Дом милиционера. Вечер.
– Ну, наглые! – комментирует события, не отрываясь от бинокля, милиционер. – Их из Америки по телефону корректируют. Но ничего. Пусть копают. Своими ручками выполнят черновую работу, а там я их… И ага!
Нью-Йорк. В лимузине. Вечер.
– Гороховский говорит, что они близки к цели, – докладывает Саймон Стерн Финкельштейну.
В машине тишина. Розенбергу требуется время, что переварить услышанное им об этой авантюре с поездкой в Украину. Наконец он осторожно произносит:
– Бэрэлэ, ты же такой реалист… Поискать, так таких нет! "Он молится. У него открываются глаза. Он захочет любви…". Что за херня! "Мишигенер"! Нет! Я тоже правоверный хасид и верую во всё, что… Ты давно был у психиатра? Нет, это на голову не наденешь! "Молится… Глаза…" А-ах! Идиот!
Молча, едут два старых, важных хасида. Прошедшие через многое и построившие свои империи. Финкельштейн на продаже бриллиантов, Розенберг на продаже недвижимости. Два матёрых волка, которые думают, что они понимают на этом свете про всё…
Усадьба мистера Розенберга на Лонг-Айленде. У входа. Вечер.
Дверца лимузина открывается. Хмурый Шлема Розенберг выходит:
– Спасибо, что подвёз. "Зайт гизунт"! – проходит несколько шагов. Возвращается. – Послушай, Бэрэлэ, это, конечно, полная херня. Но это же наши дети! Дай мне слово. Если твой Исаак… "Безрат Хашем"! Полетит в Украину, чтобы… "Молится…. Открываются глаза…" Дай знать. Моя Реббека окажется там, чтобы ему было на кого открывать глаза. Ты не возражаешь?
Финкельштейн кивает.
Площадка возле птицефермы. Вечер.
Хасиды наваливаются на лом. Скрежет. Бетонная плита сдвигается. Пыхтя и Хасиды наваливаются на лом. Скрежет. Бетонная плита сдвигается. Пыхтя и сопя, хасиды приподнимают надгробный камень, стараясь установить его вертикально. Удаётся! В этот момент вздох проносится над землей. Вздох, похожий на тонкий звук дрожащей струны.
Такая реализация метафоры – "снять камень с души".
Площадка возле птицефермы. Вечер.
Хасиды присаживаются. Переводят дух. Поднимают головы вверх. Над ними густая украинская ночь.
– Благословен Ты, Господь, создающий миробытие. Это ещё до Первой Мировой войны. – Гороховский вытирает пот. – Мои дедушка с бабушкой, долгая им память… Женатые! Уже имели дочку. А потом они попали сюда. И так влюбились друг в друга! Слава Богу! У меня потом было двенадцать дядь и две тёти!
Гутман вздыхает тоже. Достаёт из кармана фото своей многодетной семьи. Светит фонариком. Смотрит. И Гороховский достаёт фото своей семьи. Тоже смотрит. Переводит взгляд на лежащее внизу под холмом село:
– Странно! Смотри! Свет в селе выключают. Рано вроде. Может, им электричество отключили? Да нет, фонарь возле магазина горит…
Действительно, в селе гаснут одно за другим окна. Собаки перестают лаять. Тишина. И в ней возникает мелодия. Это мелодия Благодати!
Воздушная, божественная. Солирует скрипка. И как!
Часть вторая
Благодать
Танцплощадка у клуба. Вечер.
"Бумбокс", из которого неслась попса, как бы поперхнулся. Смолк. Все расходятся.
Грустный Микола провожает Элеонору. Уныло плетётся сзади. И вдруг она оглядывается. И смотрит на него… Так, как будто впервые видит его.
Дом милиционера. Вечер.
Милиционер Нечипоренко ошалело оглядывается на жену. Встаёт. Откладывает бинокль. Вглядывается в жену. Как в первый раз увидел. Снимает портупею. Да и жена его вдруг затрепетала. Не спуская глаз с мужа, становится на колени и стягивает с него сапоги. Вот и свет гаснет в доме милиционера.
Двор у хаты Остапа. Вечер.
На огороде Мотря опускает грабли и смотрит на своего мужа Остапа. Тот встаёт от грядки и идёт к ней, как во сне. Обнимает её.
Берег реки. Вечер.
Луна. Звёздное небо. На лавочке Элеонора взахлёб целуется с Миколой.
Двор механизатора Онищенко. Вечер.
Во дворе за столом под деревом ужинают механизатор и его жена Маруся.
Оба вдруг поднимают друг на друга глаза. Смотрят, не отрываясь, как будто видят впервые.
Хата комбайнера. Вечер.
Полуголый Серёга идёт к дверям. Попутно он укрывает спящих своих детишек. Распахивает дверь во двор.
Звёздное небо Он стоит на пороге. Сзади подходит разомлевшая от ласк жена. Обнимает. Они смотрят в небо.
