Первое сообщение Хорхе Ледесмы
В мире все вверх ногами. Это еще один резон быть оптимистом, так как пока никто нас не опередил.
Я постоянно терплю неудачи, так что даже смешно. Родился простофилей, и теперь вдруг не знаю, что мне делать. К примеру, в последний раз я взобрался нагишом на фонарный столб на углу улиц Коррьентес и Суипача. Рассчитал: в субботу, в пять вечера. Продержали меня в кутузке несколько месяцев.
Хочу Вам признаться, Сабато: я не хотел приходить в этот мир, никак не хотел. Мне было так уютно, что когда настало время выходить на свет, я заартачился, повернулся задом. Но все равно меня вытащили, силой. Все делается силой, во имя чего-то лучшего. Тут-то я и понял, что этот мир не иначе как сплошное дерьмо. С Вами, наверно, тоже происходило нечто похожее. Да, знаю, мы в проигрыше. Но теперь надо держаться. Мы с Вами такие люди, что выложим все начистоту, мы двое несчастливых. У меня, правда, есть то преимущество перед Вами, что я невежда.
Пишу Вам, чтобы сообщить, что в предвидении своей смерти я назначаю Вас моим наследником. Не желаю, чтобы со мной случилось так, как с Маркони, - когда он умер, никто не мог понять его опытов. Моя семья уже извещена об этом.
Донн пишет: "Никто не спит в повозке, везущей его на виселицу". Вы об этом упомянули. Поразительно. Я уже давно исследую знаменитую Аристотелеву проблему: над! отыскать Первоначало, тогда все остальное приложится. Так вот, Сабато: я отыскал первоначало. Я знаю, кАк и для чего мы сотворены. Вы сознаете, что я сказал? Я хочу быть краток и ничего не приукрашивать. Теория должна быть безжалостна, и если ее создатель сам к себе не относится жестко, она обращается против своего создателя. Страх, что непредвиденный случай может отправить меня на кладбище Чакарита с моим грандиозным открытием, побудил меня написать Вам. Я должен все предвидеть и рассчитать, и тщеславие тут ни при чем. И особых иллюзий я не строю. Вольтер считал Руссо сумасшедшим, а Каррель считал Фрейда вредоносным. Меня единственно интересует человек - безвестный, жалкий, кругом одинокий: чтобы не потерялся кончик клубка, который мне удалось обнаружить. И пусть истина, подобно пожару в сельве, озарит картину того, как лев и газель спасаются вместе.
Я знаю, почему и для чего поместили нас в этот бардак и причину нашего неизбежного уничтожения. Сами понимаете, это предполагает открытие эталона по которому можно измерить все человеческие действия. Бог был необходимым этапом, но лет через сто школьники будут над ним потешаться, как мы теперь потешаемся над Птолемеем. Если Кант говорил, что этого не может быть, причина в том, что он не стремился, как стремимся мы, добраться до сути. Ослиный педантизм, с которым он в один и тот же час проходил по одним и тем же улицам, доказывает его почтение к установленному порядку. Ему было так удобно в нашем хаосе, что он объяснял его вместо того, чтобы устранить. Как можно примириться с тем, что тебя против твоей воли поместили на этой планете и в надлежащий час, отвратительно старого, с ужасными муками, вытолкнут вон без каких-либо объяснений или извинений? И мы должны бояться этого типа лишь потому, что он родился в Германии? Тем временем миллионы лет, не считаясь ни с Кантом, ни со всей наукой, ни с расщеплением атома, человек, подобно каким-нибудь мухам или черепахам, рождается, страдает и умирает, не зная почему. Нет, Сабато, со мной это не пройдет.
Я проделал дырочку и принялся шпионить. И приглашаю всех, кто не боится, подглядывать за леденящим душу зрелищем.
Если мое невежество вызывает у Вас усмешку, вспомните, что Фарадей постиг все науки из книг, которые переплетал. Я Вам пишу, потому что увидел Вас на вершине, замерзшего и безумного. Но если Вы когда-нибудь спуститесь вниз и начнете мыслить, как эти трусы здесь, внизу, Вы для меня превратитесь в некоего Сент-Бёва и станете мне противны.
Что я не лишен отваги, есть доказательство - я сумел забраться на фонарный столб нагишом, чтобы наказать себя за трусость и доказать себе, что я достаточно силен, чтобы смеяться над теми, кто вздумает смеяться надо мной. С той разницей, что я смеялся над ними сверху.
Пожалуйста, не умирайте до 1973 года - в этом году я пошлю Вам окончательную рукопись моего исследования. Мы на пороге новой эры. Нам придется претерпеть всевозможный произвол, преступления и несправедливость. Опять запылают костры. Но тщетно. Эра "моральной технологии" началась. Подобно тому как миллионы лет назад прозрели наши предки, у нас открываются новые глаза. Какое зрелище, Сабато! И как великолепно будет грядущее для тех, чья нервная система сумеет его вынести!
