"Ззабери, ЗзабериЭттПарень, ВедьДляТогоТтСсоздан, ЯТеперьТвёрдоЗзнаю... ДляЭтогоТтПришшёлКкМнеМногоЛетНаззад, ВотПочемуТвояМатьСсделалаТоШштоСсделала... ТыМмояВтораяЖжизнь, ВторойМойШшанс, ВтораяВззможностьЧего-ТоДостичь, СсделатьСсёПравильно, БольшшеЯНеБудуХодить По КраюСобственнойВшшивойЖиззни, Больше Никаких ЗакрытыхДверей, Упущщенных Возможностей... Ты Изменишшь Это, ты Сделаешь ЭтоДля меня, Брюсстер, Ты Сделаешь Ссё как надо, МойСсломленныйДухПерейдёт к тебе, МоёЖалкоеТело Сстанет твоим, ЯЧувствую, это уже происходит, МнеУже лучше, Речь возвращается... ЗабериЭтоПрочь, мальчик, ВедьТыБолеешьДушойЗаМеня, Ты Любишь меня, Это Правда, Сердцем чую, и ты Знаешшь это тоже, вссе эти годы я ДавалТебе крышшу НадГоловой, кормил тебя, ведь это же Что-тоЗначит, пусть не всё было как надо, нет, НеВсё, но была семья, НастоящаяСемья, мы ЗаботилисьДругОДруге, как ты заботишься обо МнеСейчас, ну что же, что я иной раз ВёлСсебяПлохо, сс кем не бывает, НоТыЖеПрощаешь меня за это, ты же всё понимаешь, ТебеНаМеня не плевать, и я благодарен тебе, Брю... благодарен, потому что сегодня ты осознал своё место на этой грешной земле... своё место и свою цель - СпастиМеня, ТвоегоБедногоСтарого дядю Хойта... я чувствую, ОноУходит, онемение, тяжесть уходят... укради их, Да, ВотТак... А я этого не забуду, Брю, я ПоставлюТебе самый большой, самый роскошный памятник из мрамора, и мы с Коди будем приходить часто-часто, и приноссить тебе цветы на день рожждения, и врата рая Расспахнутся Для тебя за то, что ты сделал сегодня, поэтому забери это, забери это от меня, Брю, как тебе на роду написано... Это то, для чего ты здесь..."
(VI)
Пытаюсь говорить, но язык не слушается, он ленив и неповоротлив, и жизнь иссякает, покидает меня... Нет, это не может так кончиться, разве такова моя цель - умереть вместо дяди, но моя плоть угасает, левая нога, левая рука, левая половина тела умерла, и за нею следует вторая, это катастрофа, коллапс, потому что я всё ещё волнуюсь за дядю - достаточно, чтобы попасться в ловушку; мысль о том, что он выйдет отсюда живой и здоровый слишком невыносима - я не хочу этого - я хочу прожить СВОЮ жизнь, а не ЕГО смерть, а тогда я должен прекратить его жалеть - должен убить собственную душу задушить сострадание и сочувствие к человеку который растил меня долгие годы - смогу ли я сделать это дядя Хойт сейчас когда либо вы либо я? Смогу ли найти в своём сердце силы отказаться от собственного сердца? Я погружаюсь в себя глубоко-глубоко даю онемению захватить всё моё тело проникнуть в то место где живёт сострадание и очистить его так чтобы я мог оставить вас - вас, но не любовь, не ненависть, оставить вас во тьме и арктическом холоде - вы мне безразличны, вы мне не нужны, ни сейчас, ни когда-либо... и вот... и вот... Моё лицо медленно оживает - мне плевать, что станется с вами, дядя Хойт - я могу теперь пошевелить ногами - и вы, чувствуя, как возвращается ваша судьба, пытаетесь ухватиться за меня - но своей здоровой рукой я делаю то, чего никогда не смог бы раньше - размахиваюсь и всаживаю кулак в вашу скулу, и вы падаете - я вижу ваше лицо - оно оплывает, немеет, инсульт возвращается к вам, как жидкая грязь, стекающая в яму - оживает и моя вторая рука - ноги ещё слишком слабы и не удержат меня, но я ползу к двери на четвереньках, и вы воете в ожесточении - ваша судьба теперь снова ваша, не моя - и если мне удастся уйти подальше и забыть о вас на достаточно долгий срок, ваша судьба настигнет вас - и я выбираюсь за дверь, падаю с крыльца, барахтаюсь в грязи, пока неспособный встать на ноги, но я ползу, ползу, и чем дальше от дома, тем мне легче, и вот я уже могу подняться, я на краю того круга, до которого простирается мой дар - и больше не чувствую вас, дядя Хойт, не чувствую совсем. Теперь я могу идти - прихрамываю, но могу, и изо всех сил мчусь к воротам. Ваша смерть теперь ваша, дядя Хойт, что посеешь, то и пожнёшь. А скоро вы узнаете, вправду ли Господь настолько милостив, чтобы простить вас. Потому что я не прощу.
