- Всё в мире относительно. Я хочу сказать: положение в нашей семье - это цветочки по сравнению с тем, что случилось с Брюстером Ролинсом. Вернее, с тем, что с ним происходит сейчас.
Папа продолжает пачкать красными чернилами работы своих студентов.
- Да, иногда собственные невзгоды кажутся пустяком на фоне чужих несчастий.
- Бронте совсем разбита.
Наконец, папа откладывает работу, которую правит, в сторону.
- Они всё ещё встречаются?
Ну и ну, он, оказывается, не знает, что они по-прежнему вместе! Впрочем, в эти дни меня, наверное, уже ничто не должно удивлять. Не тратя времени даром на попытки выяснить, сколько ему известно, я выкладываю последние новости: что у Брю и Коди нет родственников и что ошибка, совершённая мистером Гортоном в молодости, похерила все шансы семьи Гортонов на опеку над несчастными братьями. Про способности Брюстера молчок - я же не идиот.
Когда сага о злоключениях Брю и Коди окончена, папа бросает на меня взгляд, в котором явственно сквозит подозрение - он догадывается, что последует дальше - и возвращается к своей работе.
- Очень жаль, что мы ничем не можем помочь, - роняет он.
- Вообще-то, можем.
- А я говорю - нет!
Ничего, всё нормально, я этого ожидал. Хочешь снести стену - не жалей тарана.
- У нас не то положение, чтобы принять их, - продолжает отец. - К тому же, наверняка другие захотят их взять, а если и нет, то о них прекрасно позаботится социальная служба.
- Ты и в самом деле в это веришь?
Папа вздыхает.
- Теннисон, ты что - совсем ничего не соображаешь? Не понимаешь, что сейчас не время для таких дел? Не видишь, что происходит между мной и вашей мамой?
- Я всё вижу и понимаю, - холодно возражаю я. - Гораздо больше, чем ты думаешь.
- Вот видишь, что значит приличный багаж знаний, - говорит отец. - Всё схватываешь на лету.
Услышав про багаж, бросаю взгляд на чемоданы - те стоят в углу, словно печальные надгробные камни.
- Может быть, если мы примем Брю и Коди, всё изменится, - предполагаю я. - Может, это как раз то, что нам всем необходимо - забыть о себе ради счастья других? Может, вы с мамой...
Папа опять вздыхает.
- Может, может... "Забыть о себе ради счастья других"? Да ты рассуждаешь, как твоя сестра!
- Тогда тебе лучше прислушаться к тому, что я говорю, потому что если уж я начинаю вещать словами Бронте - это первый признак того, что апокалипсис не за горами. И если уж мы говорим о конце света, то хорошие поступки заработают тебе на Судном дне неплохие дополнительные очки.
Папа не смеётся - сидит, понурившись, опустил плечи. Однако он непоколебим:
- Это был бы прекрасный поступок, но мы не можем этого сделать. А сейчас, пожалуйста... Мне надо работать.
Но я не трогаюсь с места: делаю вид, будто тщательно обдумываю его аргументы. Прикидываюсь, что наконец до меня начинает доходить их глубочайший, сокровенный смысл.
- Ты прав, - говорю я. - Извини, что помешал. - Привстаю со стула, якобы собираясь уходить, и задумчиво произношу: - Всё равно мама бы никогда этого не позволила.
Клянусь - слышу, как у него на загривке трещат встающие дыбом волоски.
- Тогда это будет единственный случай, когда мы с вашей мамой придём к одному мнению.
- А, ну да, хорошо... - мямлю я. - Но даже если бы ты захотел принять их, она бы сделала всё, чтобы этому помешать.
Он по-прежнему не смотрит на меня.
- Ваша мама - не единственная, кто принимает решения в этом доме.
- Да ну?
Он постукивает своей красной ручкой по стопке сочинений. Постукивает, постукивает... и наконец оборачивается ко мне:
- Думаешь, я не понимаю, чего ты добиваешься?
