До Минского шоссе продирались в очень плотном потоке и молча. Ефим – потому что не любил пробок, жена – потому что мучительно вспоминала, что же необходимое она все-таки не взяла с собой, а Лариска – потому что все еще не могла поверить своему счастью, случившемуся столь стремительно.
"Минка" же оказалась на удивление свободной, и джип легко выдал сто двадцать (а вообще он и сто семьдесят может). И даже, несмотря на зависимую подвеску и неразрезные мосты, не особо-то и трясло, чего Ефим все-таки, помня про своих теток, побаивался. Зато можно было не притормаживать перед ямками и неровностями – могучая подвеска хавала их без малейшего вреда для конструкции.
И вдруг все трое одновременно осознали, что они – едут! Лариска заорала "Ура-а-а!", Наташка начала что-то напевать, чего за ней обычно не замечалось, а Ефим Аркадьевич просто тихо, то есть молча, блаженствовал.
Как замечательно сказал – в нужный момент и в нужном месте – молодой и веселый старлей по имени Юра: "Поехали!"
Глава 15
Вадик делает ноги
Место: Москва.
Время: почти три года после точки отсчета.
Итак, в рабстве я нахожусь уже больше года. Справедливости ради надо сказать, что рабство это довольно комфортабельное – и во Франции побывал, чего без "неволи" наверняка бы не случилось, и в таких условиях творю, о коих раньше только мечтал. Не говоря уже о деньгах, которых сегодня хватает на все – я даже запретил Ленке тратить ночи на курсовые и дипломы богатых бездельников. Пусть занимается своим делом: моя любовь становится все более симпатичным архитектором, и свободное время для работы ей просто необходимо.
Короче, рабство мое таково, что многие мои знакомые художники не прочь были бы со мной поменяться.
А я, в свою очередь, хотел бы поменяться с ними. Потому что рабство – оно и есть рабство, и занимаюсь я в этом состоянии тем, чем никогда бы не занялся на свободе. А именно: я активно подделываю картины. Таких дорогих, как подписанные мною во Франции "шишкины", пока, к счастью, больше не попадалось. К счастью – потому что за крупное мошенничество можно по-крупному и пострадать. Однако безвестные западноевропейцы идут нескончаемым ручейком, становясь либо не первой величины русскими живописцами, либо, в худшем случае (если художественный материал совсем не ахти), – "неизвестными русскими мастерами девятнадцатого столетия". Этот криминальный процесс, основанный на патриотизме малограмотных новорусских коллекционеров, на нашем сленге называется "перелицовка".
Впрочем, я занимаюсь не только перелицовкой. За последние полгода через мои руки проходили и иконы, и нонконформисты-"шестидесятники", и даже "соцреалисты", на которые тоже начался настоящий "жор".
"Фирма" моего работодателя быстро реагирует на художественные запросы "денежных мешков", а единственным исполнителем – причем мастером на все руки (эпохи, стили, техники) – являюсь я, Вадик Оглоблин.
Суть процесса такова: мне приносят подборку фотографий "нужного" художника, еще что-то я нахожу в Интернете, после чего создаю пару-тройку, обычно не более, шедевров. Если широко известны какие-то работы, то делаю с них этюды, ставя предшествующие даты. Если, наоборот, есть этюды, то пишу последующую по дате "работу", либо варианты работ. Сбытом занимаются мой работодатель и его босс, которого я никогда в глаза не видел. Вот такой у меня получается расклад.
И я бы, как слабый человек, возможно, с ним смирился – по крайней мере, пока моя Ленка ни о чем не догадывается, – если бы не одно "но". Я нечаянно подслушал разговор моего непосредственного начальника с его боссом. Звонок был во Франции, может, поэтому говорили открыто.
Жорж убеждал криминального генерала, что глупо "отказываться от таких рук". Что "он, мол, все равно ничего не знает и не сможет доказать". И наконец последним аргументом было "все равно через год эту ветку проекта закроем, а пока пусть бабло приносит". Поскольку Жорж и его босс никогда не закроют то, что приносит деньги, то есть проект в целом, то закрываемой "веткой", скорее всего, назначили лично меня. А учитывая суммарную стоимость фуфла, прошедшего через мои умелые руки, я могу предположить, что именно произойдет с отсекаемой "веткой".
