Это была их последняя попытка зачать ребенка. Ездили сначала в Омск, потом – в Новосибирск. Собирались в Москву, но после того, как симпатичный, явно сочувствовавший им доктор объяснил суть жениных проблем, надежд практически не осталось.
…А они так радовались тогда!
На третий год жизни на Реке нежданное половодье смыло их первую, доставшуюся в качестве служебного жилья, избенку. (В отцовские древние хоромы Бакенщик тогда еще не переехал: тяжело было ходить по половицам, по которым совсем недавно ступали и его мать, и отец, – слишком рано и слишком неожиданно они покинули своего единственного сына.)
Весна была удивительно быстрая. А еще в верховьях взрывали лед, чтоб уберечь мосты. Вот казенная хата и поплыла, вместе со всеми вещами. Бакенщик бросился на лодке догонять. Жену брать не хотел. Тогда она просто сиганула в ледяную воду, пришлось вытаскивать отчаянную на борт. Основное имущество спасли, да и Галинина простуда показалась тогда несильной. Отлежалась пару дней и пошла – дел-то по весне немало. А вон как все тягостно оказалось…
Бакенщик нашел статью об искусственном оплодотворении, когда семя мужа зачинает жизнь в яйцеклетке жены не в ее организме, а "ин витро" – в пробирке, грубо говоря. Однако сочувствующий доктор в их случае и этот путь не рекомендовал. Мучений много, а результат – крайне сомнительный. Порекомендовал же взять ребенка из роддома. Брошенного.
Долго над этим думали. Очень сомневались. Галина боялась за дурную наследственность, а Бакенщик – за непонятность ситуации. Ведь его собственное Служение он должен был передать первенцу. Будет ли его первенцем ребенок чужих, неведомых родителей?
В общем, ничего не придумали толком, отложили решение на потом. А время летит быстро, и чем старше люди, тем быстрее летит. Так что это "потом" само собой стало каким-то уж очень отдаленным, практически нереальным.
И вдруг все закрутилось в каком-то бешеном ритме.
Сразу по прибытии из Новосибирска – раздеться толком не успели – обнаружили на столе два запечатанных длинненьких конверта.
В принципе, это их не удивило. Точнее, не так. Не странный метод доставки почты их удивил. Раньше избы вообще не запирались, сейчас – запираются, но ключ лежит под ковриком у входа, кому надо – найдет. Вот кто-то, проплывая мимо, и забросил конверты. Удивило другое: писем ниоткуда не ждали. И Галина осталась без родни, и он. Может, потому так друг за друга и держатся?
А письма оказались из туристического агентства. Его заметный красный логотип был на каждом конверте. И выпали из конвертов две путевки. Да не куда-нибудь, а в город Иерусалим, о котором знали, конечно, но уж очень он был далеко от их сибирской Реки. Во всех смыслах далеко.
Бакенщик сначала даже звонить не хотел по указанным телефонам. Хоть и были именно их фамилии вписаны, но ясно ведь, что ошибка. Не только сами ничего не заказывали, но даже и во всяких викторинах телевизионных не играли, и на призывы заполнить какие-нибудь сомнительные анкетки тоже никогда не откликались.
Тем не менее позвонил. Галина настояла. Отчего-то ей вдруг до дрожи захотелось в этот далекий и неведомый Иерусалим, и хотение было явно связано с так и не свершившимся чудом ее деторождения. По телефону агентства ответили, что все нормально, можно выезжать в указанные даты. На крик Бакенщика (связь с переговорного пункта была неважной), кто заплатил, со смехом, после паузы для уточнений, ответили: да вы же сами и заплатили, Иван Григорьевич!
Действительно смешно. Кстати, он уже и от имени своего почти отвык. Некому особо по имени называть.
А вот, оказывается, поехал Иван Григорьевич в столицу нашей Родины и путевку оплатил, хоть не помнит про это ничего – ни про турфирму, ни про путевки. К тому же есть еще одно немаловажное обстоятельство: Иван Григорьевич Кузнецов посещал Москву только раз в жизни, и то проездом: когда возвращался с Северо-Запада в Сибирь. То бишь два десятилетия тому назад, в другую эпоху и в другой стране.