- А чего я добиваюсь?
- Ты пытаешься манипулировать мною, чтобы я согласился принять к нам Брюстера с братом.
А я и не собираюсь отрицать.
- И как - у меня получается?
Вот тут он смеётся. Ну вот, я выложил все свои карты, теперь остаётся ждать, во что выльются мои усилия.
Затем папа говорит:
- Если ты хочешь, чтобы твой трюк прошёл, заставь меня поверить, будто это моя собственная идея.
- Она действительно твоя. - Я произношу это с полной убеждённостью. - Ты же сам её высказал всего секунду назад!
Он опять смеётся.
- И как это я запамятовал!
Он качает головой, поражаясь моей безграничной дерзости. Я сохраняю непроницаемо-серьёзно-нахальное лицо. Он с минуту раздумывает - или делает вид, что раздумывает... Я уже не знаю, кто тут кем манипулирует.
Наконец, он говорит:
- Мы с мамой обсудим это вместе и примем общее решение.
- Это всё, чего я прошу - чтобы вы с мамой серьёзно подумали. Ведь ваше решение мы с Бронте будем помнить всю оставшуюся жизнь.
Он изучает меня этаким особенным взглядом вдумчивого родителя - ну, вы понимаете: "Мы с тобой оба немного гордимся и немного боимся того, что собираемся сделать" - а затем добавляет:
- "Так добрые дела блестят в злом мире".
Ага, я знаю, откуда это! Щёлкаю пальцами и выдаю:
- Шекспир, "Венецианский купец"!
- На самом деле, - смущается папа, - я скорее имел в виду Джина Уайлдера в роли Вилли Вонки, но оба ответа - и А, и Б - засчитываются.
***
Мама с папой всё обсудили. Ответ - нет. Через неделю Гортоны получили отказ, и теперь как только органы социальной защиты продерутся сквозь горы своих бумажек, Брю и Коди сошлют в "такой-то дом для таких-то-растаких-то детей" и пиши пропало - они растворятся в системе, и мы никогда их больше не увидим.
Если стене, которую возвели наши дражайшие родители, суждено пасть, то лучше бы это случилось как можно скорее. Бронте - вот та сила, которая свалит эту стену. Она из человека превратилась в сверхсилу - в цунами, в стихию, которую не остановить. Никогда ей в этом не признаюсь, но я испытываю перед нею благоговейный трепет и даже, можно сказать, чуть-чуть её побаиваюсь.
Падение Иерихона происходит на моих глазах. Оно начинается с телефонного звонка; я чуть было не поднял трубку, но Бронте, увидев номер того, кто звонит, останавливает меня. Телефон звонит ещё раз, и я слышу, как мама берёт его в коридоре. Мы с сестрой обращаемся в слух.
- Простите, кто вы? - говорит мама. - Адвокат? Ничего не пойму. О чём речь?
Что-то мне это не нравится. Когда твои родители не живут, а словно бы танцуют на канате, который от натяжения уже начал расползаться, звонок от адвоката - очень дурной знак. Поворачиваюсь к Бронте, однако на её лице написано нетерпеливое ожидание, а не страх.
- Я вас правильно поняла - вы звоните Бронте? С какой стати вам разговаривать с моей дочерью?
Мама молча слушает, а Бронте шепчет мне:
- Они ей ничего не скажут! Адвокат обязан молчать о делах своего клиента.
- Ты наняла адвоката?!
- Всего лишь проконсультировалась. Это бесплатно.
И тут мама восклицает:
- Нет-нет, подождите, не вешайте трубку!.. - но, похоже, на том конце разговор закончили.
Мы теперь обедаем каждый сам по себе. Бронте, однако, - о, это неспроста! - садится за стол вместе с мамой. Я присоединяюсь - обожаю боевики с непрерывной пальбой и грохотом разрывов. Но, к моему разочарованию, царит тишина... пока мама не произносит:
- Бронте, мне надо с тобой поговорить.