Хата деда Грицька. Вечер.
Деду что-то снится. Он крутится. Пытается что-то произнести. Перепуганная баба Парася будит его. Дед приходит в себя. Встаёт. Набирает кружкой воду из ведра. Пьёт. Выходит во двор. Садится на лавку у двери. Светят звёзды. Баба Парася садится рядом:
– Что снилось, дед? Вроде ты кому-то хотел что-то сказать?
– Нет! Услышать! – Он гладит Парасю по голове. Она склоняет голову ему на плечо. Сидят, обнявшись.
Улицы села. Ночь.
Продолжает звучать скрипка. По проулку, проводив Элеонору домой, идёт и танцует от переполняющей его радости Микола.
В каждой хате любовь. Удивление и нежность.
И только девушки села стоят, как сиротки. Одиночество. Невесты на выданье без женихов. Каждая возле своего двора. Томление душ и тел.
Сельская гостиница. Комната. Ночь. Видение!
Красивая, дородная украинская женщина, заманчиво улыбаясь, подходит и что-то говорит ласково-ласково…
Сельская гостиница. Комната. Ночь
Гороховский, лёжа на жёсткой железной кровати, раскрывает ей объятия. Но сваливается на пол. Гутман будит его. Гороховский просыпается. Соображает, что это был сон. Гутман спрашивает:
– Вус?
Гороховский оглядывает интерьер, прислушивается к удивительной тишине в селе и произносит, сладко вздыхая и потягиваясь:
– А! Какой сон! Какая женщина! "А махае"!
С удовольствием уходит снова в сон.
Птицеферма. Утро.
"Гвалт"! Бегают, суетятся птичницы с корзинками собранных яиц. По коридору, расталкивая всех, в сопровождении мэра Борсюка и милиционера несётся заведующая птицефермой Валентина Руденко.
Кстати, это та самая женщина из сна Гороховского.
Она распахивает дверь в подсобное помещение. Повсюду на соломе яйца. Открывается дверь в следующую секцию. Та же картина – везде разложены только что снесённые курами яйца.
– А может, ты, Руденко, просто забыла тару выписать, – кричит мэр Борсюк. – И поэтому…
– Только не надо, Альберт Григорьевич! Тара тарой, а это?
– Она распахивает двери в загон для молодняка, там копошатся желтенькие цыплята. – Между прочим эти цыплята должны были по графику вылупиться только через шесть дней.
Милиционер берет в руки цыплёнка. Тот пищит и клюёт его в палец.
Склад птицефермы. Утро.
Жора складывает в штабель ящики с упакованными яйцами. По проходу торопливо двигаются заведующая птицефермой, мэр и милиционер.
– Ты, Валя, не горячись! – успокаивает милиционер заведующую птицефермой. – Давай факты! Значит, сегодня яиц снесено в семь раз больше, чем по норме? Так?! А по качеству?
– Что?
– Желток, белок и этот… холестерин?
– Лабораторные анализы – норма! – кричит заведующая фермой Руденко.
– Вот только что яишенку сбацал, – подтверждает Жора. – Очень вкусно.
В суматохе вбегают птичницы еще с одной партией свежих яиц. Кричат:
– Куда класть?
– А-а-а… Раскладывай на чердаке! – командует заведующая.
Победное "Кукареку!" несётся со двора. Заведующая, мэр и милиционер выглядывают в окно.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Великолепный петух – альфа-самец – среди белоснежного моря кур победно оглядывается и бросается на очередной подвиг. Неподалёку впился шпорами в млеющую курицу другой яркий петух.
Склад птицефермы.
Вбегают переполошенные птичницы с ещё одной партией свежеснесённых яиц. Тот же вопрос:
– Куда?
– Давай на пол в углу! – Заведующая птицефермой обращается к спутникам: – Вот! А вы говорите – тару забыла выписать. Это какая-то… Аномалия!
– Да! Несутся, как бешеные! – подтверждает птичница. – А петухи. Падают, а всё хотят… Всех!
Стук в двери. В помещение склада вежливо входят хасиды. Гороховский и Гутман.
– Добрый день! – на своём ломаном русском языке говорит Гороховский мэру Борсюку. – Нам в мэрии сказали, что вы здесь. Поздравьте нас. Мы нашли! Вернее, вчера днём ваш менеджер гостиницы дед Грицько показал нам это место. И в связи с этим…
– Конечно! Мы это… Того… Поздравляем! Но, извините, у нас тут… Производственное совещание. – Мэр выхватывает мобильный телефон. – Мирон? Это Борсюк! Такое дело…
– А мы подождем. Посидим! – говорит Гороховский. – Это же удовольствие! Возле могилы Цадика… Мы здесь. Буквально за стеной.
Они выходят.
– …Тут у нас Руденко забыла тару вовремя выписать, – кричит в трубку мэр Борсюк. – Так вы по-соседски. Одолжите. Да, ящиков сорок. Нет! Шестьдесят! Да просто так… Про запас. – Подзывает Жору: – Смотаешься в Васильковку. И ящиков под яйца наберёшь. Чтоб полную машину привёз.