Год, упомянутый в их беседе, уже вообще-то прошел. И дальнейшее мое существование зависит только от их жадности и возможности найти такого же рукастого хлопца.
К тому же еще одно обстоятельство наводит на меня тоску. Оно, как и вышеупомянутое, может выстрелить в любой момент и связано все с тем же треклятым "шишкиным".
Вернувшись из Перпиньяна, я, отчасти по глупости, отчасти из удали профессиональной, подделал не только подпись несчастного Ивана Ивановича, но написал с нуля и саму "перелицованную" работу.
Не знаю зачем. Руки, что ли, хотел занять. Или самоутверждался, чтобы доказать самому себе (труд этот точно не был предназначен для показа), что могу в своем ремесле все. Ну, и подействовало на психику наличие старых холстов, красок, реек и т. д. Даже кованые (!) гвоздики для натяжки холстов, с седых времен сохранившиеся, и те были у запасливых работодателей.
Вот я и расстарался, благо еще во Франции нарушил строжайшее указание Жоржа и снял копируемую картину на "цифру". Хотя если уж серьезно, я смог бы восстановить пейзаж по памяти.
Короче, получилось загляденье. Я просто испереживался, что некому похвастаться таким успехом. Не Ленку же вести в "конспиративную" мастерскую, демонстрировать ей глубину моего криминального таланта?
И все же один зритель нашелся – а ведь приводить гостей на подпольное производство было запрещено категорически! Впрочем, это был особый гость. Роджер, а если по-русски – Родион. Мой старший товарищ, благодаря которому я и попал в художественное училище, а потом – в вуз.
Роджер всегда был талантом. Пожалуй, из относительно молодых – Родион все же постарше меня лет на пять-семь – он самый крутой. Причем во всем сразу: и в рисунке, и в композиции, и в колористике. И если мне мои умения дались серьезнейшим трудом (очень не скоро техника стала автоматическим придатком идеи), то у Роджера все получалось просто так, как само собой разумеющееся.
Он же, первым из виденных мною лично, полностью съехал с горы. Так же быстро и круто, как на нее взбирался. Причем без новомодных наркотиков, на обычной русской забаве, водке.
Я встретил Роджера в январе, замерзшего, ободранного какого-то. Можно было просто дать ему денег на водку, но не хотелось. Захотелось вдруг похвастаться достижениями на профессиональном поприще. Тем более он к этому в свое время руку приложил.
И еще захотелось дать ему согреться в тепле.
Так мы оказались в моей секретной мастерской.
Там Роджер с большим интересом посмотрел мои очередные экспрессии – особенно ему понравился портрет Ленки с двумя рюмками. Я вложил в него всё: искажение геометрии – а как еще покажешь "лебединость" Ленкиной шеи? – от Модильяни. Мозаичную структуру – диффузный мазок – от Сёра и Синьяка: мне нужна была "дрожащая" статика изображения, которую дает эта техника. Двуликость – не путать с двуличностью! – моей любимой – от древнерусской школы, когда одно и то же лицо писали одновременно анфас и в профиль, создавая тайну и глубину лика.
Но, конечно, я не просто использовал чужие приемы. Я долго и упорно модернизировал их так, чтоб корни были видны, а верхушки уже росли оригинальные, то есть мои.
В общем, зацепило Роджера. Он ничего особого не сказал, но я-то видел – его зацепило.
Я, довольный, вышел в подсобку, поставить чайник. Потом пошел на улицу – забыл в машине хлеб и сыр.
Да, у меня теперь и машина есть. "Жигули-2104", полностью устраивающая меня своим объемистым кузовом. А Ленке скоро смогу купить "Матиз", она в курсе, что я отреставрировал иконы крупному коллекционеру. Если бы сказал, что так здорово начали продаваться мои собственные работы, могла бы и не поверить, поэтому пришлось врать про реставрацию.