Ага, мамуля явно собирается обсудить тот таинственный телефонный звонок. Но Бронте делает отвлекающий манёвр и ошеломляет её неожиданным заявлением:
- Я решила бросить плавание.
- Я не об этом хоте... что?!
- Я решила вместо этого пойти работать. Мне сказали, первый шаг - это обеспечивать себя самому.
Шестерёнки в маминой голове всё ещё включены на заднюю передачу, и она в панике рвёт рычаг переключения скоростей.
- Первый шаг... к чему?
- К тому, чтобы стать эмансипированным несовершеннолетним.
Мама набирает полную грудь воздуха и медленно выпускает его - шестерёнки в её голове наконец-то сцепились друг с другом. То, что Бронте ни много ни мало связалась с адвокатом, бьёт наповал.
- Что это ты такое выдумала? - говорит мамуля, стараясь скрыть тревогу за бодрым и беспечным тоном.
- Мама, признай, что вас с папой в последнее время никак нельзя назвать любящими и заботливыми родителями. А то, что вы напрочь отказываетесь помочь Брюстеру и Коди, наглядно доказывает, что в этом доме мне не место.
Мама пронзает Бронте холодным взглядом: мол, полегче, доченька, я тебя предупреждаю!
- Слушай меня внимательно, Бронте, потому что повторять я не стану. Я НЕ ПОЗВОЛЮ ТЕБЕ ШАНТАЖИРОВАТЬ МЕНЯ!
Бронте выдерживает мамин взгляд. Её ответный удар столь же мощен:
- Наши поступки всегда имеют те или иные последствия, мама. Ты сама меня этому учила. Твои действия - не исключение.
С этими словами она встаёт и удаляется из столовой.
Мы остаёмся вдвоём. По-видимому, маме еда не лезет в горло.
- Вот это да. - Поскольку я в полном улёте от того, что вытворила Бронте, всё, что я могу сказать - это ещё раз повторить: "Вот это да..." Кажется, я потерял дар речи.
Вечером интересуюсь у сестры - она на самом деле или только так? Похоже, мой вопрос её пугает.
- Я никогда не бросаюсь пустыми угрозами, - молвит она, и тут я понимаю, что именно повергает её в страх: вовсе не реакция родителей на ультиматум, а собственная решимость. Мама и папа не желают помочь Брю и Коди, и поэтому Бронте, без всякого сомнения, бросит занятия плаванием, найдёт себе работу и, чем чёрт не шутит, на самом деле пойдёт до конца и избавится от опеки родителей.
Хочется как-то поддержать её, но всё, что мне удаётся выдавить - это лишь ещё одно "вот это да".
***
Больше о случившемся мы не говорим, но на следующий день папа объявляет, что они с мамой "не исключают возможности рассмотреть вопрос о временном взятии Брю и Коди под свою опеку, если не найдётся других соискателей".
Они договариваются о встрече с социальным работником, и она заявляется в наш дом в тот же день - наверно, пытается загладить вину за своё промедление в ту роковую пятницу, когда умер дядя Хойт. Она, я так думаю, в своей предыдущей жизни занималась продажей подержанных автомобилей, потому что несмотря на громкие заявления наших родителей о том, что им нужна всего лишь информация и ничего больше, встреча заканчивается подписанием заявления, снятием отпечатков пальцев и проверкой полицейского досье.
- Это на тот случай, - говорит социальная дама, - что если вы всё же решите пойти дальше, то всё уже будет заранее готово; вы будете признаны в качестве приёмных родителей без проволочек.
Думаю, предки уже сообразили, что им не отвертеться: коготок увяз - всей птичке пропасть.
- Господь вас благослови, - говорит дама. - Господь благослови вас обоих.
После этого Бронте душит маму с папой в объятиях и топит в поцелуях, чего не делала с раннего детства.
