- У меня такое чувство, Теннисон, - подводит она итог, - что кончится всё тем, что мы с тобой будем вести разговоры через пуленепробиваемое стекло и в присутствии вооружённой охраны.
- У Оззи очень много друзей, - вторит Брю. - А если они скажут, что драку затеял ты?
- Расслабься, - отвечаю я ему, поражаясь собственному спокойствию.
Даже родители - и те ведут себя на удивление уравновешенно, а ведь обычно они обрушивают на мою бедную голову такие громы и молнии, что весь дом трясётся. Папа проводит среди меня воспитательную работу на тему "Ты соображаешь, что наделал?" и рассуждает, не пора ли отправлять его сына на терапию для тех, кто не умеет держать свою злобу в узде.
- Да я вовсе не злился на Оззи, когда бил его! - возражаю я - и это чистая правда. Наверно, я должен был исходить гневом - но не исходил. Просто решал возникшую проблему, вот и всё.
Родители звонят О'Деллам и предлагают взять на себя все расходы по лечению Оззи; но О'Деллы, в ярости и на меня, и на собственного сына, отказываются и заявляют, что не хотят иметь с нашей семейкой ничего общего. Угроза судебного разбирательства нависает надо мной, словно грозовая туча.
Но несмотря ни на что, жизнь, кажется, течёт совершенно нормально, так, как будто ничего не происходит: мама с папой сидят в гостиной - правда, в разных креслах, но, во всяком случае, в одной комнате - смотрят какой-то дурацкий комедийный сериал и оба смеются вместе с несуществующей публикой на экране.
Весь вечер я провожу за своим письменным столом - пытаюсь делать уроки в перерывах между телефонными звонками. Мои приятели - из тех, что не присутствовали при потасовке - желают знать все подробности из первых рук.
Кладу трубку после очередного звонка, поворачиваюсь и вздрагиваю - рядом стоит Коди.
- Это правда, что ты кого-то убил? - спрашивает он.
- Нет! Я всего лишь разбил ему нос.
- А. - Коди, похоже, и обрадован, и разочарован. - Знаешь, ниндзя умеют так сломать человеку нос, что кость вонзается прямо в мозг, и человек умирает.
- Но я же не ниндзя, - возражаю я. Кажется, он опять и обрадован, и разочарован.
Потом, немного подумав, он спрашивает:
- Ты сделаешься таким, как дядя Хойт? - и в ожидании ответа смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе. Я понимаю - он пытается найти в моих глазах что-то такое, что он, возможно, видел в глазах дяди; и я лишь молю Бога, чтобы Коди ничего такого там не углядел.
- Я никогда пальцем не трону ни тебя, ни твоего брата, Коди.
- Я не это имел в виду... - Он не опускает взгляда. Глаза маленьких детей, такие невинные, наивные, по временам распахиваются столь широко, смотрят так пристально, что видят то, что незаметно глазам взрослых. Вроде радиотелескопов, которые нацелены в пустое космическое пространство - те тоже долго-долго вслушиваются и вглядываются и в результате находят в бесконечном мраке тысячи неизвестных галактик. Взор Коди проникает в меня так глубоко, что я вынужден отвести глаза.
- Не делайся таким, как дядя Хойт, ладно? говорит он и уходит.
И слава богу, что уходит, потому что мне сразу становится легче на душе. Значительно легче. Даже ещё больше: я чувствую себя словно на крыльях.
В этот вечер я засыпаю с ощущением необъяснимого блаженства и осознанием того, что жизнь удалась. Понимаю, что подобное состояние должно было насторожить меня, но разве вы будете копаться в себе, когда у вас так невероятно хорошо на душе? Вы просто наслаждаетесь этим чувством. Расправа над Оззи кажется теперь такой далекой, такой незначительной... В точности как старые ссоры между мамой и папой. Ну прямо античная история. И все эти негативные последствия - лишь космическая пыль, оседающая мне на плечи.