Но вернемся к печальной истории с Роджером.
Печальной – потому что, когда я вернулся в мастерскую, моего старого друга и отчасти учителя в ней уже не было. Чайник в подсобке пыхтел. Портрет Ленки с двумя ликами и двумя рюмками стоял на мольберте нетронутым. А вот копия треклятого "шишкина", прикрытая полупрозрачной "пузырчаткой", да еще и повернутая лицом к стене, пропала!
И это было печально. Очень печально.
Афера с теми "перелицовками" была дорогой, самой дорогой, я думаю, из того, что видел на службе у Жоржа. И если наряду с ними вдруг выплывет еще и подделка – будет тот еще шухер! Подписи-то у них окажутся идентичными!
Мальчик я не маленький и отдавал себе полный отчет в том, что произойдет со мной лично, случись такая накладка в деле их "художественного" синдиката. Так что последние полгода сплю я нервно.
Хотя – с помощью ли Роджера, без помощи – но как только эти свиньи найдут следующую жертву с профессиональными навыками, на мое будущее не поставит даже самый азартный игроман.
И ладно бы только мое будущее. Они ж никогда не поверят мне, что Ленка не в курсе. А значит, опасность будет грозить и ей.
Нет, я принял твердое решение смываться при первой возможности. Денег прикопил, которые мне Жорж выдает довольно щедро. Карты поизучал – я намерен был ехать с моей женщиной в сторону юга. Так легче найти работу и прокормиться и мне, и Ленке. Затаиться года на два, на три. А там, глядишь, ситуация рассосется сама собой. За давностью времени.
Вот таков мой план.
В этот момент зазвонил мобильный.
– Привет, – Ленкин тон не предвещал ничего хорошего.
– Что случилось? – пугнулся я.
– Пока ничего, – обнадежила меня подруга. – Но скоро случится. Ты где сейчас?
– В мастерской.
– В чьей? – зачем-то уточнила она.
– В своей, – не понял ее интереса я.
– И я в ней же, – обыденно сказала Ленка. – Правда, тебя не вижу.
Ну что ж, понятно. Ленка меня в последнее время подозревает. Раньше никогда за ней этого не замечал. А тут – работы давно не показываю. Пишу-то здесь, где все материалы, а перевозить потом в свою комнатенку лень и не с руки. Значит, с тетками валандаюсь. Так, наверное, она думает.
Ладно, раз пошла такая пьянка – будет сегодня день истины.
– Лен, я в мастерской. Приезжай ко мне.
Диктую адрес. Ехать ей две остановки на метро. И еще пешком семь минут. Очень надеюсь, что за такой малый промежуток времени моя работа в синдикате не завершится. А если все пойдет удачно, то еще через час я завершу ее самостоятельно.
Неожиданно принятое решение меня успокоило: я очень устал в бесплодных размышлениях об опасности своего нынешнего ремесла. А тут, может, все разом и решится.
Ленка прибывает стремительно, злая, как фурия. Я такой ее ни разу не видел. Заходит, быстро оглядывается, раскрывает рот и недоуменно умолкает, так ничего и не сказав.
Качество оборудования и материалов впечатлило, наверное. Один медиапроектор с 50-дюймовой "плазмой" чего стоят. Рядом – ноутбук "Вайо", по стеклооптике завязанный с Интернетом. А как же, в моем производстве надо весьма тщательно подбирать и разглядывать материал.
– Это все твое? – спрашивает она. – Откуда?
– Лен, я фальшаки тачаю, – честно и сразу бухаю я.
– Как? – Она смотрит на меня с нескрываемой жалостью.
– Пришлось, – вздыхаю я. – Прижали меня так, что было не отвертеться.
– Чем тебя могли прижать, Вадька? – спрашивает она. Теперь уже безо всякой злости. Теперь она готова спасать своего мужчину любыми средствами. – Ты что, опять в карты играешь?
Ну, вспомнила! Продул я как-то в преферанс сто с лишним долларов – заметную тогда для нас сумму.