- Я так люблю вас обоих! - кричит она. - Я знала, что вы всё сделаете как надо!
Неделей позже звонит телефон. Иногда, когда ты ожидаешь невероятно важного звонка и он раздаётся, ты, не снимая трубки, знаешь - это тот самый звонок. Я никогда не верил в подобные штучки, но в последнее время пришлось выйти за рамки обычного здравого рассудка - уж очень много наслучалось такого, что раньше я отмёл бы как побасёнки. Телефон звонит, и не успевает папа ответить: "Алло?" - как я уже совершенно уверен - это Тот Самый Звонок.
44) Катарсис
Гортоны привезли братьев к нам ранним вечером в среду. Когда миссис Гортон обнимает Коди, в глазах её стоят слёзы, как будто она отсылает его в летний лагерь. Да нет, какой там летний лагерь - как будто она передаёт мальчишку посланцам самого Сатаны.
Взрослые перебрасываются несколькими фразами. Наши родители радушно приветствуют ребят, и Брю робко пожимает им руки. Коди не морочит себе голову всякими церемониями - он сразу врывается в дом и ведёт себя так, будто всю жизнь здесь жил. Вот что интересно: Гортоны всё время своего визита избегают смотреть Брюстеру в глаза; их прощание лишено тепла - это всего лишь формальность, словно они предпочли бы вообще ничего ему не говорить, а как можно скорее сесть в машину и укатить. Так они и делают. И вот, полюбуйтесь: Брюстер Ролинс, жуткий тип de lux и по общему признанию, Кандидат На Высшую Меру - теперь мой приёмный брат.
В первый раз мы встречаемся с Брю лицом к лицу после смерти его дяди. По мне - так ничего особенного, а вот для сестры всё совсем наоборот. Брю застенчиво топчется на пороге, держа маленький чемоданчик со всеми своими пожитками. Они с Бронте насторожённо приветствуют друг друга и произносят лишь несколько неловких слов.
- Привет.
- Привет.
- Ты как?
- Ничего, а ты?
- Ничего.
Лучше всего для описания этого момента подошло бы выражение "словно ходят по тонкому льду". Обед проходит в такой же неловкой обстановке. По крайней мере, вначале.
Тон задаёт Коди - он, не переставая, трещит о том, как они нашли тело своего дядюшки.
- Он был весь белый, как будто в нём вообще крови не осталось.
Послушать его, так со стариканом расправилась чупакабра. Уверен, чем больше он рассказывает эту историю, тем более живописными подробностями она обрастает. У Коди теперь - спасибо Гортонам - неплохая стрижка, и выглядит он уже, можно сказать наполовину "окультуренным"; однако он по-прежнему встряхивает головой, будто чёлка падает ему на глаза и он хочет её смахнуть. Привычка, что поделаешь, он от неё ещё не скоро избавится.
- А глаза у него, - продолжает Коди, - совсем-совсем открытые и такие выкаченные, как будто он увидел привидение!
- Очень грустная история, - молвит Бронте. - Кто-нибудь хочет молока?
Коди несётся дальше.
- А вы слышали, что в доме всё было разбито? Совсем ничего не осталось - как будто он взорвал всю обстановку, ну, вроде как мысленно, как раз перед тем, как помереть!
- Хватит, Коди, - еле слышно бормочет Брю, но мама ласково похлопывает Коди по руке.
- Ничего, Коди, продолжай, - успокаивает она. - Когда говоришь о таких вещах - наступает катарсис.
Коди беззвучно повторяет слово "катарсис", перекатывает его во рту, словно горох. Неужели теперь проклятие коснётся и их с братом? Неужели наши родители собираются и им скармливать каждый день по одному мудрёному слову?
Уже то хорошо, что новая ситуация в доме принуждает маму с папой сидеть за одним столом. Мама даже обед приготовила! Ну, ладно, ладно, это всего лишь замороженная лазанья, но мамуля, во всяком случае, взяла на себя труд сунуть её в горячую духовку.