Умиротворённость. Чувство, к которому быстро привыкаешь.
КОДИ
49) Всякое
Я вовсе не хотел, чтобы это случилось! Просто я не подумал. Нет, неправда, я думал, вот только неправильно думал, не так, как надо было. Дядя Хойт поучил бы меня уму-разуму, увидь он, что я сотворил.
Мы опять были в парке, играли в баскетбол. То есть, это Тенни, Брю и мистер Стернбергер играли, а я - нет, потому что я люблю только то, что у меня классно получается - ну, там, ручной мяч, или бег, да много ещё чего, а всё остальное мне до лампочки. Тенни подарил мне новенького змея, потом отвёл на соседнее футбольное поле - оно как раз было пустое - и сказал: "Валяй, развлекайся напропалую!"
Вот только со змеями никогда не угадаешь - у них вроде как свой ум. Мой новый был сделан в виде ястреба - по-моему, подходяще, потому что всё время нырял к земле, как будто и вправду решил поохотиться.
Короче, я пошёл к баскетбольной площадке - может, Тенни, или Брю, или мистер Стернбергер помогут мне управиться со змеем. Куда там! Игра в разгаре, и на площадке уже целая уйма народу. Брю - прямо совсем как один из них, у него клёво получается. Ну, может, не так клёво, как у меня с плаванием или бегом, но всё равно здорово, он даже кладёт пару мячей в корзину у меня на глазах.
Дядя Хойт никогда бы ему этого не разрешил. То есть, никогда бы не отпустил его гулять вместе с целой оравой чужаков, как сейчас. Он бы заявился прям сюда и отволок Брю домой.
"Тебе нельзя связываться с кем попало, парень! - сказал бы дядя. - Уж таким ты уродился, и сам это прекрасно знаешь!"
И Брю повесил бы голову и пошёл бы домой, ведь он понимает - дядя о нём же заботится.
Но больше Брю оберегать некому, и вот пожалста: носится тут с кучей незнакомых парней и ему хоть бы что, а ведь они незнакомые только сейчас, а скоро могут стать очень даже знакомыми! Дяде Хойту это никак не понравилось бы. Вот, вспомнил о дяде, и стало грустно. Мне его не хватает, вернее, не хватает тех моментов, когда он был нормальный. Вот, наверно, он бы обрадовался и похвалил меня, если бы я сумел запустить змея повыше! Всё, решено - справлюсь сам.
Иду обратно на футбольное поле к своему змееястребу, который такой дурак, что неба от земли отличить не может; иду - и вдруг соображаю, что ветер-то переменился! Он сначала тоже был дурак, никак не мог решить, куда дуть, но вот, наконец, взялся за ум и дует ровно, так что если я побегу ему навстречу, то, может, научу эту глупую птицу летать.
Короче, разбегаюсь, порядочный конец бечёвки оставляю за спиной, и - есть! Змей поднялся в воздух! Правда, вихляется и норовит упасть, но как же, так я ему и дал! Ветер наподдаёт ему в крылья, но они не рвутся - это тебе не мой старый змей. Продолжаю бежать, понемногу отпуская бечёвку, потому что если остановиться, он тут же упадёт, и придётся всё начинать сначала. Загвоздка в том, что поле - оно же не бесконечное. Через минуту я уже домчался до края, и побежал дальше - ну и что, что уже не по траве. Выпускаю ещё немного бечёвки и выбегаю прямо на дорогу. Она тут не сильно загруженная, но машины по ней всё же ездят, а некоторые даже, кажется, немножко слишком быстро ездят, но что прикажете делать? Не бросать же после всех моих усилий!
Ну вот, я, значит, на улице; одна машина резко тормозит, другая успевает увернуться, но это ничего - водители здесь классные; уверен - увидев мальчика со змеем, сообразят, что к чему и будут поосторожнее. Меня же не задавили - только чуть не задавили, а чуть не считается.