Бакенщик любил жизненную ясность, но здесь даже обрадовался: нет, не зря отец велел ему осесть на Реке! Что-то, значит, есть реальное в их семейном, столь странном, жизненном призвании. А Галина просто обрадовалась. Даже вникать не хотела, что да откуда. Ей вдруг показалось, что поездка в Святой город, видевший множество удивительных чудес, вполне могла бы привести к совсем небольшому (но так ей нужному) чуду. И ее вовсе не удивило, что под путевками в конвертах лежали и авиационные билеты. Омск – Москва – Иерусалим. И, соответственно, обратно.
Полет запомнился мало. Суматоха при пересечении границ, внимательные израильские пограничники – особенно на обратном пути, когда вылетали из "Бен-Гуриона".
А вот светлокаменный, будто висящий в жарком мареве (это после сибирской-то зимы!) Иерусалим сибиряков потряс. Они не пропустили ни одной экскурсии, ни одного слова их замечательного гида. Четыре дня без устали – по древним камням странного, такого волшебного, такого простого и такого непонятного города.
Пятый день – день отдыха. Хотели снова убежать в Старый город, набрать подарочков для немногочисленных знакомых, но не пошли. Никто ничего не говорил. Просто не пошли, и всё. Провели весь день в номере. Много спали.
Проснулись одновременно, ближе к вечеру. Освежились в душе (Бакенщик не доверял кондиционерам и выключил их сразу по заселении) и так же, не сговариваясь, вышли на балкон.
Солнце уже начало спускаться, золотя купола храмов и отсверкивая на белых камнях. Гостиница не была высокой, но все же многие плоские крыши оказались внизу. И было тихо-тихо.
Галина робко взглянула на мужа: может, сейчас и есть время для чуда? И Бакенщик проникся тем же ощущением. Может, и есть.
Он осторожно взял жену на руки – Галка больше не юная худенькая девчонка, да и сам стал не то что раньше, но бережно взять ее на руки сил пока хватает. Отнес на их широкую – метра два, не меньше – кровать. Сам снял с нее юбку. А больше на ней после душа ничего не было.
Галина легла на спину, закрыла глаза и сжала кулаки на счастье. Потом вдруг сказала:
– Нет!
– Что нет, Галка? – даже слегка обиделся Бакенщик, уже почти всё успевший.
– Надо подушку подложить, – почему шепотом сказала она. – Так лучше. Быстрее доберутся.
Бакенщик не возражал. Хоть десять подушек, лишь бы быстрее добрались.
Он обнял жену, прижался к ней всем телом. Галина тихо застонала и теперь уже до самого конца не открывала глаз.
Потом тихо лежали вместе, по-прежнему обнявшись. Тело Галки все еще было нагим, но желания у Бакенщика теперь были совсем другими – чтобы все-таки то, что с такой любовью из него вышло, дошло до того, что с такой любовью этого ждало.
У Галки заблестели глаза.
– Может, получится? – спросила она.
– Будем надеяться, – тихо сказал Бакенщик.
Не получилось.
Следующая неделя у них была на Красном море, в Эйлате. А потом, еще через неделю, уже в Омске, где чуток задержались у старинных приятелей, проснувшись утром, вдруг поняла: нет, не беременная, чудес не бывает.
Все утро тихо проплакала. Потом рассказала мужу.
Такое ожиданное, но не свершившееся чудо больно ударило по ним. Захотелось домой, в белый стылый покой зимнего приречного хутора. Простились с хозяевами и пошли на вокзал.
Через несколько часов вышли на перрон их поселка. Оттуда – всего двадцать с небольшим километров, правда, без дороги. Но Река и зимой, и летом – дорога, либо для лодки, либо для саней. Осталось только договориться с одним из немногочисленных ныне хозяев лошадок.
Мороз после теплого вагона пощипывал изрядно. Зашли на секунду в здание вокзальчика, погреться. Чуть постояли – и снова на выход, в ту же дверь, что вошли.
Но что это?
