так и сохранилось.
Видно, и у нее к Ефиму что-то похожее. Не так чтобы жизнь за любовь, но задел ее странный профессор, столь точно изображенный Верой-художницей в виде довольного жизнью, хоть и чуть уставшего, гиппопотама.
Вера приезжала в Москву за два года трижды – ее так и непонятый Ефимом финансовый бизнес, похоже, процветал. Однако им точно было не до ее или его бизнеса. Тут же, рядом, в первом попавшемся отеле, снимали хороший номер – и полный улет души и тела был обеспечен. В последний раз, зимой, она даже шубу снять не успела. Потом смеялись: шуба и блейзер деловой – на месте. А вот низ – еще недавно столь удачно сочетавшийся с деловым блейзером – отсутствовал полностью.
Вера сама и звонила, объявляя свидание состоявшимся, и прерывала встречу (торопилась она всегда). Ефиму оставалось только быстро перекроить свои планы, что, впрочем, давалось ему легко. А муки совести по поводу недоработок в бизнесе волновали его даже меньше, чем моральные неудобства перед Наташкой. Да и с супругой Ефим всегда мог мысленно договориться. В конце концов, такое паручасовое "увольнение" от семейной жизни ничем этой самой семейной жизни не грозит: правила "Не пойман – не вор!", известного также как презумпция невиновности, пока никто не отменил.
Но, впрочем, спеша на свидание с Верой, лучше о Наташке не думать.
Ефим посмотрел на часы. Теперь, когда Вера была совсем близко, ему уже не казалось, что поезд едет быстро.
На "Киевской" совершил муторный двойной переход и оказался на перроне, откуда электрички уходили к "Международной".
Но вот ведь, черти железные, редко уходили! Если по обычным направлениям время ожидания составляло две-три минуты, то теперь разгоряченному не по возрасту профессору пришлось прождать целых одиннадцать (!) минут.
Доехав наконец до "Международной", Ефим быстрым шагом вышел из метро и зашагал в сторону гостиницы. Не останавливаясь, набрал номер, оставшийся в памяти телефона.
– В гостиницу не ходи, подожди у шлагбаума на въезде, – прошептала Вера в трубку и дала отбой – видно, обстановка не позволяла говорить свободно.
Ладно, Ефим Аркадьевич не гордый, может и у шлагбаума подождать. Тем более что кургузый пиджачок и уж очень сильно потертый портфель никак не делали его похожим на человека, способного снять номер в гостинице "Международная".
А вот и Вера! Легкой походкой – не идет, а скользит над землей – она направилась к ожидавшему ее мужчине. Дошла и… скользнула мимо, успев сказать на ходу: "Иди за мной".
А что оставалось делать?
Ефим пошел, наблюдая сзади, как обтекающее тело не слишком длинное платье ладно выделяло все замечательные части фигуры.
Лишь войдя в вестибюль метро, Вера обернулась к своему потенциальному спутнику.