Когда я оказываюсь на той стороне дороги, мой ястреб уже жуть как высоко и держится в воздухе сам по себе. А потому как дальше передо мной только склон холма, весь заросший кустами - наверняка там полно змей и прочей гадости - то я поворачиваюсь и бегу по обочине.
Короче, я даже не видел, откуда она взялась - эта дурацкая мачта с проводами, вынырнула из ниоткуда и схватила моего змея своими уродливыми серым лапами. Ястреб теперь болтается там беспомощный, ветер мотает его туда-сюда, словом, ужас. А мачта смотрит на меня сверху вниз, и я, можно сказать, слышу, как она хохочет надо мной: "Бу-га-га!" Знаете, я уверен, что иногда неживые вещи осознают, что творят пакости.
Ну, я этого так не оставлю, не на такого напала! Это же совсем новый змей! Стою и соображаю: мачта - она вроде как дерево, только ветки у неё металлические и растут равномерно. Короче, кладу бечёвку на землю и лезу вверх. А глаз от змея не отрываю, потому что дядя Хойт твердил: "Всегда смотри на приз!", хотя, по правде, я думаю, ему не мешало бы иногда говорить: "Сам приз в руки не даётся, к нему надо стремиться"; ведь ему потому никогда ничего не перепадало, что он и пальцем не шевелил ради приза. А вот я молодец, делаю и то, и другое: стремлюсь за призом и не спускаю с него глаз.
Лезу и лезу вверх, а до змея, кажется, всё так же далеко. Продолжаю карабкаться и, наконец, взбираюсь на ту же высоту, на которой завис змей - и всё равно до него не достать: он болтается на конце одной из этих корявых лап, хвост закрутился вокруг толстенного (гораздо толще, чем кажется снизу) провода; и все провода зудят, как сумасшедшие, точнее, не зудят, а гудят - как будто поют с закрытым ртом. Такой электрический хор.
Меня учили не касаться проводов, если не хочу поджариться; но я-то видел, как птицы сидят на них - и ничего, так что, может, это не так опасно, как нам внушают? А, да ладно, змея-то мне нужно достать? Нужно! И вот я уже потихоньку двигаюсь по железной балке к своей цели, а волосы на руках встают торчком от электричества - их даже ветер не колышет. До змея осталось совсем чуть-чуть, но дотянуться трудновато; он раскачивается, крутится, дразнит меня... Ах, ты так, да? Вытягиваю руку - сейчас я тебя достану...
И тут я бросаю взгляд вниз.
Наверно, если бы я посмотрел туда раньше, я бы сдрейфил, наплевал на змея и спустился бы с мачты, потому что сколько я ни карабкался на деревья, а на такую высоту никогда не забирался. Кажется, я сразу позабыл, как надо лазить по деревьям. Прилип к железной лапе руками, ногами и всем остальным, сдвинуться не могу. И только тут замечаю - а ветер-то холодный, просто ледяной! Змей, который ещё секунду назад дразнил меня, теперь выглядит каким-то потерянным и вроде как бы печальным...
С такой верхотуры всё внизу - как на ладони. Футбольное поле кажется больше, чем с земли, а баскетбольная площадка - наоборот, меньше. На ней уже никого нет - все бегут через поле к моей мачте, даже те, незнакомые, и все вопят: "Смотри, смотри, вон он!", и "О Господи!", и "Держись!", и так далее в том же духе.
Брю добегает первым, Тенни - сразу за ним. Они перебрасываются парой слов, и Тенни куда-то уносится - наверное, за помощью; хотя не пойму, зачем это - вон, целая куча помощников уже на пути сюда. Потом Брю начинает карабкаться на мачту. Он никогда не любил лазить по деревьям, но нужно - значит, нужно, и у него классно получается. А внизу уже целая толпа - миллион человек стоят и пялятся на меня. Можно сказать, не сводят глаз с приза.
На половине пути Брю срывается, но успевает ухватиться за перекладину, его здорово швыряет об мачту, металл звенит, как колокол.
