- Вы выращиваете здесь что-нибудь?
- Мы обеспечиваем себя. И еще немного остается на продажу. Мы довольны. Мы люди простые.
Но Софии не верилось, что они так просты. Сейчас она недоумевала больше, чем до встречи сними.
- Но у вас есть служанка.
- Служанка? - удивленно переспросила Мария.
- Я слышала, вы разговаривали с ней.
- Ах, да. Девочка. Сирота, которая работает на кухне. Но она не побеспокоит вас.
- Нет, нисколько не побеспокоит. У нее сильный голос для ребенка.
- Не понимаю, - сказала Мария.
- Я слышала ее пение, когда приехала.
- Правда? Она сейчас ушла. Ушла в поле.
Снова наступило молчание.
- Я, пожалуй, покину вас, - в конце концов сказала София.
- Разве вы не останетесь на ночь?
- Нет. Спасибо. Я поеду, пока светло.
Они больше не пытались удержать ее, и она поднялась с большого стула черного дерева. И упала обратно.
София проснулась на следующее утро, полностью одетая, на резной кровати в маленькой комнате с белеными стенами. Ее разбудил стук в дверь. Вошла Мария, неся два яйца и пшеничную булку.
- Вы очень устали вчера после поездки, - сказала она. - Вы заснули.
- Должно быть, я потеряла сознание.
- Нет-нет. Вы просто крепко уснули.
София знала, что воздух равнины действует усыпляющее, но никогда раньше не ощущала этого так сильно и так внезапно.
- Леонид приехал, - сказала Мария.
- Леонид?
- Он вернется вместе с вами домой. Он хороший мальчик.
София, вымыв лицо и руки в фарфоровом тазу, который ей принесли, вышла из комнаты и увидела сидящего на крыльце Леонида. Он тихо и серьезно беседовал с Теодором, но, увидев Софию, улыбнулся и встал.
- Приветствую вас, фрау Оберманн. Я слышал, вы спали крепко.
- Это воздух.
- Да, я знаю. Воздух здесь необыкновенный.
София захватила с собой завтрак - яйца, так ей хотелось увидеть Леонида, и подошла к нему поближе.
- Я не ждала вас. Хотите поесть со мной?
- Нет, спасибо, я уже поел. Это была долгая поездка для вас одной. Профессор жалел, что попросил вас поехать, - но больше никого не было.
- А Кадри-бей ничего не заподозрил?
Все прошло замечательно. - Леонид хлопнул в ладоши. - Мы с профессором верхом поехали по равнине к Эгейскому морю, не оглядываясь, а доехав до берега у Граника, спешились. Мы слышали отдаленный топот копыт; значит, за нами следовали. Мы подождали, пока не ощутили их присутствия среди скал над нами. На этой равнине можно почувствовать других людей, не видя их. Так было и в этот раз. Тогда мы разделись, оставили на берегу одежду и сумки и бросились в море. Мы поплыли к небольшому мысу и там спрятались. И видели, как Кадри-бей с двумя подручными подъехали к берегу, обшарили наши сумки, осмотрели лошадей, объехали территорию кругом, - и уехали назад к скалам, расстроенные и подавленные. Они видели, что мы вошли в море совершенно нагими и поняли, что у нас ничего с собой нет. Профессор очень веселился.
- Как вы объяснили мое отсутствие, вернувшись в Трою?
- Вы не отсутствуете. Вы лежите в лихорадке, и никто не осмеливается вас беспокоить. Когда мы вернемся, я скажу, что вы только что вышли на несколько минут подышать воздухом.
- Я готова ехать, - сказала София. Ей не хотелось оставаться на ферме дольше, чем необходимо.
- Хорошо. Вы вполне пришли в себя?
- Конечно.
- Прежде чем мы поедем, я покажу вам Фердинанда. - Он шагнул к Теодору и что-то ему сказал.
- Он в поле, - ответил Теодор. - Пойдемте вот этим путем.
София и Леонид последовали за ним мимо амбаров, она заглянула в тот, куда хозяин фермы отнес сокровища, но увидела лишь пустой земляной пол.
Они вышли в поле, где в густой траве пасся белый козел.
- Фердинанд! Фердинанд! - позвал его Теодор, и козел неторопливо пошел к ним. София обратила внимание, что ноги у него длиннее, чем у коз в Греции.
Теодор вынул из кармана рубашки не то дудочку, не то флейту и заиграл нежную мелодию. Козел встал на задние ноги и принялся танцевать под музыку. София не могла назвать это иначе. Он танцевал перед ней, грациозно подогнув передние ноги. Он описал полный круг.
- Его никто не учил, - пояснил Леонид. - Он умеет танцевать от рождения. - Теодор опустил дудочку, и козел снова принялся щипать траву. - Нам с фрау Оберманн пора возвращаться в Трою, Теодор. Спасибо.
Они вернулись к дому, где их ждала Мария. Леонид тепло обнял Марию, расцеловал в обе щеки, и она в ответ крепко обняла его. Затем он обнялся с Теодором и похлопал его по спине.
София стояла поодаль, но Мария подошла и поцеловала ей руку.
- Вы навсегда наш друг, - сказала она.
- Я рада.
Теодор вывел мула, накормленного, с приглаженной щеткой шерстью, а Леонид отвязал своего коня от столба во дворе.
- Khairete! Khairete! - крикнули Мария и Теодор.
Они проехали двести-триста ярдов, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух, как вдруг донесся с фермы громкий пронзительный крик - жалкий, истерический, беспомощный. София в тревоге обернулась, а Леонид никак не отреагировал.
- Это козел забежал в кухню, - объяснил он. - После танцев он часто так делает. - Затем добавил: - А Мария каждый раз кричит.
Они ехали дальше, и скоро стал виден дом хранителя моря.
- Как давно они знакомы с моим мужем?
- Много лет.
- И они последовали за ним в Трою?
- Они считают его покровителем. Опекуном, если хотите.
- Он дает им деньги.
- Поддерживает их. Профессор - очень щедрый человек.
- А взамен?
- Они оказывают мелкие услуги. Вроде этой.
- Прячут некоторые вещи.
- Можно и так сказать. Они сохраняют вещи, которые иначе пропали бы. Профессор хочет создать большой музей древностей, и тогда все его открытия можно будет увидеть в одном месте. Он не собирается оставлять куски Трои в Константинополе или в Париже.
София никогда не слышала ни о каком музее Оберманна, но сумела скрыть удивление.
- Он говорил мне о доме в Афинах. Мой отец согласился помогать ему.
- Да. Речь именно об этом. Вы можете гордиться, фрау Оберманн. Профессор собирается создать свой музей в сердце вашего родного города. Отдавая дань самому Гомеру.
Но по какой-то причине София не испытывала особой гордости, возвращаясь назад по равнине.
В Гиссарлыке София застала мужа лежащим на полу в их комнате. Он держал керамическую чашу и тихонько похлопывал ее. И даже что-то шептал в нее, как показалось Софии.
- Расскажи мне о Скопелосах, - попросила София.
- Они работают на меня. Только и всего.
- Они показались мне таинственными.
- Фригийцы скрытны по натуре. Даже если не владеют тайной, о которой стоит говорить.
- У них есть танцующий козел.
- Безумное животное. Мне претит безумие. - И больше ничего не сказал по этому поводу.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Оберманн опустился на колени на землю.
- Благодарю богов, что дожил до этого дня. - Он наклонился и поцеловал большой серый камень. - Теперь мир станет совсем другим.
В течение нескольких недель после того, как были найдены золотые вещи, велись раскопки поблизости от дворца; Оберманн втайне надеялся, что здесь могут быть найдены еще драгоценности, спрятанные перед тем, как греки завладели городом.
На пятой неделе работ турецкие рабочие копали на территории "кладовой", или "надворной постройки", по определению Оберманна, при основном здании. "Кладовая" была продолговатым строением, шесть на восемь футов. Между дворцом и его внешней стеной шла канава или колея. Там нашли некоторое количество зерен и семян, которые были должным образом собраны и зарегистрированы так же, как и фрагменты керамики и несколько различных по величине свинцовых шариков, которые, возможно, представляли собой набор гирек. И тогда один из рабочих заметил небольшие плоские серые камни; они были разбросаны по пласту только что извлеченной земли, и сначала на них не обратили внимания и отбросили как мусор. Но вдруг Софию заинтересовала какая-то метка или резьба на одном из них. Подняв камень, София поняла, что он легче обычного и обладает другой текстурой; она стала счищать землю пальцем и, к своему удивлению, увидела на плоской верхней поверхности странные знаки. Она осторожно положила его рядом с траншеей и взяла другой. На его поверхности был вырезан подобный ряд знаков или клейм. Она не имела представления, что это за знаки, поэтому, сев на невысокую каменную стену у края траншеи, стала рассматривать их.
София видела - это были не случайные царапины: здесь встречались кривые линии и диагонали, были и параллельные линии, причем в определенной последовательности. И тут, начав понимать, она чуть не уронила табличку. У нее задрожали руки, и она положила табличку рядом с собой. Горло перехватило.
София тихонько встала и подошла к мужу и Леониду, которые стояли рядом у стены древнего дворца.
- Генрих, - сказала она. - Генрих. Я нашла вещь, которая может заинтересовать тебя.
Что-то в ее голосе привлекло внимание Оберманна. Он медленно повернулся.
- Да, дорогая?
- Я нашла какие-то надписи.
- В Трое нет надписей.
- Значит, какие-то клейма. Поставленные человеком, несомненно.
- Что ж, давай взглянем на твои клейма.
Они подошли к той стороне траншеи, где работала София. Она указала на плоскую табличку, лежавшую на стене.
Леонид бережно взял ее и стал изучать.
- Не знаю, что и сказать, профессор. Никогда не видел ничего подобного.
Оберманн протянул руки, Леонид осторожно передал ему табличку. Оберманн низко наклонился над ней, словно нюхал или собирался попробовать на вкус. Он оставался в такой позе несколько мгновений, и когда поднял голову, София заметила у него на глазах слезы.
- Где ты нашла это, София?
- Здесь. Здесь их много, они разбросаны по земле. Но, Генрих, это не камни.
- Нет. Не камни. Это глиняные таблички, обожженные на сильном огне. - Он говорил очень медленно и внятно. - Знаешь, что это, София? Это письменный документ. Страницы.
- В Трое не было письменности, профессор. Датировка…
- В Трое была письменность, Телемак. Вот она, письменность Трои. Их слова. Их язык. После трех тысячелетий молчания они снова говорят с нами.
Во второй половине дня они собрали все таблички и решили продолжить работу в этой части раскопа.
Оберманн был молчалив. Он казался рассеянным и сомневающимся. Когда София спросила, отчего он не в духе, он улыбнулся.
- Нет, нет, ничего подобного. Просто еще не могу этого понять. Я растерян. - В дом, где были сложены таблички, вошел Лино. - Вот человек, который видит то, что нам недоступно. Садитесь, мсье Лино. Я покажу вам удивительную вещь. - Лино пальцами правой руки быстро ощупал табличку, которую дал Оберманн.
- Знаки прочерчены в глине стилом или другим острым предметом, - сказал он. - Нанесены чисто и умело. Решительно. Это не иероглифы, герр Оберманн. Не пиктограммы.
- Не египетские.
Совсем не египетские. Символы идут в линейной последовательности. Вы видите прямые линии, отделяющие один ряд символов от другого? Это форма линейного письма. Я не встречал ничего похожего раньше. - Он повернулся к Оберманну и Софии. - Из всех сокровищ, которые мы к этому времени нашли в Трое, это самое ценное. Вы не сумеете спрятать его от турок.
- Я и не собираюсь, мсье Лино. Я уже сообщил Кадри-бею. Наш надзиратель подпрыгнул, как корова на луне.
- Корова перепрыгнула через луну, Генрих.
- И ринулся телеграфировать в Константинополь. Я до сих пор не могу поверить. А вот и сам властелин.
К ним подошел Кадри-бей.
- Я даже не знал, как описать их. Сказал только, что это таблички со знаками, - сказал Кадри-бей.
- Вот. Смотрите на них, Кадри-бей, и восхищайтесь. - Надзиратель с интересом разглядывал таблички, но не дотрагивался до них. - Это первые образцы письменности в Европе.
- Мы не в Европе, герр Оберманн. Мы в Турции.
- Что за узость взгляда, Кадри-бей. Ведь это Троя. Земля греков. Земля Гектора и Приама.
- Это еще следует доказать.
- Доказать? Поэмы Гомера доказывают это без малейшего сомнения! - Оберманн поднял одну из табличек. - Вот их первые слова. Они разговаривают с нами через бездну времен. Я вижу их на том берегу… - Он оборвал фразу и обернулся к жене. - Я не должен плакать перед этими господами, София. Отругай меня. Обвини в том, что я разыгрываю драму.
- Я не могу обвинить тебя ни в чем, Генрих, кроме как в любви к Трое.
- Я знаю. А вы, Кадри-бей, разделяете эту мою любовь, правда?
- До тех пор, пока Троя остается турецкой.
Лино продолжал ощупывать табличку.
- В мире нет человека, который смог бы растолковать эти знаки, - произнес он. - Они не похожи ни на какие другие.
- Не будем отчаиваться с самого начала, мсье Лино. У нас есть неоценимое преимущество. Мы знаем, что это были греки.
- Тысячи лет отделяют эти знаки от слов Гомера. Не знаю, сможем ли мы использовать слово "греческие", чтобы описать их.
- А какое бы слово вы подобрали?
- Не представляю себе.
- Пусть так и будет. Будем называть их Нетексты из Негорода в Нигде. - Тон Оберманна смягчился. - Простите, Лино. Как вы могли заметить, я перевозбужден. Кажется, я не сомкну глаз до конца своих дней. Мы должны быть смелыми. Безрассудно смелыми. Почему бы нам не расшифровать эти символы? Если мы допускаем, что это греческий, а я на этом настаиваю, эти слова постепенно раскроют нам свое значение. Умершие заговорят.
Музей древностей в Константинополе, получив послание Кадри-бея, проинструктировал Оберманна, чтобы тот был крайне осторожен в обращении с табличками, чтобы он обеспечил их сохранность и ждал дальнейших инструкций. Директор музея тем временем связался с коллегой, Огастесом Франксом из Британского музея в Лондоне, где не так давно был создан новый отдел, занимающийся "протоисторической письменностью". Оба директора сошлись на том, что Александр Торнтон, блестящий молодой человек, член новой команды, должен как можно скорее отправиться в Гиссарлык.
- Какой-нибудь музейный червь, - сказал Оберманн Софии. - Бледный англичанин. Я хорошо знаю англичан. Они либо нахалы, либо трусы. Либо лицемеры. Вроде нашего друга, преподобного Хардинга. Разве Хардинг может нести туркам христианство? Да он скорее обратит обитателей Оксфорда в язычников. - Сняв шляпу, он принялся ею обмахиваться. - Интересно, какого типа англичанином окажется мистер Торнтон.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Александр Торнтон, сев на корабль в Тилбери, через три недели прибыл в Трою. Он не показался Софии музейным червем, как предполагал ее муж. На взгляд Софии он скорее походил на спортсмена или альпиниста. Он был высок, очень строен, с заметным после трехнедельного пребывания в море загаром.
Кадри-бей настоял на том, чтобы приветствовать Торнтона в Трое со всей торжественностью. София внимательно, если не сказать жадно, наблюдала за молодым человеком, в то время как он обменивался рукопожатиями и поклонами с руководителями экспедиции и пил поданную ему чашечку турецкого кофе. Он не был неловок, напротив, манеры его отличались сдержанностью и точностью.
- Надеюсь, что застал вас в добром здравии, сэр, - обратился он к Оберманну.
- Никогда в жизни не чувствовал себя лучше, мистер Торнтон. Я просто цвету.
- Рад слышать это, сэр. Мы в Англии слышали о вашей великолепной работе. А теперь еще и это…
- Вы скоро увидите мою великолепную работу, мистер Торнтон. А сейчас позвольте представить вас фрау Оберманн.
- Очень рад. - Торнтон склонил голову, прежде чем взял ее руку, но не сумел скрыть удивления, встретив на раскопках женщину.
Оберманн засмеялся и хлопнул его по плечу.
- Вы не считаете, что здесь неподходящее место для женщины?
- Напротив, я в восхищении.
- Сказано очень по-английски. Разве я не говорил тебе, София? Они всегда учтивы. А знаете, мистер Торнтон, что вы стоите как раз на том месте, где когда-то греками был водружен деревянный конь.
- Это честь, несомненно. Но я всегда считал, что легенда об этом коне… просто легенда.
- Вы слишком долго пробыли в Британском музее, мистер Торнтон. Вы разучились удивляться.
- Я начал работать в музее полгода назад, сэр. Так что вы не должны приписывать мои недостатки пребыванию там. Они мои собственные.
Торнтон в самом деле привык мыслить самостоятельно. Когда ему было пятнадцать, его мать умерла от рака, и с тех пор он сделался задумчив и стал полагаться только на себя. Он начал интересоваться миром. В частности, обществом, в котором жил. Он решил изучать теологию в Оксфорде, потому что хотел стать пастором в лондонском Ист-Энде, где мог бы помогать бедным и бездомным в округе. Затем, во время одной из длительных загородных прогулок неподалеку от Оксфорда, он начал сомневаться в устоях церкви, в которой был воспитан. И, в конце концов, усомнился в собственной вере. Оставив теологию, он начал заниматься относительно новой наукой, палеографией, на отделении археологии в университете. Но интереса к социальной справедливости не утратил. Он был сторонником передовых взглядов на права рабочих и женщин и, вступив в лондонскую Лигу образования, читал в Эксетер-холле лекции о ре формах.
- Вы волевой человек, - сказал Оберманн. - Я рукоплещу вам.
София наблюдала за Торнтоном во время этого обмена репликами. Он казался настороженным, внимательным, но она чувствовала, что поведение ее мужа забавляет его. И не могла понять, нравится ей это или нет.
- Мистеру Торнтону, наверное, хотелось бы увидеть свое жилище, - сказала она. - Ведь он приехал издалека.
- Боюсь, мистер Торнтон, мы не можем предоставить вам золотые чаши с водой или девушек в услужение. Мы еще не дошли до гомеровского уровня. Стараемся изо всех сил, но не можем сравняться с его образцами поэзии.
- На самом деле я бы хотел как можно скорее увидеть сам объект.
- Простите?
- Объект. Таблички. То, из-за чего приехал.
- Вы торопитесь, мистер Торнтон. Но это приводит меня в восхищение. Глубоко уважаю ваше желание. Я в течение всей жизни в каждой ситуации всегда доказывал, что человек с железной волей способен на многое. Я собственноручно тайно совершил обрезание в Мекке, чтобы меня не обнаружили. - София удивленно взглянула на мужа. - Итак, отведем вас к вашему объекту. - Оберманн повел Торнтона к хижине, в которой были сложены таблички. - Они собраны здесь, - пояснил он. - Это подходящее, сухое место. Им здесь уютно, как любят говорить у вас в Англии.
Войдя в помещение, Торнтон отреагировал мгновенно.
- Я не ожидал, что их окажется так много, - сказал он.
- У нас сто семьдесят восемь отдельных объектов. Они приблизительно одного размера и вида, как вы видите. Но, разумеется, изображения на всех различны.