- Разумеется нет. Ты должен телеграфировать американскому консулу. Бранда нужно забрать в Константинополь. Мы не можем держать его здесь. Это погубит нашу работу. Деревенские уже в страхе. Я пообещал им денег, но он не должен оставаться здесь долго. - Оберманн вернулся в дом. - София, ты, как богиня на надгробном памятнике. Прекрасная, словно из мрамора.
- Генрих!
- Прости. Нельзя говорить о красоте при таких обстоятельствах. - Он подошел к Бранду и снова посмотрел на него. Глаза Бранда были открыты, дыхание казалось мерным. - Он готов. Ты хочешь остаться при нем до утра?
- Конечно.
- Ты и вправду богиня.
- Если бы я была богиней, я бы сумела помочь ему.
- Ты не думаешь о себе, София. Меня это восхищает. Так и должно быть. Ручаюсь, ты вне опасности. Это не заразно.
- Но что это?
- Это болезнь. Но не болезнь тела. Больше я ничего не знаю. Тебе надо спросить турецкого муллу.
- Единственное слово, которое он произнес, было "танцоры".
- Танцоры? Эту равнину называют танцующей, когда ветер колышет пшеницу.
- Думаешь, он имел в виду это?
- Еще танцоры сопровождали богов, когда те посещали смертных. Но кто может постичь чужой разум, когда он в таком состоянии?
- Значит, ты считаешь…
Он вывел ее за дверь и прошептал.
- Профессор Бранд не выживет. Но это только мое мнение. Я буду рад ошибиться.
София просидела рядом с Уильямом Брандом вечер и ночь. Ее радовала тишина, которой так недоставало в первые месяцы замужества.
Погрузившись в тишину, София время от времени поглядывала на Бранда и даже брала за руку. Ей казалось, что он спит, хотя глаза его оставались открытыми. Если смерть такова, думала она, то мне нечего бояться. Но как знать? Она слышала о чарах, которые можно навести на человека, и действие их будет продолжаться несколько дней, а то и недель. Ей доводилось слышать странные истории о людях, которые после того, как их сочли мертвыми, приходили в себя. Затем она снова позволяла себе погрузиться в тишину.
- На самом деле я не люблю его, - сказала она наконец. - Но восхищаюсь им. - Она опять замолчала. - Он необыкновенный человек. - Снова молчание. - Вы были правы, когда подвергали сомнению то, что он говорил. То, что он говорит, нужно подвергать сомнению. Он собьется с любого пути, если его не поправлять. Восторг и энтузиазм вдохновляют его на удивительные вещи. Если бы вы спросили его о мече, не знаю, как бы он вам ответил. Это загадка. Не хочу об этом думать. Муж фрау Оберманн должен быть выше подозрений! - Она засмеялась. - Вы спрашивали, почему я вышла за нега У меня не было выбора. За меня решила мать. Но это не так плохо. Исчезли сомнения и неуверенность. Я могу жить собственной жизнью, не дожидаясь этого годами. Я сказала "Своей собственной жизнью". Но разве это моя жизнь? Я не думала, что она будет такой. - София замолчала и спрятала правую руку Бранда под одеяло. Рука оказалась удивительно легкой. - Приехав сюда, я была в растерянности. Что у меня общего с Троей? Но тут мсье Лино рассказал мне о богах - ох, простите меня. - Она взглянула в лицо Бранда, оно оставалось спокойным и неподвижным. - Спасение было в работе. В действии. Мой муж называет это предначертанием судьбы. Не уверена, что он прав. Мне не кажется, что это моя судьба. Я узнаю ее, когда она придет. Но это не она. - Вздохнув, София подошла к двери и попыталась разглядеть в ночи контуры диких олив, растущих на каменистой почве внизу. Но увидела лишь темноту. - Я сказала ему, что пока не хочу иметь детей. Считается, что жена-гречанка не должна так говорить. Но он согласился. Он сам