- Я понимаю - вам пришлось нелегко, - произносит мама, обращаясь в основном к Брю, - но с нынешнего дня всё пойдёт хорошо, вам не о чем волноваться.
- Ещё лазаньи? - спрашивает Бронте. Наверно, думает, что если у всех рты будут заняты пережёвыванием, меньше вероятность, что кто-нибудь сболтнёт какую-нибудь глупость.
- Как там у тебя с баскетболом? - спрашивает папа у Брю.
- Не играл с того раза, когда был с вами.
- Ничего, мы обязательно повторим.
Похоже, наши родители вступили в новую фазу соперничества, проходящую под девизом: "Кто больше выразит сочувствия трудным подросткам".
- Надеюсь, вас, мальчики, устроит комната для гостей, - говорит мама.
И тут я ляпаю:
- Папа, а где ты будешь спать?
Я ничего такого не имел в виду, просто было интересно, и только потом сообразил, что это как раз один из тех неловких моментов, которых так старалась избежать Бронте. Я тут же запихиваю в свой непутёвый рот солидную порцию лазаньи, но поздно. Мамуля теребит салфетку, не глядя мне в глаза. С Бронте и со мной никто не удосужился обсудить, как оно всё теперь будет, и это ясно говорит о том, что с взаимопониманием и общением в нашей семье очень большие нелады.
- Теннисон, - отзывается папа, - ты же, наверно, не будешь против, если я поселюсь у тебя...
Он пытается отшутиться, но как ни старается, ему не удаётся скрыть звенящего в его фразе напряжения.
- Валяй, мне пофиг, - говорю я.
Кажется, впервые за многие годы я употребил слово "пофиг" - сленг в стенах этого дома не приветствуется; однако когда я произношу его, оба родителя облегчённо вздыхают.
Затем говорит своё веское слово Бронте:
- Вы с мамой делили одну постель семнадцать лет. Думаю, ничего с вами не станется, если вы поспите в ней ещё какое-то время.
Папа несколько секунд молча жуёт, потом роняет:
- Ты права.
Однако никаких эмоций в его фразе не слышно - ни положительных, ни отрицательных.
Бронте, которая ещё минуту назад готова была всем заткнуть рот, теперь сама никак не может угомониться:
- Я хочу сказать: обстановка сложилась нелёгкая, и мы обязаны сделать всё, чтобы улучшить её, разве не так, мама?
- Мы приложим все усилия, - отвечает мама.
Как хотите, а ей надо бы баллотироваться в Конгресс.
- Вы же знаете, что это не навсегда, - напоминает папа.
- Да, сэр, - говорит Брю.
- Но мы вам очень рады, мальчики, и вы будете у нас столько времени, сколько понадобится, - заверяет мама.
- Да, мэм, - говорит Брю.
На моей памяти никто никогда не называл наших родителей "сэр" и "мэм".
- Я уверена, вам скоро подыщут более подходящую семью, которая захочет взять вас обоих.
- И, - добавляет папа, - которая будет не такой странной, как наша.
- Не беспокойтесь, - говорит Брю, с улыбкой взглядывая на Бронте. - Я люблю всё странное.
Она игриво шлёпает его. Папуле становится не по себе.
- В гостевой есть собственная ванная, - объявляет он. - Очень удобно - вам не придётся ночью ходить на второй этаж.
Бронте негодует и бросает свою вилку на тарелку для пущего эффекта.
- Господи Боже, папа, почему бы вам не установить детектор движения? Уж тогда вы точно будете знать, что он не заявится ночью в мою комнату!
- Не думай, милая, что мы не обсуждали эту возможность, - говорит мамуля тоном, который я расшифровал бы как "поверь, ты здесь не одна такая умная".
И на краткий миг - но только на миг - кажется, что всё у нас в семье почти нормально.