- Иди туда! - кричу я брату, показывая на то место, где железо немного поржавело и стало шершавым - там кроссовки меньше скользят.
Он подбирается всё ближе, и мой страх постепенно уходит - я знаю, брат спасёт меня. Когда он уже почти на моей высоте, я говорю ему, что очень сожалею, что застрял на этой дурацкой мачте.
- Не двигайся и не разговаривай! - велит он и подбирается ещё немножко поближе.
У подножия мачты я вижу Теннисона - он вернулся с чем-то в руках, по виду - с букетом цветов; он отдаёт букет мистеру Стернбергеру, тот берётся за его край, и букет почему-то становится больше. Мистер Стернбергер что-то командует другим людям, и они тоже берутся за букет. Вот теперь я соображаю, что это вовсе не букет - это большое цветастое полотнище; мистер Стенбергер и остальные растягивают его прямо под нами - ну, в точности как батут, только сделанный из розочек и ромашек. Натянут туго-туго, его держат целых десять человек, и всё равно отсюда, с высоты, кажется, что он жутко маленький.
Короче, Брю уже рядом со мной, но достать до меня ещё не может. Он перепуган, перепуган насмерть, а я вот - нет. Потому что он не позволяет мне бояться. Он никогда не позволяет мне чего-нибудь бояться.
- Я уже почти рядом! Не двигайся! - говорит он.
- А как же я отсюда слезу, если не буду двигаться?
Он крепко цепляется за мачту и смотрит на меня таким особенным, глубоким взглядом, каким обычно смотрят учителя - перед тем, как отправить тебя к директору.
- Ты должен перестать вытворять глупости, Коди.
- Это не глупости! Мой змей застрял, и мне надо было его снять. Я просто ответственный!
- А ты не мог бы быть ответственным внизу, на земле?
Брю пытается подобраться поближе - не получается. Но он не сдаётся.
- С тобой всё будет хорошо, Коди.
- Конечно, я знаю.
Это правда. Со мной всё будет в порядке, потому что Брю здесь.
Слышу, как завывают сирены; они приближаются, и вскорости из-за одного поворота показывается полицейская машина, а из-за другого - пожарная. Оглядываюсь по сторонам: клёво, если где-то пожар, я его отсюда точно увижу! Но обе машины останавливаются прямо под мачтой, и тогда до меня доходит. Пожарные машины не всегда приезжают, потому что пожар, иногда они снимают кошек с деревьев. Или людей с мачт.
Может, потому что я отвлёкся на пожарную машину, а может, потому что пальцы совсем заледенели, но одна моя рука срывается с балки.
- Нет! - слышу я крик Брю.
Я изо всех сил опять цепляюсь за балку, тогда соскальзывают ноги, но мне удаётся снова обхватить ими поперечину; кроссовка с одной ноги слетает (должно быть, шнурок развязался, а я и не заметил) и падает, кувыркаясь, вниз, вниз, вниз, мимо цветастого полотнища, и попадает прямо по голове какой-то дамочке; та тоненько охает. Вот смехота! Я б поржал, но нельзя - могу опять сорваться.
У пожарной машины есть длиннющая лестница, но она ползёт вверх очень медленно, а я, по-моему, долго не продержусь - пальцы больше не хотят цепляться за балку. К тому же, если я упаду, то опять свалюсь на голову той даме. Брю, конечно, заберёт себе удар, я его даже не почувствую, но вот Брю... Ему-то точно придётся плохо. Будет потом сердиться на меня - как тогда, когда я сломал ему руку.
Я снова соскальзываю - на этот раз мне точно не удержаться, но вместо того, чтобы упасть прямиком вниз, я выбрасываю обе руки навстречу Брю.
- Коди!
Он ловит меня за одну руку, и мы теперь держимся друг за друга. Я болтаюсь и раскачиваюсь, как мой несчастный змей на своём хвосте.
Брю напрягает все силы, чтобы не отпустить меня.