Если сила антимира меня уничтожит, завещаю Вам придать должную форму моей рукописи и опубликовать все то, что окажется в Ваших руках.
Он проснулся с криком
Он только что видел ее, она шла, окруженная пламенем, длинные черные волосы развевались и искрились от яростных вспышек на бельведере, она походила на безумный живой факел. Казалось, она бежит к нему, просит о помощи. И внезапно он ощутил огонь в собственной груди, ощутил, как кипит его горящая плоть и как под его кожей трепещет тело Алехандры. Острая боль и ужас пробудили его.
Пророчество сбывалось.
Но это была не та Алехандра, которую меланхолически воображают себе некоторые, и не та, которую Бруно с его безвольным, созерцательным умом пытается интуитивно угадать, но Алехандра снов и огня, жертва и палач своего отца. И Сабато снова спрашивал себя, почему явление Алехандры словно напоминает ему о его долге писать, даже вопреки всем противящимся этому силам. Словно необходимо еще раз заняться расшифровкой этих загадок, все больше теряющихся во мраке. Словно от этого сложного и подозрительного безумия зависит не только спасение души девушки, но также его собственное спасение.
"Но спасение от чего?" - чуть ли не закричал он в тишине своей комнаты.
Юный Муцио
хранил, как говорится, благоговейное молчание. Большие кожаные кресла, ожидание, значительность сеньора Рубена Переса Нассифа, боязливые шаги служащих внушали ему некую смесь страха, стыда и неприязни, на фоне которой всплывали клише и обрывки фраз, вроде:
Потребительское общество
Капитализм, Буржуи кровопийцы
Смена системы, и т. д.
А за ними, в щелях между ними он как бы видел неприятное, насмешливо требовательное лицо Начо Исагирре, этого мелкобуржуазного контрреволюционера, этого гнилого реакционера.
Он попытался отогнать неприятное видение, мысленно сокрушая его лапидарными фразами: надо изменить систему! Восставать против отдельных лиц, вроде Переса Нассифа, все равно, что подавать милостыню на улице! Или социальная революция или ничто!
Но после каждого выпада лицо Начо появлялось снова, всякий раз со все более саркастической усмешкой.
Тогда он попробовал отогнать видение, сосредоточась на "Советах тем, кто хочет разбогатеть" Бенджамина Франклина (вставленных в рамку).
Помни, что время - деньги.
Помни, что доверие - это деньги. Если кто-то оставляет в моих руках деньги, которые я ему должен, он тем самым оставляет мне проценты и все, что мог бы заработать на эти деньги за это время. Таким образом, человек, пользующийся доверием и умеющий правильно его употребить, может накопить значительную сумму.
Помни о том, что деньги плодовиты и продуктивны. Деньги могут производить деньги, их потомство опять-таки может производить деньги, и так далее. Выгодно вложенные пять шиллингов превращаются в шесть, эти в семь, и, прогрессивно умножаясь, сумма дойдет до 100 фунтов. Чем больше сумма денег, тем больше она производит, будучи выгодно вложена, и прибыль непрерывно увеличивается. Тот, кто режет свинью, уничтожает все ее потомство, тысячи свиней. Кто попусту тратит монету в 5 шиллингов, убивает все, что она могла бы породить: целые колонны фунтов стерлингов. Следует учитывать самые мелкие действия, способные повлиять на ваш кредит. Удары твоего трудового молота по наковальне, которые твой кредитор услышит и в 5 часов утра, и в 8 часов вечера, удовлетворят его на полгода.
Но стоит ему увидеть тебя за бильярдом или услышать твой голос в таверне в часы, когда ты должен работать, он на другой же день напомнит о твоем долге и потребует свои деньги прежде, чем ты сумеешь их заработать. Веди счет своим расходам и доходам. Если ты не поленишься обратить внимание на эти мелочи, то обнаружишь, как смехотворно крохотные траты превращаются в крупные суммы, и сколько бы ты мог сэкономить и еще сумеешь сэкономить в будущем. Кто попусту тратит ежедневно всего одно пенни, выбрасывает на ветер в год 6 фунтов, которые могли бы ему принести 100 фунтов. Тот, кто ежедневно тратит свое время на сумму в одно пенни, теряет возможность располагать к концу года сотней фунтов.
Интересные выдержки, интервью
Ваш возраст, сеньор Перес Нассиф?
42 года, женат.
Дети есть?