(VII)
Я ищу Коди.
Тащусь через стоянку,
Подволакивая одну ногу,
Глаза режет свет неоновых вывесок торгового центра,
Как это прекрасно, когда слепит глаза.
Коди возит ложкой
В вазочке с раскисшим безобразием цвета лилового хаоса,
Наблюдает, как я звоню в "скорую"
По чужому мобильнику;
Он ничего не говорит, когда мы выходим на улицу,
Ничего - когда поворачиваем к дому,
Ничего - даже когда дальний вой сирен становится громче."Возьми меня за руку, Коди".
"Я не младенец!"
"Я сказал, возьми меня за руку!"Потому что это нужно не только ему.
Это нужно мне.(VIII)
Мы с Коди идём домой -
Страх переходит в ужас,
Ведь всё теперь изменилось.
Мой дядя.
Тот, что истерзал меня,
Не тронув даже пальцем,
Развалина, дышащая ладан,
Жертва всесильного времени.
Дом посреди пустыря.
Туда
Я должен вернуться,
Дрожа от дурных предчувствий,
С холодными и липкими руками,
В дом, где обитает смерть.
ТЕННИСОН
41) Incommunicado
У дяди Хойта не было похорон.
Его бывшая супруга попросила кремировать его, а урну отослать ей в Атланту. Интересно, чтó горящие гневом женщины делают с прахом их бывших мужей? Во всяком случае, дядюшке легче, чем Брюстеру, у которого выдалась просто адская неделька.
ПЯТНИЦА: Дядя Хойт умирает при таинственных обстоятельствах.
СУББОТА: От Брюстера нет никаких вестей, так что нам приходится довольствоваться слухами, и не только о том, как всё это произошло, но и о том, где Брю с Коди сейчас. Мы с Бронте ничего, совсем ничего не знаем и попросту сходим с ума. Достоверных сведений нет вообще, а от того, что мы слышим, волосы встают дыбом. Варианты ответов, выберите верный:
А) "Говорят, Громила застрелил дядюшку и дал дёру".
Б) "Говорят, Громила задушил дядюшку, и теперь с этим разбирается ФБР"
В) "Говорят, дядюшку замочила мафия, а Громила теперь под программой защиты свидетелей".
Г) "Говорят, у Громилы вообще никогда не было дяди, а Ральфи Шерман утверждает, что у них в подвале нашли материалы для изготовления атомной бомбы".
Мы - единственные, кто близко знает Брю, и потому можем смело утверждать, что правильный ответ - это
Д) Ни один из вышеперечисленных.
ВОСКРЕСЕНЬЕ: Бронте, в жизни никого не ударившая - если не считать меня - на улице вцепляется в волосья какой-то чирлидерше, посмевшей обозвать Брюстера психом. Молодая леди теперь ещё долго будет лишена возможности трясти своими помпонами. "Добро пожаловать на Тёмную Сторону", - говорю я сестрице. Она почему-то не смеётся.