На деревянной, занесенной снегом, скамье у входной двери – странный маленький сверток. Только что проходили мимо – его не было. Копошащийся сверток. И даже (когда Бакенщик к нему наклонился) слегка попискивающий.
Галка сразу все поняла. Схватила на руки. Прижала к груди. Глаза стали сумасшедшие – попробуй, отними!
Но Бакенщик, хоть и шокированный, умел держать себя в руках. Он огляделся по сторонам. Сейчас подскочит дурная мамашка, начнет искать малыша.
Нет, никого не было.
Бакенщик снова зашел в крошечное здание вокзала.
И там никого.
Уже понимая ненадобность этого, вышел через другую дверь на маленькую привокзальную площадь. Там вообще не было ни единой души – несколько сошедших пассажиров успели уехать или уйти.
– Здесь женщина три минуты назад не появлялась? – спросил у сонной буфетчицы.
– Здесь теперь до "горбунка" никто не появится, – незлобиво сказала она. "Горбунок" привозил по узкоколейке рабочих с леспромхозовских делянок.
Бакенщик не стал рассказывать ей про найденный сверток. "Значит, не удержал себя в руках", – отвлеченно подумал он о себе в третьем лице. И значит, эта глупость все-таки будет сделана.
– Пошли уже, – торопила его Галина, бережно неся драгоценную, почти невесомую ношу. – К вечеру совсем приморозит.
Но Бакенщик не дал себя уговорить, пока не зашел в расположенный там же отдел внутренних дел, такой же крошечный, как вокзальчик, да и как сам поселок.
– У вас нет заявлений о пропаже детей? – в лоб спросил он тоже сонного немолодого лейтенанта.
Тот хоть не близко, но Ивана Григорьевича знал.
– Вы что там, на реке, совсем одичали? – улыбнулся он. – Когда это у нас дети пропадали?
– Младенец, – уточнил Бакенщик. – Грудничок. Месяца два.
– Ты всерьез, что ли, Григорьич? – удивился лейтенант. – Сейчас Катьке позвоню, узнаю.
Его жена (очень удобно) была единственной паспортисткой поселка.
– Кать, у нас младенцы не пропадали? – спросил лейтенант без разгона.
И отставил трубку от уха, потому что оттуда такое рвануло!
– Опять нажрались с Михалычем? – вопила трубка. – Тебе еще дров три телеги колоть! Воду таскать! А вам бы все ханку жрать!
– Кать, это не я, это Бакенщик интересуется.
– Бакенщик? – на том конце провода затихли. – Не ври. Дай ему трубку.
– Иван Григорьич, скажи ей, – взмолился лейтенант, явно опасавшийся своей боевой подруги.
– Это Кузнецов, – сказал Бакенщик. – Детки в поселке все на своих местах? Груднички, я имею в виду.
– Да нет у нас в поселке грудничков, – уже без ора грустно сказала фамильная милиционерка. – С полгода уже никто не рожал. Садик закрыли, скоро и школу небось закроют – все равно ходить некому.
– Понятно, – нейтрально сказал Бакенщик, чтобы закончить разговор. – А кто, кроме нас, с поезда сошел? – поинтересовался он у лейтенанта.
– А сам не видел? – удивился дежурный. – Витька Нефедов со своей бабой и бригадир леспромхозный – не со своей.
– И все? – усомнился Бакенщик.
– И все, – отчеканил мент. – У меня ж техника!
Он самодовольно показал на довольно большой черно-белый монитор, экран которого был поделен поровну. Левая половина показывала перрон, правая – привокзальную площадь. И там, и там – пусто, не считая Галки со свертком.
– А это чудо твое с записью или только показывает? – спросил Кузнецов.
– Вообще-то с записью, – честно сказал милиционер. – Нас учили, как включать. Но я забыл.
– Понятно, – улыбнулся Бакенщик.
Может, вот такое и есть оно, чудо? Чего не бывает на свете!
– А что твоя в руках держит? – теперь поинтересовался дежурный, впрочем, безо всяких подозрений.
– Куклу везем. В Святове заказывали. Внучка к ним летом приедет.
