- Да что ты, будет здорово, я обещаю! - воскликнула я, и поскольку он не остановился, кинулась вслед и попыталась схватить его - наверно, немного слишком напористо. Его ноги скользнули по гладкому дну, и он упал на колени.
- Ой...
Здесь было мелко, так что ничего страшного не случилось, к тому же он сразу поднялся. Вот только его футболка задралась почти до шеи, и хотя он тут же одёрнул её, я на короткое мгновение увидела, что под нею скрывалось. И всё - сделать вид, что ничего не видела, невозможно, и мы оба знали это.
- Я выиграл! - крикнул Коди с того конца. На этот раз я ему не ответила. Всё моё внимание было отдано Брюстеру.
- Напрасно мы сюда пришли, - сказал он. - Наверно, лучше нам уйти.
Я опять потянулась к нему - на этот раз осторожнее - и взяла его за руку. Я держала его ладонь так, как никогда прежде - так, как он держал мою лодыжку. Бережно, нежно, словно что-то драгоценное и хрупкое, хотя его рука была вдвое больше обеих моих.
- Не уходи.
По нему было ясно видно, как сильно ему хочется удрать отсюда. Если бы он это сделал, я не стала бы его останавливать. Я и без того тянула и толкала его во всех тех направлениях, куда ему вовсе не хотелось. Если он решит уйти, удерживать не буду.
Но он не ушёл.
Я взглянула на его руку: на костяшках пальцев виднелись болячки, немного размякшие от воды. Я осторожно протянула руку и коснулась его футболки.
- Не надо...
- Пожалуйста... - сказала я. - Разреши мне посмотреть.
- Тебе не понравится то, что ты увидишь.
- Ты доверяешь мне? - спросила я и заглянула ему в глаза.
В них отражалось царящее в его душе смятение. Желание скрыть ужасную тайну боролось со столь же страстным желанием выпустить её на свободу.
Он повернулся ко мне спиной, и я подумала: ну вот, он уходит... Но он стоял, не двигаясь, твёрдо упершись ногами в гладкое дно бассейна. Затем он сказал, не оборачиваясь:
- Ладно. Можешь посмотреть, если хочешь.
Я медленно, аккуратно приподняла его футболку - словно занавес, за которым глазу открылось чудовищное, невыносимое зрелище.
Его спина напоминала поле битвы.
Старые, побледневшие шрамы, а на них наслаиваются свежие синяки и кровоподтёки. Помню, я где-то читала, как в старину наказывали матросов - их протаскивали под килем, с одного борта на другой, по обросшему острыми ракушками днищу. Спина Брюстера выглядела так, будто его подвергли этому наказанию. Причём не один, а множество раз. И не только спина - то же самое было и на животе, и на груди; а когда я стянула с него футболку, то увидела, что и руки носят те же отметины. Под водой я не могла как следует разглядеть его ноги, но наверняка на них - та же картина. Когда он входил в воду, я ничего не заметила, ну, да я ведь особенно и не присматривалась.
Я редко когда испытываю настоящую ненависть к кому бы то ни было, но тут я возненавидела того, кто нанёс Брю все эти раны, горящие на его теле, словно грозные огненные письмена.
- Кто это сделал?!
- Никто.
Так и знала, что он скажет именно это!
- Ты должен обо всём рассказать! Полиции, социальной службе - всё равно, кому-нибудь! Это твой дядя?
- Нет! Говорю же тебе - никто!
- Если ты не пойдёшь в полицию, это сделаю я!
Он в ярости обернулся ко мне.
- Ты сказала, что я могу тебе доверять!
- Но ты же врёшь! Я тоже должна доверять тебе, а ты врёшь! Потому что такие вещи не возникают сами по себе из ниоткуда!
- Ты так в этом уверена?!
Я глубоко вдохнула и стиснула зубы. Очень не хотелось, чтобы хоть капля гнева, который клокотал во мне сейчас, выплеснулась на него.
- Если твой дядя избивает тебя, это будет продолжаться до бесконечности. Ты должен что-то сделать!
Он не ответил мне напрямую. Вместо этого он обратился к Коди, стоящему по грудь в воде в нескольких ярдах от нас:
- Коди, дядя Хойт бьёт меня?
На мордашке Коди появилось испуганное выражение. Его глаза метнулись к Брю, потом ко мне, потом снова к Брю.
- Всё в порядке, - успокоил его старший брат. - Скажи ей правду.
Коди повернулся ко мне и потряс головой.