ПОНЕДЕЛЬНИК: По школе проносится известие, что при вскрытии в мозгу дяди Хойта обнаружили тромб. Инсульт. Однако слухи уже разгулялись вовсю, их не остановить, и особо тупые шепчутся по углам: мол, инсульт - это для отвода глаз, на самом деле Громила укокошил своего родственничка. От самого Брюстера - ни слова.
ВТОРНИК: Бронте берёт в оборот нашего школьного психолога - долговязого, похожего на удава типа, который, по моему мнению, отнюдь не распространяет вокруг себя ауру безопасности и доверия. Поначалу тот ни в какую не колется, отговариваясь личной тайной пациента, но Бронте мастерски умеет заговаривать змей.
Наконец, она немного успокаивается - ей удаётся вытащить из удава кое-какие достоверные сведения. Брю и Коди сейчас живут у соседки, миссис Гортон - когда-то она была учительницей Коди в подготовительном классе, а теперь на пенсии. Миссис Гортон увидела полицию у дома Брю, забеспокоилась, а поскольку социальные службы так и не отреагировали, то она забрала ребят к себе.
Прошли ещё целые сутки, прежде чем социальный работник соизволил появиться на пороге её дома.
СРЕДА: Наконец-то Брю позвонил нам. Теперь картина немножко прояснилась. По всей вероятности, мистер и миссис Гортон - важные персоны в их церковном приходе, что означает: они - Столпы Нравственности, Образцы Добродетели, и вся их жизнь строится на принципе "Что бы в этом случае сделал Иисус". Проблема в том, что поскольку они сами - образцы, то и Брюстер с Коди тоже должны стать таковыми, то есть живыми свидетельствами милости Божией. Уж кому-кому, а Брю совсем не улыбается привлекать к себе внимание подобным образом.
- Что-то это всё сильно по-гекльберрифински, если хочешь знать моё мнение, - заявляет Бронте, кладя трубку. - Они там держат Брю с Коди под замком и пытаются их "окультурить". Оказывается, это они до сегодняшнего дня не разрешали Брю позвонить мне. А ведь даже в тюрьме узник имеет право на один звонок, разве не так?
Я подозреваю, однако, что у Брю несколько другие причины для того, чтобы стать incommunicado, но на этот счёт я не распространяюсь.
ЧЕТВЕРГ: В школе Брю пока ещё не появился, и никаких сведений о том, когда это произойдёт, и произойдёт ли вообще, нет. Может, социалка переведёт их с братом в какое-то другое место.
Во второй половине дня Бронте наносит Гортонам визит. Она тащит меня с собой - для моральной поддержки.
Дверь нам открывает миссис Гортон.
- Брюстера и Коди нет дома, - говорит она, но её враньё тут же разоблачено: из дверей вылетает Коди и набрасывается на мою сестру с объятиями, едва не сбивая её с ног.
- Брюстер спит, - говорит миссис Гортон, но я успеваю заметить его в окне второго этажа - он выглянул между ставнями и тут же спрятался. Что-то для Образца Добродетели миссис Гортон слишком много врёт.
Она рассказывает, что всю эту неделю врачи мучают мальчиков всякими медицинскими и психологическими обследованиями. Принимая во внимание многочисленные следы побоев на теле Брюстера - без сомнения, причинённые его покойным дядей - у врачей полно работы.
- Мне всего лишь нужно поговорить с ним, - умоляет Бронте.
- Он никого не хочет видеть.
На этот раз миссис Гортон говорит правду, и Бронте это понимает. Вижу, как больно ранит её нежелание Брю увидеться с нею.
- Пожалуйста, передайте ему вот это, - говорит она. - Скажите, что это от Бронте.
Она протягивает бывшей учительнице небольшой томик в обложке пастельных тонов - слащавые стишки, какие продают обычно в киосках с поздравительными открытками. Уж конечно это не та поэзия, которая по душе Брюстеру. Однако миссис Гортон при взгляде на расписанную розочками книжку растрогана почти до слёз.
- Конечно, передам, дорогая.