– Предусмотрительные, – снова ухмыльнулся милиционер. – До лета еще пилить и пилить.
– Да уж, – закончил беседу Бакенщик, попрощался и вышел к явно нервничавшей жене.
В итоге пошли к одному из хозяев лошадей, к старику Зауру. Его дом был совсем покосившимся, но в нем было тепло и удивительно по-летнему пахло травами.
Почему к Зауру? Только значительно позже Бакенщик вспомнил, что про Заура ему говорил отец. Мол, будет нужда, иди к Зауру. Так за эти годы ни разу и не зашел – нужды не было. Да и какая нужда может заставить степенного серьезного человека идти в гости к городскому сумасшедшему?
Заур встретил их без удивления. Как будто через день заглядывали. Совсем старик, раза в два старше Бакенщика.
– Значит, началось, – вот все, что сказал.
Что началось, зачем началось, а также когда и чем кончится, предоставил догадываться самим. Зато угостил травяным чаем и медом. Вот в этом Бакенщик хорошо разбирался – хороший мед был у старика.
– Боимся ребенка заморозить, – прервал затянувшуюся паузу Бакенщик.
– Не бойтесь, – буркнул дед. – Это дитя не замерзнет.
– Какое это? – спросил Бакенщик.
Ответа не дождался. Только чая ему подлили горячего.
– Чем же его кормить? – заволновалась Галина: на дедовой "кухне" ничего детского не наблюдалось.
– Грудью, – односложно ответил Заур.
– Как это? – удивилась она.
– Разденься и корми, – буркнул старик. – На меня не смотри. Я уже не мужик.
Галка очумело посмотрела на мужа. А чем он ей мог помочь?
Она подошла к рукомойнику, ополоснула пальцы, залезла себе под кофту. Выдохнула:
– О-ох!
Через некоторое время младенец удовлетворенно зачмокал у ее груди.
Бакенщик почему-то не удивился. Он вообще теперь мало чему удивлялся. Единственно, может, тому, что младенец оказался девочкой. Интересно, слово "первенец" может относиться к девочке?
Утром Заур запряг маленькую, местной породы, лошадь. Набросал в сани соломы и сена, дал два огромных, небось еще его деда, тулупа.
– Ну, давайте, – своеобразно попрощался он с гостями. Сам лезть в сани дед явно не собирался.
Жена с младенцем уже сидела в санях, но Бакенщик на минуту задержался. Подошел к старику близко. Совсем вплотную.
– Будь ты человеком! Объясни, что происходит?
Как с валуном поговорил замшелым. Никакого эффекта.
– Когда отец умирал, сказал, в случае чего идти к тебе.
Валун ответил:
– Ну, ты и пришел.
– А дальше что?!
– Не знаю. Дальше уже без меня будет. Умру я на той неделе, а первенца у меня нет.
Бакенщик, ошарашенный, стоял перед стариком.
– Лошадь себе оставь. Там на них не ездят, – закончил свою речь Заур.
Бакенщик поднял лицо, посмотрел на Заура. Глаза старика улыбались. Не смеялись, а именно улыбались, довольно и весело.
"Началось", – вспомнил Иван Григорьевич.
…А две длинные, узкие, как индейские пироги, лодки плыли тем временем по измелевшей и подзаросшей Реке. У дома Бакенщика встали, высунув носы на пологий песчаный берег.
Мужики выскочили на сушу, еще немного продернули лодки из воды и крепко принайтовили их нейлоновым шнуром к торчавшей из земли коряжине.
– Все, приплыли, – сказал Бакенщик гостю. – Пошли в дом.
– Пошли, – весело согласился Валентин Сергеевич, держа в одной руке свой рюкзак, а в другой – сумку с подарками.
Галина вышла на порог. Обычно она очень тепло относилась к питерцу, но в этот раз повела себя как-то странно: встала практически на пути мужчин и, кроме радушного приветствия, Валентин Сергеевич от нее ничего не услышал.
– Может, на улице позавтракаем? – предложила хозяйка.
Да, так гостей здесь раньше не встречали.
– Мать, он в курсе про ребенка, – усмехнувшись, сказал Бакенщик.