- Не, дядя Хойт боится Брюстера.
- Он хоть когда-нибудь ударил меня, хоть один раз? - допытывался Брю.
И снова Коди потряс головой.
- Не-а. Никогда.
Брю обратился ко мне:
- Вот видишь.
Хотя я никак не могла в это поверить, но глаза Брюстера не лгали. Он говорил правду. Значит, надо искать другое объяснение. И это другое объяснение было такого свойства, что мне о нём даже думать не хотелось. И всё же я решилась:
- Но тогда... ты сделал это сам?
- Нет, - ответил он. - Ничего такого.
Ф-фу, какое облегчение. Однако ответа-то я так и не получила!
- Тогда кто?!
Он взглянул на братишку, потом обвёл глазами бассейн, как будто остерегался чужих ушей. Но кроме нас троих здесь больше никого не было.
Наконец он посмотрел мне в глаза долгим взглядом и пожал плечами, как ни в чём не бывало.
- Просто у меня такой организм, - проговорил он. - Очень легко возникают синяки и ссадины, и кожа слишком тонкая. Вот и всё. Прости, если разочаровал. Я такой, какой есть.
Я подождала, не добавит ли он ещё что-нибудь, но он замолчал. Знаю - есть люди с низким содержанием железа в крови, у них легко образуются кровоподтёки на теле, однако что-то в этом объяснении было не то... Не могла я этому поверить!
- Ты хочешь сказать... у тебя что-то вроде анемии?
Он кивнул. Этот простой жест был полон безмерной печали.
- Да, что-то вроде.
17) Сфинкс
В тот день за обедом царила более напряжённая атмосфера, чем обычно; а может, это просто я была на взводе. А как не быть? Я запуталась, не могла понять, что к чему, не знала, доверять ли собственным ощущениям. Все мои мысли были об одном - о Брюстере.
Родители, которые в другое время проявляли куда большую наблюдательность, чем сейчас, даже не подозревали, что со мной что-то не так. Они, как моллюски, нарастили такие прочные раковины вокруг своих личных вселенных, что, похоже, через них ничто не могло пробиться.
- Ты доела, Бронте? - спросила мама, протягивая руку за моей тарелкой, даже не заметив, что я ни к чему не прикоснулась. Углеводы, протеины и клетчатка - всё так и осталось нетронутым; они привлекали меня не больше, чем какая-нибудь пластмасса.
- Да, спасибо, - ответила я.
Она забрала тарелку и выбросила весь мой обед в мусорное ведро. Наверно, если бы я не была так зациклена на Брю, то поняла бы, насколько плохи дела в нашей семье, как быстро она соскальзывает в пропасть. Но в тот момент я словно ослепла и оглохла.
Зато Теннисон всё видел и всё подмечал. Именно он первым обратил внимание на то, что мама с папой за весь вечер не обменялись ни единым словом. Папа молча поглощал еду. Теннисон заметил и полное отсутствие аппетита у меня.
- Села на голодную диету? - спросил он.
- Может, я просто не хочу есть. Такое тебе в голову не приходило?
- Кажется, это заразно, - произнёс он.
Только тогда я обнаружила, что он тоже почти ничего не съел. Фактически, с его тарелки исчезли только овощи.
- С каких это пор ты заделался вегетарианцем? - спросила я.
Он бросил на меня оскорблённый взгляд.
- Если мне в последнее время не хочется мяса, это ещё не значит, что я заделался вегетарианцем! Никакой я не вегетарианец, понятно? - И вылетел из-за стола.
***
После обеда я засела за уроки, но сосредоточиться не удавалось. Понятно, почему. Всё это время я избегала разговоров с Теннисоном о Брюстере, но больше откладывать не было возможности. К сожалению, брат был единственным человеком, с кем я могла поговорить о том, что меня волновало.
Я нашла его в гостиной, он смотрел по телеку баскетбол, погрузившись в "людоеда" - такое прозвище мы дали нашему дивану. Он был такой необъятный и мягкий, что когда мы были мелкотнёй, то запросто тонули в нём, практически исчезая среди подушек. В этот вечер, похоже, Теннисону хотелось повторить этот трюк, но чем старше мы становились, тем труднее было растворяться в диване.
- Извини, пожалуйста, - сказала я. - Мне не следовало называть тебя вегетарианцем.
- Извинение принято, - буркнул он, не глядя на меня. А когда я не ушла, он спросил: - Будешь смотреть игру?