Мы уходим домой. Миссия провалилась.
- Неужели ты думаешь, что он будет в восторге от этого сюсюканья? - спрашиваю я.
- Это не для него, - объясняет Бронте. - Это для неё. Надо же к ней подмазаться. Тогда в следующий раз она впустит меня!
Поправка: миссия завершилась успехом.
ПЯТНИЦА: Бронте предпринимает собственное расследование и не гнушается подслушиванием. Из разговоров учителей между собой мы узнаём о проблеме:
В ситуациях, подобных нынешней, социальная служба готова перепрыгнуть через собственную голову, чтобы как можно скорее поместить детей к приёмным родителям. Фактически, любой, у кого полицейское досье чисто, может стать опекуном. А поскольку Гортоны уже забрали себе Брю и Коди, они в списке потенциальных опекунов стоят на первом месте. Однако выяснилось, что мистер Гортон в молодости, ещё до того, как нашёл Бога, отсидел шесть месяцев за угон автомобиля; хотя его преступление давно стало достоянием истории и Бог скушал его и не подавился, в глазах закона он запятнан. Чета Гортонов не сможет стать приёмными родителями.
Им, без сомнения, откажут, это лишь вопрос времени. А тогда Брюстера и Коди заберут из дома Гортонов и поместят в государственный дом, где любовь и внимание распределяются по принципу свадебного пирога: чем больше едоков, тем меньше достанется каждому.
42) Диккенсовское
В эти выходные Бронте осеняет Великая Идея. Как я и предчувствовал.
Воскресенье. Мы моем мамину машину. Похоже, скоро начнётся дождь, но эта работа даёт нам возможность ускользнуть из дому. Наши мозги и руки заняты - ну, вы знаете, что говорят про безделье, которое корень всякого зла и всё такое. Мы обрызгиваем машину шампунем, не обращая ни малейшего внимания на то, что одно из окон открыто и внутренняя обивка уже вся насквозь мокрая - всё равно мама ругаться не будет. Она больше на нас не кричит - боится, что мы закричим в ответ; ведь в последнее время у нас против неё куда более мощное оружие, чем у неё против нас. Из чего недвусмысленно следует, что теперь мы с Бронте обладаем сверхвластью в рамках нашей отдельно взятой семьи, а сверхвласти никто в здравом уме не осмеливается бросить вызов. Но если честно, я бы предпочёл, чтобы всё вернулось на свои места и в регионе воцарилась стабильность.
- Гортоны получат отказ, это ясно. - говорит Бронте. - И ты знаешь, что тогда произойдёт. Их засунут в какой-нибудь приют, или в богадельню, или ещё куда...
- Сейчас не времена Диккенса, - возражаю я. - Богаделен давно уже нет. Двадцать первый век на дворе!
Правда, я не имею понятия, что собой представляют современные сиротские приюты. Раз в месяц на ручке нашей входной двери появляется пластиковый пакет жеманного розового цвета с надписью: "Подайте ненужную вам одежду такому-то дому для таких-то-растаких-то детей!" Ещё я в курсе, что Брюстера ужасает перспектива угодить в один из этих приютов.
- Куда бы они ни угодили, ничего хорошего их там не ждёт, - произносит Бронте, выкручивая свою губку так, будто жаждет придушить её.
Я точно знаю, к чему она ведёт - говорю же, что уже давно этого жду, но решаю не портить ей удовольствие самой высказать свои соображения. Прикидываюсь дураком.
- Может, найдутся какие-нибудь другие приёмные родители? - предполагаю я.
- Только этого ещё Брюстеру с Коди не хватало, чтобы их только и знали перекидывали из одного дома в другой! - Она разбрызгивает шампунь по капоту широкими извилистыми линиями, и переходит к сути: - Да это просто курам на смех! Ведь у нас свободна большая комната - как раз для них обоих!
Я накладываю маленькие, ровные завитки пены на заднее стекло и не тороплюсь отвечать. Наконец, выдаю фразу, которую она так ждёт:
- Но в комнате для гостей живёт папа.