очень похож на ребенка, вам не кажется? Он не терпит соперников. Представьте, как я удивилась, когда как-то вечером муж пришел в нашу спальню, встал на колени передо мной, уткнулся головой мне в колени и разрыдался! Совершенно неожиданно. Потом ушел. - София отошла от окна и вернулась на свое место у постели. - Не думаю, что у меня когда-либо будут дети. Так я считаю. Конечно, он старше меня. Намного старше. Но это не имеет для меня значения. Он раньше был женат. Я не знала об этом до приезда сюда. - София крутила на пальце обручальное кольцо. - Я знаю, многие считают моего мужа сумасшедшим. Я вижу по их лицам. Но Генрих не сумасшедший. Воображение делает его сильным, но не безумным. Он может быть очень трудным, это правда, и он говорит жестокие вещи. Но он не замечает, что говорит. Говорит от избытка чувств. - Она разжала руку и принялась ее рассматривать. - Подумать только, грязь под ногтями. Земля Трои. Иногда мне кажется, что я никогда от нее не избавлюсь! Мы все попали под ее власть, так в корне меняется жизнь после катастрофы. Да, Троя повлияла на меня больше, чем замужество. Могу сказать это с уверенностью. - София принялась изучать свою ладонь. - Слышите, ветер набирает силу? Благодаря ему я чувствую себя жительницей древнего мира. Вам слышно? Если вы хоть что-нибудь слышите, то это ветер. - Бранд не подал никакого знака, глаза его, как и прежде, были открыты. Она наклонилась и поймала его взгляд, но в нем не было узнавания.
На следующий день, ближе к вечеру, приехал Сайрус Редцинг, получивший телеграмму Леонида. Американский консул сразу же приплыл на пакетботе из Константинополя, взяв с собой спутника. Когда доставили телеграмму, у него с визитом был Десимус Хардинг, священник из Оксфорда.
- Это мой долг, - сказал Хардинг Софии, оказавшись в жилище больного. - Профессор Бранд, возможно, сам отдал бы предпочтение обрядам англиканской церкви, вы не думаете? Счел бы их более приемлемыми. Кроме того, мне хотелось увидеть Трою.
Сайрус Реддинг стоял рядом с Оберманном у постели Бранда. Неожиданно Оберманн обнял Реддинга за плечи и горячо шепнул ему на ухо:
- Он не выживет.
Сайрус Реддинг облизал пересохшие тубы и кивнул. Затем повернулся к Хардишу.
- Пришло время, сэр.
Хардинг вытащил из черного саквояжа простое деревянное распятие. Когда он, осенив себя крестом, начал обряд, остальные отошли сгг постели. Оберманн вслед за Хардингом опустился на коле ни на земляной пол и горячо молился.
Когда обряд был совершен, Оберманн, поднявшись с колен, к удивлению Хардинга, расцеловал его в обе щеки.
- Я хочу, чтобы вы очистили этот дом, преподобный Хардинг. Снаружи. Там, ще жители деревни увидят вас.
- В англиканской церкви нет богослужения подобного рода.
- Но ведь существует обряд экзорцизма, правда? У каждой религии свои демоны.
- Боюсь, я не знаю его наизусть.
- Значит, придется импровизировать. Пойдемте, сэр. Сейчас это самая значимая, самая важная задача.
- Но у меня не такое положение…
- У меня такое. Могу я взять распятие? София, ты не принесешь мне воды из колодца?
- Напоминает богохульство, герр Оберманн. - Говоря это, Десимус Хардинг улыбался. Он казался довольным. - Не знаю, могу ли я это разрешить.
- Ничего не поделаешь. Нужно снять с этого дома тяжкое бремя. - Десимус Хардинг, Сайрус Редцинг и Леонид вышли следом за Оберманном и неловко выстроились рядом с тропинкой. - Подойди, София, - сказал он. - Ты принесла воды?
Она наполнила небольшую глиняную миску водой из колодца у дороги и встала рядом с ним.
Оберманн вытянул перед собой руку с распятием.