Я уселась рядом и погрязла в диване. Несколько минут мы смотрели телевизор, и наконец я сказала:
- Я видела.
Он обернулся ко мне и без особого интереса спросил:
- Видела что?
- Его спину. Он снял футболку, и я увидела его спину. И это не только на спине. У него это по всему телу.
Теннисон выпростался из "людоеда", дотянулся до пульта и выключил телевизор. Теперь всё его внимание принадлежало мне. Было приятно сознавать, что наш разговор представлялся ему более важным, чем баскетбольный матч.
- И как - есть какие-нибудь соображения? - спросил он. - Ты считаешь, это его дядя?
Ну, если на то пошло, я была в этом уверена, хотя Брю и клялся, что это не так.
- Не знаю, - ответила я. - Он такой загадочный - прямо сфинкс какой-то. Головоломка. Никак не пойму, что он собой представляет.
Чем бы ни был Брю, одна половинка моего сознания малодушно твердила: держись подальше от этой загадки, не то вовек не разгребёшь. Не залезай на тонкую веточку, если не уверена, что она выдержит твой вес.
Но другая половина, сильная и смелая, хотела знать всё о Брюстере Ролинсе, хотела стать частью его жизни, его истории, какой бы тяжёлой эта история не была.
Теннисон открыл рот, но я помешала ему:
- Знаю, знаю, что ты хочешь сказать: "А что я говорил!", а потом посмотришь на меня с этакой высокомерной ухмылочкой. Она у тебя появляется всегда, когда ты случайно оказываешься прав.
Но тут Теннисон сотворил кое-что такое, что ему удаётся крайне редко - он меня удивил.
- Нет, - сказал он. - Я считаю, тебе надо продолжать встречаться с ним.
Я попыталась разглядеть выражение его лица, но с выключенным телевизором, в погружённой в полумрак комнате это было трудновато сделать.
- Это у тебя шутки такие? - поинтересовалась я. - Потому что, знаешь ли, не смешно.
- Нет, - ответил брат. - Никаких шуток. Если он тебе небезразличен, ты должна продолжать видеться с ним. Он же тебе небезразличен?
Я ответила не сразу. Должна признать, поначалу вся затея была просто "Проектом Брюстер", но Брю быстро стал чем-то бóльшим. Проблема не в том, что он мне небезразличен; проблема в том, насколько. Слава богу, Теннисон спросил не об этом, не то мне пришлось бы задавать этот вопрос себе самой, а ответ был очевиден: Брю нравился мне настолько, что это становилось просто небезопасным.
- Да, - ответила я. - Он мне небезразличен.
Теннисон кивнул и без капли осуждения сказал:
- Хорошо. Потому что ты ему наверняка очень нужна. И, я думаю, тебе он тоже будет нужен.
Я не совсем поняла, что он хотел сказать этой последней фразой - всё пыталась уложить в сознании тот факт, что мой брат одобряет наши с Брю отношения.
- Я думала, ты его ненавидишь?..
- Ненавидел, - признал Теннисон, - но для ненависти нужна веская причина, а я что-то ни одной не нахожу.
Это вовсе не тот Теннисон, которого я знала всю жизнь. Потрясающе, какие сюрпризы иногда преподносят нам люди. Вот так думаешь, что знаешь собственного брата как облупленного, а он вдруг...
- Так вы что, друзья теперь?
- Э... ну, этого я не стал бы утверждать...
Теннисон поднял руку и сжал её в кулак. Я решила, что он таким образом хочет подчеркнуть свои слова, но нет - он просто принялся пристально рассматривать костяшки своих пальцев. По-моему, чересчур пристально.
- Ты мне вот что скажи, - промолвил Теннисон. - Ты, случаем, на прошлой неделе не поранила себе ногу?
Меня подбросило - откуда он знает?!
- Да, - подтвердила я. - То есть, нет. То есть, я имею в виду - я думала, что порвала связку на щиколотке, но оказалось, что нет.
- И Громила в этот момент был с тобой, - полувопросительно сказал он.
- Ты опять за нами шпионил?!
- Нет, просто догадался.
- Ну да, как же. Наверно, он тебе рассказал?
- Не-а. - И брат добавил с ухмылкой: - Может, я мысли умею читать.
А, ну, вот, наконец, тот Теннисон, которого я знаю.
- Братец, единственное, что в тебе паранормально - это как от тебя воняет, когда вспотеешь. Вот это действительно что-то сверхъестественное.