- Ты не волнуйся, - говорю я, - со мной всё будет о-кей!
- Зато со мной не будет! - рычит он сквозь стиснутые зубы.
- Но ты же поправишься.
На этот раз он не отвечает.
- Ты же всегда поправляешься...
Он молчит, потому что все его силы, даже голос, направлены на то, чтобы удержать меня.
И тут я впервые в жизни сознаю, что, наверно, может случиться такое, от чего он не сможет оправиться. Что, если он тоже умрёт - совсем как дядя Хойт, и его сожгут и запакуют в картонную коробку? Эта мысль нагоняет на меня жуткий страх, даже ещё больше, чем мачта, больше, чем падение, больше, чем... даже не знаю... да чем что угодно!
Чувствую, как мой страх пытается переползти от меня к Брю, но я не позволяю, держу свой страх в себе, потому что он делает мои руки сильнее - я знаю, я чувствую. Без этого страха я упаду. Это единственное, что не позволяет моим пальцам разжаться.
И ещё я знаю, что только что сделал невозможное, потому что удержать в себе что-то плохое, когда рядом Брю - раньше мне это никогда не удавалось. Не только всякие болячки, но и нехорошие чувства тоже - он всё забирал себе. А вдруг... а вдруг это не невозможно? Ведь вот получилось же у меня, потому что я не хотел с ним делиться... потому что я висю... вишу здесь и боюсь до... ну, очень сильно боюсь - потому что хочу бояться?!
Страх заставляет мои пальцы сжаться вокруг его руки так, что костяшки становятся белыми, так, что похоже, будто у меня вовсе нет руки, занемела. И тут я слышу сзади: "Держу, сынок!", и чья-то рука подхватывает меня из-за спины и ставит на лестницу, которая наконец-то доросла до нас.
- Ты в безопасности, сынок, - говорит пожарный.
Он помогает мне спуститься, и я знаю, что со мной всё будет хорошо, и с Брю тоже всё будет хорошо. Потому что понимаю: пусть Брю под силу делать своё Великое Невозможное, но я сегодня сумел не отдать ему свой страх, и потому совершил своё, хоть и маленькое, но тоже Невозможное.
БРОНТЕ
50) На краю пропасти
Не могу не признать: обстановка в нашей семье изменилась. Эти изменения начались с той самой минуты, когда Брюстер с Коди появились на нашем пороге, но происходили они так медленно, так незаметно, что я попросту думала, будто всё дело только в моём неисправимом оптимизме. Видите ли, когда после широчайшей чёрной полосы дела наконец начинают потихоньку налаживаться, остаётся лишь одно из двух: либо сосредоточиться на хорошем, либо наоборот - не видеть ничего хорошего.
Большинство делает только один выбор: стакан либо наполовину пуст, либо наполовину полон. Мало кто в состоянии осознавать события в их целостности. К сожалению, я не отношусь к этому замечательному меньшинству. Я лишь видела, что Брю с братом спасены и едва не слетевший под откос поезд нашей семьи вернулся обратно на рельсы. На том я и успокоилась, спасибо всем большое.
И хотя казалось, что всё идёт отлично, для Брю настали тяжёлые времена, и чем дальше, тем хуже. Особенно плохо ему было дома. Возникало впечатление, что он страшно измотан, будто сами стены высасывают из него жизнь. Он находился в постоянном напряжении, словно наш дом стоял на самом краю обрыва - того и гляди, сорвётся в пропасть - и только один Брю понимал это.
А потом он спас Коди, когда тот висел на мачте высоковольтной линии.
Меня не было на месте происшествия, но с пол-десятка людей засняли всё происшествие на видео. Эпизод показали в новостях, и Брю, что называется, "наутро проснулся знаменитым"; и хотя его слава длилась всего лишь те самые тривиальные "пятнадцать минут", направленный на Брю прожектор всеобщего внимания рассеял тень, под которой он вынужденно жил всю свою жизнь. Но ведь это же хорошо, правда?