Трое - 15, 12 и 2 лет. Сына, он старший, зовут Рубен, как отца. Старшая дочь - Моника Патрисия. Младшая, Клаудия Фабиана, родилась, когда уже не ждали, когда супруга и сам сеньор Перес Нассиф были удовлетворены парой старших.
Как началась его карьера?
Всем известно, что начал он как младший служащий на предприятии "Санипер", и этим скромным началом гордится. Аргентина, слава Богу, отличается тем замечательным качеством, что здесь упорством и верой в свое блестящее будущее можно достигнуть самых высоких постов. В качестве существенной, если угодно, детали могу признаться, - но я хотел бы, чтобы это осталось off the record, - что сеньор Ламбрускини выбрал меня среди шести юношей, потому что заметил в моем лице нечто, предвещающее успешную карьеру. Это буквально его слова. Впоследствии он всегда напоминал всем, как сеньор Ламбрускини с первого взгляда поверил в его скромную особу.
Кто бы мог подумать, что однажды он займет положение, настолько более высокое, чем то, что занимал сеньор Ламбрускини!
Вот так-то, мой юный друг Муцио. Это закон жизни. Надо, однако, сказать, что сеньор Ламбрускини являл собой пример сочетания трудолюбия и честности, что признавалось всеми сотрудниками. Благодаря людям такого склада и достоинств фирма "Санипер" смогла стать тем, чем является теперь. И хотя ныне он не состоит в штате, поскольку перешел на заслуженную пенсию, его фигура символична и, можно сказать, окружена патриархальным почитанием в этом доме. Хотелось бы вспомнить сейчас и подчеркнуть его самоотверженность, безупречную честность, дух самопожертвования и любовь к большой семье, каковую представляет собой "Санипер". Вплоть до того, что он, Перес Нассиф, лично должен был приказать сеньору Ламбрускини впервые за тридцать лет непрерывном службы прогулять, чтобы пройти необходимый медицинский осмотр, когда здоровье его стало ухудшаться. Люди такого склада создают величие родины. Как раз на днях состоялись похороны сеньоры его матери и несмотря на печальные обстоятельства он, Перес Нассиф, порадовался, видя, что сеньор Ламбрускини держится так же прямо, как в лучшие времена.
Какие другие фирмы находятся в ведении сеньора Переса Нассифа?
Кроме, разумеется, "Санипера", он президент фирмы по продаже недвижимости "Перенас" и вице-президент рекламного агентства "Пропарт". Все это посты весьма ответственные, но они не мешают заниматься другими делами, посторонними основной фирме, но служащими на благо отечеству. Разве не так? Ладно, ладно, не надо преувеличивать мои заслуги, ибо эти занятия долг каждого и особенно тех, кому посчастливилось достичь высоких постов. Я имею в виду "Клуб львов" в Ломасе, где состою с 1965 года.
Затем сеньора Переса Нассифа спрашивают, есть ли основание для слухов о большом расширении его фирмы в других областях производства. Конкретно речь идет о возможной интеграции в "Санипер" предприятия по выпуску изделий санитарии и гигиены.
Сеньор Перес Нассиф предполагает, что пока преждевременно говорить об этой перспективе, но он не может отрицать, что такой замысел входит в планы фирмы на ближайшее будущее. Нет, нет, не надо извиняться, вопрос совершенно закономерен, и он полагает, что, сообщая об этом, вряд ли выдает некую важную тайну. Вдобавок проблема эта отнюдь не простая, здесь требуется предварительный тщательный маркетинг ввиду трудностей, которые переживает национальная промышленность в целом и сектор санитарно-гигиенических изделий в частности.
Причины?
Их много и очень сложных. Сейчас не время углубляться в детали этого рода, но, когда настанет должный час, он охотно их приведет. Кое-что можно, правда, указать и сейчас: чрезмерная конкуренция и неуверенность в национальной политике по отношению к промышленности. Он принадлежит к числу тех, кто верит в будущее нации, однако нынешняя политическая ситуация заставляет немного выждать.
Входят ли, по мнению сеньора Переса Нассифа, в эту нерадостную картину политические мотивы? То, что можно было бы определить как неуверенность в обеспечении сбыта?
Без всякого сомнения. Нам необходимо иметь быстрый сбыт внутри страны, согласно с теми направлениями, которые традиционно нам присущи. Незачем лишний раз повторять, что наше умонастроение не приемлет какие-либо иностранные влияния, какие-либо попытки вовлечь наш народ в идеологические течения, не соответствующие нашему характеру и традициям. Базу, на которой мы должны строить Аргентину будущего, должно составлять то, что принято называть западными христианскими идеалами. На эту тему я как раз делал доклад в филиале нашего "Клуба львов", недавно открытом на улице Булонь.
И так далее.