Она пожимает плечами.
- Подумаешь. Не навечно же он там обосновался.
На это я ничего не возражаю - а зачем? Ведь у нашего папы в том, что касается ночлега, целый набор вариантов: он может, например, вернуться в свою прежнюю спальню и делить её с мамой; или он может переехать жить в другое место; может, в конце концов, разбить палатку на заднем дворе - словом, колесо рулетки всё ещё вращается, и неизвестно, какой цвет - красный или чёрный - выпадет нашему папе, упокой Господи его душу.
- Даже если бы мы отдали им свою гостевую, - рассуждаю я, - неужели ты думаешь, что наши родители позволят твоему бойфренду жить с тобой под одной крышей?
- Они не ретрограды какие-нибудь, - парирует Бронте, - а кроме того, мы сексуально неактивны, чтобы ты знал, спасибо всем большое.
Я ухмыляюсь.
- Это ты сейчас так говоришь.
Она швыряет в меня мокрой губкой. Я уклоняюсь, и губка шмякается о почтовый ящик.
- А, забудь, - сердито ворчит она. - Я ничего не говорила. Всё равно идея глупая.
Но она ошибается. Я вспоминаю тот день, когда мы играли в баскетбол. Как отлично мы с папой чувствовали себя - словно прежняя, сплочённая семья! И Брю в неё неплохо вписывался. Может, нашей рулетке вовсе не обязательно выбирать между чёрным и красным? Ведь есть ещё и чудесное зелёное двойное зеро...
Я подбираю упавшую губку и отдаю её сестре.
- Значит, так, - говорю. - Это предложение должно исходить от меня, потому что если они услышат это от тебя, то - ретрограды, там, не ретрограды - они просто попáдают в обморок.
- Нет, забудь; мама с папой и так как кошка с собакой, им только ещё двух проблемных детей в доме не хватает.
Снова ухмыляюсь.
- Ты хочешь сказать - четырёх?
Она передразнивает мою ухмылку, страшно оскалив зубы, однако губками больше не швыряется; наверно, находит меня недостойным мокрой мыльной губки.
- Если уж на то пошло, то шестерых, - говорит она. - Считая мамулю и папулю.
Я обдаю машину водой из шланга, смываю пену и протягиваю Бронте полотенце - пусть вытирает.
- Предоставь переговоры мне, - заявляю я.
Я не очень часто морочу голову предкам, но уж если берусь за дело - мне равных нет.
43) Дерзость
Папа сидит у себя в гостевой и проверяет сочинения по Эмерсону. Мамы нет -наверно, гуляет со своим ивоком. Родители редко бывают дома одновременно - если не считать вечеров. Первое, что я замечаю, входя в комнату - это чемоданы. Две штуки. Перекочевали сюда из подвала. Пара небольших, снабжённых колёсами чемоданов, сделанных из сверхпрочного и лёгкого серого пластика. Его и пуля не пробьёт - отскочит, а содержимое останется целёхоньким.
Чемоданы пока пусты, но всё равно - зрелище зловещее. Стоят в углу, поджидают того дня, того часа, той минуты, когда папа решит воспользоваться ими и съехать от нас. Стараюсь не думать об этом.
Подхожу к отцу и спрашиваю:
- Проверяешь работы аспирантов?
- Да, - отвечает он, - хотя когда читаешь эти шедевры, можно подумать, что их писали полные недоумки.
Присматриваюсь и замечаю, что всё пространство между строчками заполнено замечаниями, написанными аккуратным папиным почерком. Из его правок можно было бы составить по второму сочинению.
- Трудотерапия, - киваю я.
- Прости, не улавливаю.
- Ты заполняешь всё своё время работой, лишь бы не думать о том, что происходит между тобой и мамой. Я понимаю.
Он трёт лоб, как будто у него болит голова.
- Ты что-то хотел, Теннисон?
Я поднимаю какое-то сочинение и старательно делаю вид, будто читаю его. Потом произношу: