В это холодное утро они остановились посмотреть на квадратный раскоп глубиной три фута. Здесь нашли булавки и разбитую каменную утварь, доказательство того, что по этой тропе когда-то ходили люди, но никакого дорожного покрытия обнаружено не было.
- Деревянный конь перестал существовать, - сказал Оберманн. - Он выполнил свою задачу. - И, подобрав большой камень, швырнул его в куст у городской стены. - Змея. Antelion
- Как ты ее заметил?
- Оберманн видит все. Я говорил тебе о коричневых гадюках? - Она покачала головой. - Они самые ядовитые. Если одна из них тебя укусит, то на закате умрешь - Казалось, он пришел в хорошее расположение духа. - Они прячутся в кустах rosa canina. Они маленькие, София, не больше червя. Будь осторожна.
Он начал взбираться на отвал большого раскопа. София собиралась последовать за ним, как вдруг подошел Леонид поприветствовать их.
- Рабочие в большом волнении, профессор. Имам сказал им, что сегодня будет найдено нечто потрясающее.
- В самом деле, Телемак? А этот святой человек не указал место, где будет обнаружена драгоценность?
- Он только упомянул древний город. По его словам, из старого города снова воссияет солнце.
- Хорошо сказано. Хотя и не точно. Тем не менее, возьмемся за работу с большими надеждами. Следует верить святому человеку.
Раскопки были сосредоточены в основном рядом с "дворцом Приама", как именовал его Оберманн, каменным комплексом в середине "третьего города", или "сожженного города". Они только что раскрыли стену, шестнадцать рядов кирпичей, скрепленных составом, содержащим дробленые камни; выше кирпичной стены лежал слой пепла, смешанный с камнями более поздних домов и остатками стен меньших строений, возникших на развалинах.
В то утро София работала у стены, копая и просеивая землю, неподалеку ее муж пытался составить первоначальный план сооружения.
- Генрих! - позвала она. - Генрих! Тут какая-то кость с отверстием.
Эта фраза была выбрана ими в качестве сигнала, если кто-то из них обнаружит что-то значимое. Таким образом можно было избежать внимания вечно настороженного Кадри-бея.
- Это не может подождать?
- Нет. Ты должен отметить ее на плане.
Оберманн медленно подошел к траншее, где работала жена.
- Там, внутри, - прошептала она, - что-то блестит.
Оберманн встал на колени и заглянул в темное углубление. Ему тоже показалось, что там поблескивает золото.
- Который час? - спросил он у Софии.
- Почти девять.
Оберманн взобрался на насыпь у траншеи и крикнул: "Paidos! Paidos!" Он знал, что сейчас рабочие сразу займутся едой, думая о раскопках не больше, чем крестьяне, перекусывавшие на соседнем поле. Призыв дошел до рабочих, они вылезли из траншей на поверхность.
Оберманн вернулся к углублению и осторожно извлек медную емкость около двух футов длиной и фута шириной. Сразу за ней находилась большая медная чаша, в которой лежало что-то вроде подсвечника. Но сдвинув ее с места, Оберманн увидел, что в ней сложены золотые сосуды, чаши, золотые браслеты и кольца.
- Дай мне свою шаль, - торопливо попросил он. София развязала шаль и положила на землю. Оберманн ловко выгреб из чаши все золотые предметы. - Надо спешить, - сказал он. Когда все было положено на шаль, София связала ее и хотела подвесить на пояс. - Спрячь под одеждой, - велел он. - В нижней юбке.
Они не заметили, что из соседней траншеи за ними наблюдает маленький мальчик, сынишка одного из рабочих, которому было поручено отвозить в тачке камни из раскопа. Он задержался, не успел уйти завтракать вместе со всеми.
- Я не смогу идти свободно, Генрих. Видишь, как выпирает?
- Неважно. Делай, что велю. - Оберманн обнял ее за плечи и, частично закрывая своим телом спрятанное золото, повел к дому. - Если тебя спросят, - прошептал он, - скажись больной.
Они добрались незамеченными. София, вытащив из-под юбки узел, собиралась отдать его мужу, как вдруг раздался стук в дверь.
- Быстрее, - сказал Оберманн. - Брось его на постель и ляг сверху. У тебя приступ боли.
Он открыл дверь, на пороге стоял Кадри-бей. Оба выглядели совершенно невозмутимыми.
- Что вы взяли, герр Оберманн?
- Взял? Я вас не понимаю.
- Вы уносили блестящие монеты.
- Монеты? В Трое не было монет, Кадри-бей. Вам это должно быть известно.
- Что-то золотое. Вас видел мальчик.
- Какой мальчик?
- Сын Хамди.
- Он известный воришка и врун. Я удивлен, что вы позволяете ему оставаться здесь. Его отец тоже мошенник. Мне уже приходилось отчитывать его.
- Я могу войти?
- Если хотите. София заболела. Молю Господа, чтобы это не оказалась лихорадка.
- Лихорадка?
- Взгляните, как выгнуто ее тело. Это симптом. Но входите, Кадри-бей. Я буду при ней. Я не боюсь заболеть. - Кадри-бей оставался на крыльце. - А что этот сын дьявола сказал про меня? Я унес золотые монеты из сердца Трои на глазах у сотни рабочих? Это противоречит здравому смыслу. Входите. Обыщите мое жилище, Кадри-бей. Осмотрите все именем султана. Откройте сундуки и шкафы.
- То есть вы ничего не нашли за все утро?
- Не совсем так. Я нашел обугленные зерна ячменя и окаменевший сыр. Хотите взглянуть на них, Кадри-бей?
Его нескрываемый гнев, казалось, успокоил надзирателя.
- Мне приходится поверить вам, герр Оберманн. Должно быть, солнце ослепило мальчишку.
- Не ругайте его. Оставьте в покое. В Трое мы то и дело видим то, что потом оказывается ненастоящим.
- Передайте мое сочувствие фрау Оберманн. Пусть поправляется.
- Я молю за нее Аллаха, Кадри-бей. Чтобы болезнь прошла. - Как только тот ушел, Оберманн закрыл и запер дверь.
- Быстрее, - скомандовал он. - Нужно спрятать все это под полом. - София встала с постели и принесла шаль с золотыми вещами.
Оберманн приподнял доску пола в маленьком алькове.
- Боже, сколько всего, - произнес он, развязав сверток. Здесь были золотые серьги, диадема, два небольших орнаментированных сосуда с крышками. - Любая из этих вещей бесценна! - С минуту он смотрел на них, потом поднял взгляд на Софию. - Их собирали второпях. Иначе как браслет мог оказаться рядом с соусником? И спрятали в углублении в стене дворца. На какую мысль это наводит, София?
- Что случилось несчастье?
- Надвигалось несчастье. Гибель. Таким несчастьем было то, что греки входили в ворота Трои.
- Если они ломились в двери дворца, женщины должны были спрятать свои сокровища.
- Естественно. - Он взял один из золотых сосудов и стал рассматривать. - Он пролежал в земле пять тысяч лет. Тебя это не пугает, София?
- Что здесь страшного?
- Какой-то сверхъестественный ужас. Не знаю. Мы взяли что-то, принадлежавшее Трое. Мы приняли участие в ее потаенной жизни.
София удивленно посмотрела на мужа.
- Слишком поздно, Генрих.
Он прижал ко лбу сжатую в кулак руку.
- Разумеется. Это ерунда. Скорее нам следует бояться Кадри-бея. А эти сокровища нужно снова спрятать. - Он осторожно разложил их под полом, вернул доску на место. - Такова их участь - быть спрятанными, верно? Такова особенность золота.
- Их нельзя оставлять здесь, Генрих. Если нас не будет несколько часов…
- Знаю. Он придет сюда, всевидящий Аргус. Но я нашел решение. - Он не сделал паузы, и Софии показалось, что мысль его складывалась, пока он говорил, он будто извлек ее из воздуха. - Мы с Леонидом поедем верхом к морю. Я возьму сумку, набитую бумагой. Спустя некоторое время Кадри-бей, несомненно, последует за нами, и в его отсутствие ты с сокровищами отправишься в путь. На берегу за Чанаккале есть небольшая ферма. Я расскажу тебе, как добраться. Возьми коня и скачи туда, как можно скорее. Они тебя узнают.
- Кто они?
- Друзья. Когда-то они оказали мне неоценимую услугу. Поэтому я купил им ферму. Я знаю их еще по Итаке.
Оберманн никогда раньше не упоминал этих друзей. Снова какая-то страница его жизни открылась случайно и неожиданно. Софии тут же захотелось узнать больше об этих людях.
С тех пор как София узнала о первой жене Оберманна, его прошлое все больше интересовало ее. Если он знаком с внезапно обнаружившимися друзьями со времен Итаки, они должны были принимать участие в тамошних раскопках. Но что они делают на анатолийском берегу? И почему он решил купить им ферму?
Оберманн вытащил перо и бумагу.
- Возьмешь письмо, София. Оно все объяснит. - Он принялся торопливо писать. Затем положил лист в конверт и запечатал. - Мы с Леонидом поедем к морю во второй половине дня. Непременно дождись отъезда Кадри-бея. Я нарисую план. Это место легко найти.
- Сколько времени займет поездка?
- Ты останешься у них на ночь.
- Ты не сказал мне, кто они.
- Пожилая пара. Муж и жена. Детей у них нет. Вот гавань Чанаккале. - Он принялся рисовать карандашом на маленьком листке бумаги. - Вот дорога на восток, к деревне Карамык. Вот она отмечена. Проедешь по этой дороге четверть мили. Увидишь каменную хижину. Обычно около нее стоит еда и кувшин с водой. Это дом хранителя моря. Ты о нем знаешь.
- Никогда не слышала.
- Разве Леонид не рассказывал тебе? Удивительно. Это крестьянин, который всегда смотрит на море. Смотрит всю жизнь. Он не может делать ничего другого. Некоторые считают его блаженным. А некоторые думают, что он проклят. Но он всегда смотрит на морские волны.
- Он разговаривает?
- Он молится. Поэтому его считают святым. Говорят, он сдерживает море, чтобы оно не затопило землю, как случалось в давние времена. Ты ведь видела здесь раковины в земле. Я и сам почти верю в его силы. Свернешь направо на дорогу, которая проходит прямо за его домом, и проедешь по ней полмили. Вот так. Я помечу место крестиком. Там увидишь ферму Их фамилия Скопелос.
- Греки?
- Фригийские греки. Перебрались на Итаку из Фригии во время последней эпидемии чумы. Они преданы мне. Я бы доверил им свою жизнь. Тебе все понятно, София?
- Надеюсь, мне не опасно ехать одной.
- Ты фрау Оберманн! Никто пальцем не посмеет тебя тронуть.
В поездку София оделась как местные женщины. Ее кожа теперь так потемнела от солнца и ветра, что, по ее мнению, вряд ли кто мог обратить на нее внимание. Из этих же соображений она решила ехать на муле, а не на лошади. Она положила золотые вещи в кожаную сумку, которую пристроила на спину мула. И отправилась к ферме Скопелосов.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Путешествие не было трудным. В Чанаккале вела оживленная дорога. Но София не могла не свернуть к источнику всего в нескольких сотнях ярдов от дороги. Затененный оливковыми деревьями, он предлагал прохладу и отдых.
Однако тишина длилась недолго. Когда София подъехала ближе к воде, собираясь привязать мула, к ней с яростным лаем бросились четыре собаки. Они прибежали с соседнего виноградника. Сознавая грозящую опасность, она вспомнила, как поступил Одиссей в подобном случае.
Вдруг вдалеке Одиссея увидели злые собаки;
Слоем они на него побежали; к земле осторожно,
Видя опасность, присел Одиссей, но из рук уронил он
Посох…
Поэтому она села на землю, оглянулась, чтобы удостовериться, что мул в безопасности, и не шевелилась. Собаки, не переставая лаять, окружили ее, но не тронули.
С виноградника выбежал встревоженный лаем человек и отозвал собак. Он начал что-то быстро объяснять Софии по-турецки, но она встала на ноги и ничего не сказала, только застенчиво, нерешительно махнула рукой, чтобы он уходил. Он сбегал на виноградник и принес ей кисть винограда, которую она приняла, не говоря ни слова.
Затем София подошла к мулу, стоявшему совершенно невозмутимо во время испытаний, выпавших на ее долю, и вернулась на дорогу.
- Я рада, что читала Гомера, - сказала она то ли сама себе, то ли мулу.
Она медленно проехала по Чанаккале, не желая привлекать к себе внимания, и, действительно, осталась никем не замеченной в шуме и суете города. Но миновав последние домишки на окраине и оказавшись на дороге к деревне Карамык, София вздохнула свободнее. Она ехала среди лугов с высокой травой и участками заболоченной почвы с дюнами и зарослями сорняков. Бледно-голубое небо здесь было огромным куполом, касавшимся земли и травы. Небо над Троей всегда казалось Софии переменчивым, грозовым, неровным, а здесь оно было светлым и неподвижным.
София узнала хижину хранителя моря, про которую говорил Генрих, по лежащим у двери нескольким ковригам хлеба и кучке фиг. Проезжая мимо, она подумывала о том, чтобы остановиться и поздороваться с хранителем, но не осмелилась побеспокоить его.
Проехав еще несколько ярдов, София слезла с мула. Собираясь в поездку, она пообещала себе, что именно здесь откроет конверт и прочтет письмо, которое Генрих написал Скопелосам по-гречески. Специально взятым с собой ножом для бумаги она легко распечатала плотный конверт, какие Генрих использовал для переписки.
За приветствиями следовал абзац, который Оберманн подчеркнул: "С сожалением сообщаю, что за нами неотрывно следит турецкий надзиратель, который неизвестно за что сердит на меня, и я жду, что он не сегодня-завтра обыщет наш дом. Поэтому я посылаю тебе некоторые вещи, зная, что ты спрячешь их так, что ни одному турку не обнаружить. Жители деревни выдадут меня турку, поэтому я не могу воспользоваться их конями. Я приеду за этими вещами, приготовь мне трех лошадей к ночи. Прощай. София, моя жена, о которой я рассказывал тебе, не знает об этой истории".
Что за этим крылось? "София не знает об этой истории"? Для нее это означало какой-то рассказ, историю. Какого рассказа она не знала? И что за грубая, безличная манера писать о ней таким образом? Как ни странно, ее сильнее мучил гнев, чем любопытство. Муж каким-то образом предавал ее ради этих неизвестных. Она не понимала, в чем именно состояло предательство, поскольку многого не знала, но страшилась его. И была возмущена.
Не представляя себе, о какой истории идет речь, она чувствовала, что история эта темная.
Хранитель моря, выйдя из своего каменного домика, забрал оставленный у порога кувшин с водой. Он, казалось, не заметил Софию, хотя она стояла недалеко от него, рядом с тропинкой. Она нарочно посмотрела ему прямо в глаза, но они ничего не выражали. Светлые глаза казались пустыми. Возможно, это морская слепота? Он вернулся в дом. Через несколько секунд он появился снова и забрал ковриги хлеба, ничем не показав, что видел Софию. На самом деле он продолжал видеть море.
София вернула письмо на место и снова запечатала конверт, убедившись, что смахнула пыль с оборота листка, словно он падал на дорогу. Затем продолжила путь.
Минут через пятнадцать она добралась до фермы. Одноэтажное здание ничем не отличалось от большинства домов этой местности: стены сложены из больших глиняных кирпичей, крыша сделана из плоско лежащих досок, на которые навален толстый слой глины. Здесь было также несколько амбаров и других дворовых построек, свидетельствующих о зажиточности хозяев.
Двор был пуст, но София расслышала негромкое женское пение. Она позвала хозяев, и пение тут же прекратилось.
На крыльцо вышел человек и спросил по-турецки, что ей нужно.
- Я жена Генриха Оберманна, - сказала она. - София.
Мужчина приветственно протянул к ней руки.
- Ну, конечно. Добро пожаловать. - Он заговорил по-гречески. - Он рассказывал нам о вас. Мария! Иди сюда! - На крыльцо вышла женщина, приставила руку к глазам, защищая их от солнца. - Это София. Он прислал ее.
Муж и жена составляли яркий контраст. Он - полный, ширококостный, с мясистым лицом и большими руками и ногами; она гораздо тоньше, меньше, а рядом с ним казалась совсем бестелесной. От удивления она на шаг отступила, затем нервным движением пригладила волосы.
- Вы оказали нам честь, - произнес он. - Входите. Мария, приготовь что-нибудь для нашей гостьи. - Мария быстро вернулась в дом. - Меня зовут Теодор, - сказал он. - Он говорил нам о вас.
- Меня послал к вам муж. Вот с этим. - Она вытащила письмо и, пока Скопелос читал его, вернулась к мулу и отвязала кожаную сумку, в которой лежали золотые сосуды и украшения.
Скопелос, не говоря ни слова, с некоторой торжественностью взял у нее сумку и отнес в один из амбаров.
Во дворе было тихо. Для процветающей фермы - удивительно тихо. Стоя рядом с мулом, София слышала, как Мария - она считала, что это Мария, - что-то говорит, быстро и оживленно. Наверное, дает указания служанке, потому что ответных реплик не последовало. София различила в голосе недовольство и внезапно поняла, что не хочет оставаться здесь ночевать.
Из амбара, улыбаясь, вышел Теодор.
- Позвольте мне проводить вас в дом, - сказал он. - Жена хочет вас угостить.
Внутри было полутемно, закрытые ставни перекрывали доступ послеполуденному солнцу. В комнате стояла искусно сделанная мебель черного дерева. На стене висела икона Богоматери, перед ней на блюдечках три свечки.
Вошла Мария с подносом, неся маленькие кексы, припорошенные, словно пылью, сахарной пудрой.
- Поешьте, - сказала она. - Поешьте после долгого путешествия.
София, хорошо знавшая законы гостеприимства, не стала отказываться.
- Как он? - спросил ее Теодор. - Все в порядке?
- Мой муж в добром здравии. Вам приходилось видеть Трою?
- О нет. Мы не беспокоим его за работой. Он слишком занят. Время от времени мы слышим о нем.
- Вы познакомились с моим мужем на Итаке?
- Много лет назад. Мы оказывали ему небольшие услуги, и он был щедр к нам.
София была бы не прочь узнать что-нибудь еще об этих услугах, но ни о чем больше не спросила.
- У вас было там хозяйство? - задала она вопрос Теодору.
- Нет. Мы держали постоялый двор.
- Гостиницу?
- Очень небольшую. По следам Одиссея на остров приезжали иностранцы. Англичане, французы, немцы. Я водил их по острову.
- И таким образом встретились с моим мужем.
- Да, только он водил меня. Он большой знаток Итаки.
София отпила крепкого чая, который подала Мария.
- Как поживает Леонид? - спросил Теодор.
- Вы знакомы с Леонидом?
- Конечно.
- Он хороший мальчик, - сказала Мария. У нее был тонкий жалобный голос. - Он молится перед ликом Богородицы. - Она взглянула на икону и коснулась груди. Софию удивило, что они знакомы с Леонидом и что он бывает здесь. Может быть, он привозит деньги от Генриха?
- У вас есть соседи? - спросила София.
- Они не беспокоят нас, - ответил Теодор. - Здесь хватает места всем.
- Но вы греки, а кругом турки.
- Они не причиняют нам вреда. Мы люди тихие, как видите, и нам хватает самих себя.
- Муж сказал, что вы из Фригии.
- Это правда. Здесь мы ближе к ней. И пейзаж о ней напоминает. Равнина, а вдалеке горы.
- Почему бы вам не вернуться туда?
- Интересный вопрос. У нас есть обязательства. Мы любим вашего мужа. Выпейте еще чаю.
Наступило молчание.