Галина застыла, не зная, что сказать.
– Да уж, – с обидой сказал питерец. – Полностью в курсе. Даже не знаю кто, мальчик или девочка.
– Девочка, – впервые улыбнулась Галина. – Чудесная девочка.
– Вот черт! – расстроился Валентин Сергеевич. – Я почему-то уверен был в мальчике. Ты же все о первенце мечтал. Вон автомат даже привез, чтоб от врагов отбивался, – и он достал из сумки детское подобие "калашникова". – Сами виноваты. Предупредили бы по-людски – привез бы куклу.
– Да ладно тебе, – обнял его за плечи Бакенщик. – Галина, проводи гостя в избу.
Галина открыла до того прикрытую дверь, но по ее лицу питерец понял, что женщина все равно недовольна его вторжением. Впрочем, ему все равно. Если его помощь не нужна, то и ладно. А если нужна, то наплевать на Галинино нежелание делиться семейными тайнами.
Он вошел в теплый коридор, затем, сняв сапоги, – в большую, с четырьмя окнами на реку и одним на рощу, "залу".
Ребенка нигде не было.
"Так и есть", – подумал питерец. В два с половиной года здоровое дитя должно было бегать самостоятельно.
И тут же с радостью понял, что ошибся – дитя, несомненно, было здоровым. Оно прибежало из светелки с такой скоростью и шумом, что аж страшно стало. Вернее, не прибежало, а прискакало: в голубом платьице в белый горошек, но на боевом коне, состряпанном любящим папашей из нетолстого ивового ствола. В коротеньких тонких косичках – два любовно завязанных мамой белых банта.
О коне стоит сказать отдельно. Конь был без копыт, зато с матерчатой головой, на которой самыми заметными частями были картонные уши и глаза из пуговиц – тоже явно Галинина работа.
– Потише, доченька, – нежно сказала Галина. – Опять коленки сшибешь.
– Я аккуратно, – очень тщательно выговаривая буквы, даже с "р" у нее не было проблем, не согласилась девчонка. И тут же увидела незнакомого человека.
Остановилась, замолчала. И даже стала как будто меньше.
"Дикарка", – подумал питерец. Щеки с румянцем, крепкая, тугая вся – но общаться не с кем, а потому дикарка.
– Здравствуй, девочка! – сказал он, присев на корточки, чтобы уменьшить разницу в росте. – Меня зовут дядя Валя. А тебя как?
Девочка растерянно переводила взгляд с папы на маму и ничего не отвечала.
– Стесняется детеныш? – спросил он у взрослых. – Ничего, на новом месте разойдется, там детей много.
Он был искренне счастлив, что у ребенка его лучших друзей никаких заметных патологий не наблюдается.
– Да нет, не стесняется, – сказал Бакенщик. – Просто ждет указаний.
– От кого? – не понял гость.
– От меня с мамой, – улыбнулся хозяин. – Так, дочка? – он погладил ее по белокурой нежной головке.
– Так, – подтвердила девочка и на всякий случай спряталась за мамину юбку.
В отличие от мужа Галина не улыбалась. Ей было страшно и тревожно, как всякий раз, когда что-то из внешнего мира касалось ее маленькой дочки: будь то приезд (точнее, "приплыв") участкового педиатра – он вполне мог заметить возрастное несоответствие, – либо визит с ребенком в паспортный стол для официальной фиксации ее появления на белый свет.
Там, как и в случае с педиатром, все прошло отлично – Галина с Бакенщиком приехали в поселок через два года после нежданного обретения дочери, девчонку обернули в одеяло, и та вполне сошла за годовалую.
А про странные вопросы Бакенщика никто и не вспомнил. (Хотя он потом еще раз наводил справки про утерянных детей, для очистки совести. И даже не боялся читать ответ, уже точно зная, что этот ребенок – только его и Галины.)
– Ладно, девушки, – неожиданно решился Бакенщик. – От мира не спрячешься. И Валентин не чужой.
– Можно говорить все, что хочу? – очень по-взрослому спросила девчонка.
– Можно, – подтвердил отец.