– Нет, не играю, – успокаиваю я ее.
– А что же делаешь? – теперь уже с ужасом спрашивает она. А ведь придется рассказывать. Правду – так до конца.
– Лен, я гаишников грабил. С Витьком. А потом он меня сдал этим. Новым.
– Как это? – не понимает моя Ленка, как это можно ограбить гаишников?
– Нарывался на штраф, давал взятку и снимал на скрытую камеру. Они мне платили. Помнишь, твое первое платье? А потом поймали и продали в рабство.
Ленкино лицо кривится. Сейчас заплачет. Она уже ненавидит свое первое дорогое платье.
Я обнимаю ее, глажу по пушистым мягким волосам.
– Ленка, милая, прости меня, идиота! Мне так хотелось сделать тебя счастливой!
Вот теперь она плачет по-настоящему, навзрыд.
Я сграбастываю ее руками, прижимаю к себе, целую в волосы и несу на тахту – она в моей мастерской тоже есть. Там укладываю на спину и успокаиваю любимую самым естественным образом.
– Что же теперь будет, а? – жалобно спрашивает она, даже колготки не натянув – так и болтаются на одной ноге. На лице – непросохшие дорожки слез.
Вот как я ее напугал.
– Вадь, давай сдадимся, а? – заглядывает она мне в лицо.
– Кому? – сначала не понимаю я.
– В милицию. В КГБ. Кому там сдаются в таких случаях? – Теперь она гладит меня, как маленького, по волосам. – Я тебя ждать буду, ты не волнуйся. Поближе перееду и буду ждать.
Ох, какая же я сволочь!
– Нет, Леночка. Сдаваться я не буду. Это очень серьезные люди. У них миллионный бизнес.
– И что? – не понимает мой архитектор.
– Они меня и в тюрьме найдут. Чтоб я молчал. Слишком большие деньги подвисают. А еще я за тебя боюсь. Они ж меня через тебя ловить станут.
– И что же нам делать?
Она не делит нас. Она спрашивает, что нам делать.
А что нам делать? Бежать.
Я объясняю свой план.
Надо удрать на Юг, там пересидеть два-три года, пока буча не уляжется. За это время мои "продукты" либо всплывут, либо все устаканится без потрясений. А там уже будет новая реальность. Не думаю, что они станут мстить мне всю оставшуюся жизнь.
Вот таков мой план.
Его можно было бы осуществить и полгода назад, но тогда я был без накоплений и еще не настолько напуган перспективами, как сейчас.
– Хорошо, – после некоторого раздумья соглашается подруга. – Поедем. Только не на Юг, а на Север.
– Почему? – удивляюсь я.
На Юге гораздо теплее, чем на Севере. И потом, все знают про мою любовь к Югу. Я даже Жоржа стал меньше ненавидеть, когда он вывез меня на Средиземное море.
– Все знают про твою любовь к Югу, – словно читает мои мысли Ленка. – Поэтому надо ехать на Север. У меня тетка в Медвежьегорске. У нее другая фамилия. Да и искать нас на Севере никто не будет.
Вот дает Ленка! Она уже абсолютно спокойна. Решение принято – вперед и с песней. И про Север – мудро, хоть и не люблю я его. Ведь сначала меня будут искать по местам былой славы. А вся она прорисована в Краснодарском крае, откуда я приехал в Москву и куда я поначалу и собрался. И где меня знает большое количество народу, очень большое. Что не есть в данной ситуации хорошо.
– На Север, так на Север, – соглашаюсь я. – Давай сегодня же и уедем. Они в любой момент могут прервать со мной контракт, так что тянуть не стоит.
– Как прервать контракт? – бледнеет она.
– Самым неестественным образом, – тупо шучу я. Вот же идиот, только добавил испуга.
– Тогда едем прямо сейчас! – Она вскакивает, забыв про колготину.
Мы смеемся. Вот же странно устроен человек!