- Arma virimque саnо! - он произнес эту фразу громко, чтобы ее слышали жители деревни, вышедшие на порог наблюдать за событиями. - At pius Aeneas per noctem plurima volvens. - Отчетливо выговаривая слоги, он принялся кропить входную дверь и стену дома водой из миски.
- Он читает Вергилия из разных мест, - прошептал Десимус Хардинг Сайрусу Реддингу. - Это, несомненно, богохульство.
- At regina iamdudum sauca cura! - Оберманн брызнул водой на землю перед домом, затем приложил распятие к стене. - Anna soror, quae те suspensam insomnia terrent!
Софию удивили действия мужа. Она сразу же поняла, что он цитирует эпическую поэму Вергилия, и не вполне одобрила это.
- At pius exsequiis Aeneas rite solutes, aggere composite tumuli postquam alta quierunt! - Деревенские замерли, пораженные торжественностью обряда, а те, кто жил в этом доме, обнимали друг друга. Оберманн снова поднял распятие. Затем, в завершение, встал на колени и поцеловал его. Когда он поднялся с колен, жители деревни зааплодировали. Он проревел: - Очищен! Очищен! Arindi! - Затем подошел к Сайрусу Реддингу, в замешательстве наблюдавшему за церемонией. - У нас есть лошадь и телега для профессора Бранда, - сказал он. - Времени терять нельзя.
- Что вы делали, герр Оберманн?
- Как вы думаете? Я очистил дом.
- С помощью Вергилия?
- Он пришел мне на ум. А разве первые отцы церкви не называли его "божественным Вергилием"? Идем. Мы должны увезти профессора, пока он жив.
Оберманн вернулся в дом и с помощью Леонида и Софии вынес Бравда на соломенном тюфяке на улицу. К дикой оливе была привязана лошадь, запряженная в телегу, и Бранда отнесли туда. Оберманн снова обратился к столпившимся жителям деревни.
- Видите, - сказал он. - Он не умер! Он жив! Olmedi! Yasiyor!
Они ехали через равнину, Оберманн и Реддинг сидели рядом на той же скамейке, что и кучер.
- Ни один греческий или турецкий капитан не возьмет его, - объяснял по дороге Оберманн Реддишу. - Я нанял лодку, которая отвезет нас от берега Эзина. Придется идти вдоль побережья Мраморного моря, останавливаясь, чтобы покупать провизию.
- Это затянется надолго!
- А как еще, по вашему мнению, мы сможем попасть в Константинополь? Ведь мы не можем полететь туда. У нас нет ковра-самолета.
- Он не переживет поездки.
- В таком случае, его придется похоронить в море.
- Профессор Бранд американский гражданин!
- Посейдон ничего не знает об Америке, мистер Редцинг. Он примет профессора.
- Но ведь существуют определенные правила. - Оба они говорили, понизив голос, а София и Леонид наблюдали за больным в скрипучей тряской телеге.
- Мы здесь не в девятнадцатом веке, дорогой сэр. Мы вернулись далеко назад.
- Генрих! - окликнула Оберманна София. - Генрих! Он умер.
- Умер? Упокой, Господи, его душу. - Оберманн пробрался к телу, приподнял запястье. - Пульса нет. Ты права.
- Он умер так тихо, - сказала она. - Так незаметно.
Сайрус Реддинг снял соломенную шляпу.
- Ситуация очень необычна, - сказал он. - Я в растерянности.
- С вами Оберманн, - сказал Оберманн. - Все будет хорошо. Преподобный Хардинг, прошу вас, послушайте меня минутку. Мы подъедем к берегу и там снимем с телеги нашу драгоценную ношу. Тогда вы сможете прочесть погребальную молитву.
- Но ведь должно состояться дознание, герр Оберманн. - Сайрус Реддинг взглянул на Хардин- га, ожидая поддержки.
- Вы действительно думаете найти коронера и коллегию присяжных на равнине Трои?