Дорогой незнакомый юноша,
ты просишь советов, но я не могу тебе их дать ни в обычном письме, ни даже в моих эссе, идеи которых отражают не столько то, чем я являюсь на самом деле, сколько то, чем я хотел бы быть, не будь я воплощен в этой гнилой или загнивающей падали, каковой является мое тело. Я не смогу тебе помочь одними этими идеями, скачущими в сумятице моих видений, словно буйки, укрепленные на якоре и сотрясаемые яростной бурей. Скорее я бы мог тебе помочь (и, возможно, уже это сделал) смесью моих идей с кричащими или молчаливыми призраками, исшедшими из меня в мои романы, - там ненавидят и любят, сдерживают или уничтожают друг друга, поддерживая и уничтожая меня самого.
Я не отказываюсь протянуть тебе руку, о чем ты просишь меня из своего далека. Но то, что я могу тебе сказать в письме, немногого стоит, порой даже меньше, чем мог бы ободрить тебя один взгляд за чашкой кофе, который мы бы пили вместе, или на прогулке по лабиринтам Буэнос-Айреса.
Ты впадаешь в уныние, потому что кто-то сказал тебе что-то. Но этот друг, или знакомый (какое обманчивое слово!), находится слишком близко, чтобы судить тебя, он склонен думать, что раз ты ешь, как он, значит, он тебе равен, или, поскольку он тебя осуждает, значит, в каком-то смысле он выше тебя. Это понятный соблазн: когда сидишь за одним столом с человеком, поднявшимся на Гималаи, то, наблюдая, как он держит нож, поддаешься соблазну считать себя равным ему или даже стоящим выше, забывая (стараясь забыть), что тут критерием суждения должны быть Гималаи, а не обед.
Тебе еще придется несчетное число раз прощать подобную наглость.
Истинно справедливый суд ты услышишь лишь от людей незаурядных, наделенных скромностью и чувствительностью, ясностью ума и великодушным пониманием. Когда брюзга Сент-Бёв утверждал, что этот шут Стендаль никогда не создаст шедевра, Бальзак говорил противоположное. Но это же естественно: Бальзак написал "Человеческую комедию", а тот господин - всего лишь романчик, название которого я не помню. Вот и над Брамсом потешались люди, подобные Сент-Бёву: неужто этот толстяк создаст что-либо значительное? На премьере Четвертой симфонии Хуго Вольф вынес приговор: "Никогда раньше ни в одном произведении тривиальность, пустота и ложная напыщенность не ощущались так явно. Искусство сочинять без идей и без вдохновения нашло в Брамсе своего достойного представителя". Между тем Шуман, удивительный Шуман, злосчастнейший Шуман, утверждал, что появился музыкант века. Дело в том, что, хотя это звучит парадоксально, восхищаться способен лишь человек, наделенный величием духа. Поэтому творец столь редко получает признание современников, почти всегда эту миссию выполняет потомство или, по крайней мере, то современное потомство, коим являются иностранцы. Люди, находящиеся далеко. Люди, не видящие, как ты пьешь кофе и во что одет. Если такое происходило со Стендалем и с Брамсом, как можешь ты падать духом из-за того, что сказал обычный знакомый, живущий по соседству? Когда появилась первая книга Пруста (после того как Андре Жид выбросил рукопись в корзину), некто Анри Геон написал, что этот автор "с ожесточением взялся создавать нечто, совершенно противоположное произведениям искусства: перечень своих ощущений, обзор своих знаний в механической последовательности - никакой целостности, никакого единства, никакого движения в пейзажах и в душах". То есть этот спесивый тупица критикует как раз то, что является сутью прустовского таланта. На какой скамье Вселенского Суда заплатят Брамсу за все страдания, которые он испытал, не мог не испытать в тот вечер, когда сам исполнял партию фортепьяно своего Первого концерта для фортепьяно с оркестром? Когда его освистывали и забрасывали грязью! Да что говорить о Брамсе, за простой скромной песней Диссеполо сколько таится страданий, сколько грусти, сколько отчаяния.
Мне достаточно было посмотреть один из твоих рассказов. Да, я верю, что когда-нибудь ты сумеешь создать что-то стоящее. Но готов ли ты перенести все эти муки? Говоришь, ты растерян, колеблешься, не знаешь, что делать, и я должен сказать тебе свое слово.
Мое слово! Лучше бы мне промолчать, и ты это счел бы жестоким равнодушием, либо мне надо было бы говорить с тобой много дней или жить с тобой много лет - беседовать, иногда молчать или гулять вместе, ничего не говоря, как бывает, когда умирает горячо любимый человек и мы понимаем, что слова бессмысленны и нелепы. В такие минуты лишь искусство других художников спасает тебя, утешает, помогает. Тогда полезны (какой ужас!) страдания великих, взошедших раньше тебя на эту Голгофу.