– Я сейчас поеду за билетами, – говорит Ленка, приведя себя в порядок. – Дел у меня никаких важных нет. Диплом в деканате получу позже. – Моя подруга теперь тоже – дипломированный специалист!
– Не нужно билетов, – останавливаю я.
– Почему? – не понимает она.
– Потому что у меня нет паспорта.
– А где он?
– У них.
Ленка мрачнеет.
– Я из-за этого до сих пор тебе предложение не сделал, – говорю я.
– Только из-за этого? – расцветает она.
– Исключительно.
Она смотрит на меня такими глазами, что я огромным усилием воли отказываюсь от повторения наших упражнений на тахте. Черт его знает, когда вздумает прийти этот Жорж или его накачанный помощник? Подставлять Ленку под лишние риски я не имею права. И нелишних я ей нарыл уже достаточно.
– На машине поедем, – говорю я ей. – Машина куплена на Вовку Говорова, доверенность нотариальная на меня и тебя. Я, в общем-то, готовился потихоньку. А где этот твой Медвежьегорск?
– В Прионежье. На северном берегу озера.
– Круто!
Это и в самом деле круто. Я уже хочу на Север. Какие там, наверное, пейзажи! Надо будет набрать красок и холстов у Жоржа, эта тварь не обеднеет, а мне – экономия.
– Ой! Господи!
Я прослеживаю Ленкин взгляд. Она смотрит на мольберт.
– Здорово? – спрашиваю я.
– Очень, – выдыхает она. – Знаешь, все, что ни делается, – к лучшему. Там тебя ничего не будет отвлекать. Будешь только писать, ты же у меня талант.
– А есть мы что будем – грибы и ягоды?
– И их тоже, – смеется она. – Я буду работать. А через три года вернемся в Москву. С картинами.
– И с ребенком, – добавляю я. Ленка краснеет. Странные они все же люди.
Еще через часов пять мы уже едем по Ярославскому шоссе на машине, полной барахла. Подъезжаем к Переславлю-Залесскому.
Настроение не праздничное: час назад позвонила Ленкина соседка, сказала, что приходили два спортивных человека, долго звонили в дверь, а потом настойчиво ею интересовались у соседей.
Быстро они.
Значит, Жорж действительно заходил в мастерскую и прочитал мою записку. Я все же попытался их письменно успокоить: "Ничего не знаю, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу".
И все же погони не жду. Они не знают про машину. Просто неприятно и неспокойно.
– Смотри, какая красота! – улыбается моя жена.
Теперь так буду ее про себя называть. В лучах заходящего солнца сверкают бесчисленные купола церквей. Здесь их очень много – и отдельно построенных, и в монастырских ансамблях.
– Хочешь, покажу тебе город?
Ленка благодарно улыбается.
Я был здесь на практике, знаю город хорошо, а торопиться нам, по большому счету, некуда.
И еще: я буквально физически ощущаю спавшую с меня каменную глыбу.
Глава 16
Второй сон Бакенщика. Мальчик из Маалена
Место: юго-восточное Средиземноморье.
Время: три тысячелетия до точки отсчета.
Он появился из предрассветной мглы, как будто и в самом деле созданный из ночного воздуха: легкий, тонкий, почти бесплотный. Даже его козочка, ни на шаг не отходящая от своего хозяина и характером более похожая на собаку, и та была весомее, физичнее, что ли. И шерсть белая, довольно длинная и густая. И маленькие, однако вполне осязаемые острые рожки, венчающие тонкую морду.
Нет, коза была вполне похожа на козу, разве что малость тщедушная.
А вот мальчик точно не был похож на обычного мальчика.
И дело не только в том, что он не бегал, не кричал и не кидал камни – тихие мальчики хоть нечасто, но и в те времена попадались. И не в том, что говорил он мало и неохотно (и никогда – пока его о чем-то не спрашивали), малословных в то время тоже было немало.
А в том, что глаза у него были точно нездешние.
Это было сразу заметно.
Глаза здешних тут же выказывали быстрый поиск явной и немедленной выгоды. Или хотя бы живой интерес к тому, что они видели.