Он расхохотался, и атмосфера разрядилась. Но он тут же посерьёзнел.
- Только обещай мне, что будешь держаться подальше от его дома и его драгоценного дядюшки... Да, и обязательно расскажи мне, если случится что-нибудь невероятное.
- Невероятное? Да что такого невероятного может случиться?
- Просто пообещай и всё.
- Ладно. Обещаю.
Теннисон снова откинулся на диване-людоеде и включил телек. По-видимому, разговор окончен.
Я ушла из гостиной в ещё большем смятении, чем до разговора. Когда мы с Теннисоном ругались, мне было по крайней мере ясно, как себя вести. Но он стал моим союзником, и это пугало меня. Потому что я не знала теперь, кто враг.
18) Шоры
Лошадям на бегах надевают на глаза такие штуки, которые перекрывают им боковое зрение. Они называются "шоры". Шоры позволяют лошади видеть только то, что находится прямо перед ней; в противном случае, животное может испугаться и проиграть забег.
Люди тоже живут с шорами на глазах; но наши шоры невидимы и куда более изощрённы. По большей части мы даже не подозреваем, что носим их. Однако, наверно, обойтись без шор трудно - если бы мы попытались охватить своим внутренним оком всю картину мира, мы попросту потеряли бы разум. Или, что ещё хуже - душу. Нам тогда удалось бы проникнуть в самую глубину вещей, и, возможно, мы никогда не смогли бы вынырнуть на поверхность.
Поэтому мы принимаем решения и основываем на них нашу жизнь, не принимая во внимание, что видим лишь одну десятую долю сущего. А после цепляемся за свои ограниченные убеждения, как будто ослабь мы хватку - и вся жизнь полетит под откос.
Помните, Галилея посадили в тюрьму за то, что он утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца? Можно, конечно, считать осудивших его невеждами, но в этом кроется больше, чем простое невежество. Если бы они сорвали с себя шоры, то потеряли бы слишком многое. Вообразите только, каково это - обнаружить, что все твои представления о природе и вселенной неверны. Большинство людей понимают это только тогда, когда перемены грозят их собственному маленькому мирку.
Мой мир всегда вращался вокруг нашей семьи: мамы, папы, Теннисона и меня самой. Это атом, который иногда становился ионом, разбрасывался электронами направо и налево, и тем не менее я всегда была твёрдо убеждена, что это что-то такое стабильное, неделимое. Никто и никогда не ожидает, что крепчайшие внутриатомные связи его родной семьи могут разрушиться.
Мои шоры не позволили мне увидеть приближение атомного распада.
19) Гастрономическое
Я пообещала Теннисону, что и близко не подойду к дому Брюстера, но ведь это не означало, что я не могу пригласить его к нам.
Была пятница, и я уже вовсю готовила обед, когда мама возвратилась с работы. Я заранее известила родителей, что сегодня вечером к нам придёт Брю. Но с нашей мамой не угадаешь - она могла бы забыть об этом, и что тогда? Довольствоваться заказанным на дом фаст-фудом? А то и ещё лучше: она, чего доброго, вытащила бы из морозилки готовые бурритос и попыталась бы выдать их за домашние, собственного приготовления. Чтобы не рисковать, я решила пропустить сегодняшнюю тренировку и приготовить обед сама, спасибо всем большое.
Как я и предполагала, мамины мысли витали где-то далеко, так что я, безусловно, приняла правильное решение.
- Брюстер придёт к шести, - объявила я. - Как раз к обеду. Пожалуйста, умоляю тебя, не вытаскивай мои детские фотки и не расспрашивай Брю насчёт его жизненной философии, как тогда, с Максом.
Мама кивнула, а потом проронила: "Извини, детка, что ты сказала?" - как будто находилась где-то в дальних закоулках космоса, куда не доходят звуковые сигналы. Я едва не взорвалась. Пришлось повторять дважды, но и после этого не было никакой уверенности в том, услышала ли она меня.
Если бы не шоры на моих глазах, я бы, наверно, смогла охватить взором более полную картину происходящего, но в тот момент я была полностью поглощена собой и своими делами.
- Пожалуйста, постарайся, чтобы он чувствовал себя как дома. Пожалуйста, постарайся не перепугать его насмерть.
- Ваш папа звонил? - спросила мама тусклым, бесцветным голосом, что я ошибочно истолковала как признак усталости.
- Не знаю, - ответила я. - Я выходила в магазин за продуктами.