- А что консул сообщит в Гарвард? - спросил Оберманна Хардинг. - И родственникам профессора? Мне просто хотелось бы знать.
- Он должен будет сказать, что профессор Бранд умер от чумной лихорадки, и его необходимо было похоронить незамедлительно. Здесь так принято. Я напишу подтверждение для канцелярии в Константинополе. Если вы сделаете то же самое, преподобный Хардинг, это будет принято.
- А как же Кадри-бей? - София казалась невозмутимой. - Он будет возражать.
- Ему и знать об этом не надо. Профессор неожиданно уехал в Константинополь.
Хардинг и Реддинг молчали, а лошадь с телегой медленно продолжали свой путь по равнине.
Когда кучер подъехал к берегу Эзина, они, один за другим, медленно слезли на покрытую галькой землю. Волны Эгейского моря шумели в лучах раннего вечера, бросая на них странный отсвет, а они бережно сняли с телеги и уложили на землю тело Бранда.
- Существует проблема, - сказал Оберманн. - Если мы похороним его, об этом узнают хищники. Даже герои боялись их.
Хардинг содрогнулся.
- Кроме того, - заметил он, - у нас с собой нет лопат.
- Если нельзя похоронить, мы можем его сжечь.
- Это не христианский обычай, герр Оберманн.
- Гомеровский. Мы зажжем погребальный костер. Положим его снова на телегу. Кругом много плавника. Сверху можно поместить лодку.
Действительно, кругом валялось множество принесенных морем просушенных солнцем сучьев. Лодка, которую Оберманн нанял для путешествия морем в Константинополь, была вытащена на гальку двумя рыбаками, тихо дожидавшимися, пока Оберманн обратит на них внимание.
- Вы не могли бы спланировать все это лучше. - Десимуса Хардинга, казалось, забавляла ситуация.
- Я ничего не планировал!
- Вы не так меня поняли. Я хочу сказать, что обстоятельства складываются удачнее, чем если бы вы это спланировали.
- Боги к нам благосклонны. Вот и все. Погребальный костер доставит им радость. Это будет наше подношение.
- Все это слишком по-язычески, сэр. - Сайрус Реддинг был явно огорчен происходящим.
Оберманн подошел к кучеру, положил ему руку на плечо и прошептал несколько слов. Кучер тут же выпряг лошадь и ускакал.
Оберманн приблизился к рыбакам и начал что- то оживленно объяснять. Он показал на море, затем потер ладони, потом мощным жестом воздел руки к небу.
Леонид и София подошли к кромке моря.
- Генрих спланировал это, - сказала она. - Я уверена. Он знал, что профессор умрет на равнине.
- В этом нет ничего удивительного, фрау Оберманн. Кремация - древний ритуал Трои. А турки не взялись бы хоронить его.
- Он нечист. В этом дело?
- Таковы здешние обычаи. Если сочтут, что человек проклят богом, его выводят за пределы города. Затем прогоняют, кидая в него землю и камни. Когда он умирает, люди уходят и не оглядываются. То же относится и к профессору Бранду.
Рыбаки подтащили телегу к самому берегу и снова положили на нее тело Бранда. Затем накрыли тело лодкой и сверху навалили высокую кучу плавника.
- Вы должны знать эту службу наизусть. - Оберманн подошел к Десимусу Хардингу. - Она очень английская, правда?
- Не поручусь, что помню все дословно, сэр.
- Не важно. Это не имеет значения для профессора Бранда. Начинайте, пожалуйста. Уже темнеет.
Хардинг подошел к телеге и перекрестился.
- Господи, Твое милосердие дает душам верующих покой, мы просим Тебя, благослови эту могилу и пришли своего святого ангела стеречь ее.
Оберманн достал коробку спичек и поднес пламя к сухому дереву, оно занялось мгновенно, языки огня заплясали вокруг лодки.
- Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня не умрет вовек. Помолимся? - Сайрус Реддинг, Леонид и София склонили головы, пока Хардинг нараспев читал полузабытую молитву по усопшему. Оберманн в это время деловито тыкал тростью, подпихивая дерево под лодку, чтобы костер горел сильнее. - Даруй ему вечный покой, Господи. И пусть воссияет над ним бесконечный свет. - Хардинг взглянул в сторону Эгейского моря, туда, где небо сливалось с водой. - Душа усопшего да почиет в мире. Пусть плач наш дойдет до ушей Твоих.
Языки пламени поднимались вверх, жар заставил всех отступить на шаг. Вдруг Сайрус Реддинг неожиданно сильным и чистым голосом запел американский церковный гимн: "Пилигрим идет из далеких стран". Оберманн кивал и улыбался, помахивая тростью в такг мелодии.
- Браво! - воскликнул он по окончании гимна. - Браво!
Пока солнце исчезало за горизонтом, а море становилось все темнее, они наблюдали, как погребальный костер сжег лодку и тело профессора Бранда дотла, а затем угас, превратившись в пепел. Оберманн выкрикнул несколько указаний рыбакам-туркам, которым предстояло скатить обуглившуюся телегу вниз по покрытому галькой склону к самой кромке Эгейского моря.
- Разве мы не развеем его прах? - спросил Хардинг.
- Ветер принесет его обратно, - ответил Оберманн. - Лучше вверить его волнам.
И рыбаки, войдя в воду, толкнули телегу поглубже, где она медленно затонула, оставив на поверхности моря пленку пепла и куски обгоревшего дерева.
- Он был очаровательный человек, - сказал Софии Оберманн. - Но не силен в археологии.
Послышался приближающийся топот лошадей, Сайрус Реддинг встревожился.
- Это ваше спасение, - объяснил ему Оберманн. - Ваш транспорт. - Кучер вернулся с тремя лошадьми в поводу. - Преподобный и консул должны будут верхом доехать до Чанаккале, а оттуда на корабле до Константинополя. Мы вернемся в Гиссарлык. Ничего не произошло. Совершенно ничего.
- Я надеялся, - сказал Хардинг, - посетить Трою. Быть так близко…
- Пусть это останется пока вашей мечтой, - ответил Оберманн. - Вам можно только позавидовать. Хотя, возможно, вы вернетесь. Кто знает, что принесет нам судьба?
София повернулась и посмотрела на море.
- Прощайте, профессор. Вечная память. - Пока она говорила, над водой пронеслись тени морских птиц.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На равнине Троады не по сезону похолодало, задули резкие ветра, утром на мелких красных и желтых цветах, во множестве росших тут и там, лежал иней. Высокие вершины Иды покрылись снегом, и Оберманн сообщил после утреннего заплыва, что Геллеспонт кажется ленивым и недовольным.
Отсутствие профессора Бранда ни у кого не вызвало вопросов; все приняли объяснение Оберманна, сводившееся к тому, что удовлетворенный увиденным в Трое, он вернулся в Константинополь.
- Мы получили одобрение американского коллеги, - сказал Оберманн. - И теперь должны продолжать работу. Работа - прекрасное лекарство! Если мы работаем, мы живы! - Он повернулся к Софии. - Я тут размышлял, что написать на моей могиле. "Покойся с миром. Ты сделал достаточно". Нет. Это не совсем правильно. Неточно. Можно лучше. "Ты подражал Ему. Он тяжко трудился ради смертных". В греческом духе, верно?
София не понимала, всерьез ли он говорит.
- Тебе не стоило бы думать о могильных камнях, Генрих.
- Почему бы нет? Мы окружены ими. Кто знает, что у нас под ногами? - И он несколько раз топнул ногой.
Он принял предложение Софии расчистить площадку перед воротами Трои и прилегающие куски городской стены.
- Тут когда-то стоял деревянный конь, - сказала она.
- Ничего не осталось, София. Коня втащили в город.
- Мне бы хотелось увидеть землю, на которой он стоял. Здесь может оказаться вымощенная камнем дорога. Или плоские деревянные брусья.