Жора убегает, хлопнув дверью. Оп! Стук двери… Той самой, в которую только что вышли хасиды. Заведующая птицефермой, мэр с милиционером переглядываются. Потом смотрят в окно.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Там красавец петух издаёт боевой клич и из последних сил, шатаясь, идёт к очередной курице.
И осторожно среди птиц пробираются к раскопу хасиды.
Склад птицефермы.
– Аномалия… – шепчет милиционер. И вместе с мэром и заведующая птицефермой, выбегает во двор птицефермы.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Втроём, сквозь полчища галдящих курей и гусей, они пробираются к хасидам, сидящим возле могильного камня. Останавливаются. Тяжело дышат.
А сияющий Гороховский поднимает на них голову:
– Простите. Я же и говорю… Мы от радости не вытерпели. Нарушили вашу "проперти"… И ночью немножко начали уже расчищать. Надгробие ведь должно стоять, а не лежать!
Действительно, могильная плита на могиле цадика очищена и пусть криво, но уже не лежит, а стоит.
Самой сообразительной оказывается заведующая птицефермой Валентина Руденко. Она первая соотносит необычную репродуктивную активность вверенных ей кур и гусей с ночными раскопками хасидов. Вскрикивает. И быстро-быстро крестится.
А Гороховский с Гутманом, не замечая происходящего с их собеседниками, вытирают носовыми платками пыль в углублениях надписи на плите:
– Вы же видите, – продолжает Гороховский, – нужно укрепить… Фундамент усилить. Разрешите нам работать днём?
– Это… – заикается милиционер Нечипоренко. – Надо подумать.
– Конечно! – вежливо поддакивает Гороховский, – Но инструмент у нас есть.
Нам менеджер гостиницы одолжил. – Он показывает на лежащие рядом с раскопом лопату и лом.
– Опять же санитария, гигиена… – мнётся мэр.
Все три местных начальника пытаются осознать происходящее. То есть причинно-следственную связь они уже уловили. Но ошеломлены чрезвычайно.
С ними происходит то же, что с дедом Грицько – они вдруг видят ореолы вокруг фигур хасидов, гулкий звук их голосов. И всё как-то замедленно и многозначительно… Вот, например, к хасидам подходит одна из птичниц. Это Элеонора, дочка механизатора. И всё как-то по киношному: рапидно, пофазово…
Девушка ставит возле них графин с водой… Хасиды, улыбаясь ей, берут графин с земли… Достают из карманов свои стаканчики, наливают воду в них… Произносят благословение и пьют… Улыбается девушка…. Гутман мочит водой платок и протирает надпись на камне, и пролившиеся мимо капли воды падают на землю…
Ну, просто мистика и всё та же многозначительность в рамках нашего представления о квантах, биополях и временно – пространственных аберрациях.
Тут из ворот птицефермы выезжает грузовик. Это Жора Кнут едет в соседнее село за дополнительной тарой для яиц. Неожиданно мэр срывается и бежит наперехват машины.
– Стой! Стой! – переводит дыхание. – Георгий, по-человечески прошу. Там! – Он показывает в сторону соседнего села. – Про то, что тут… Ни слова! Понял?
Жорик, я тебе премию выпишу за квартал. Только молчи!
Жора удивлённо кивает. Машина уезжает.
А тут ещё до Гороховского доходит, что перед ним та самая женщина из его сна. Это как раз вот эта заведующая птицефермой Валентина Руденко! Важно ещё и то, что она смущается, потому что видит его. Того странного человека из своего сна!
– Идёмте. Я вам… это… – как заворожённая произносит заведующая.
– Идёмте. Я вам… это… – как заворожённая произносит заведующая птицефермой. – Сейчас халаты выдам, шапочки, перчаточки. Чтобы санитария…
Она уводит хасидов в здание птицефермы.
Милиционер пользуется моментом, бежит к своему мотоциклу. Достаёт стеклянные банки. Одну отдаёт птичнице. С двумя банками возвращается к раскопу.
Черпает немного рыхлой земли возле надгробия. Второй банкой водит в воздухе, а потом быстро её закрывает. Мэр с недоумением наблюдает за его действиями.
– Всё как положено! Сбор вещественных доказательств, – объясняет он мэру Борсюку. – Пробы грунта и воздуха. Сейчас ещё пяток сегодняшних яиц принесут. К рапорту приложу. И в район. Бо такое ночью было! С женой… Улёт полный.
– Постой! И у тебя?! – удивляется мэр Босюк. – Ой, Сашко, всю ночь нас крутило! Как в молодости!
– Лучше, чем в молодости! Подождите, так у вас тоже? Это…? Ну, Альберт Григорьевич!?
Из двери птицефермы выходят хасиды в белых халатах и белых шапочках. Проходят к могиле. Начинают работу. Мэр и милиционер смотрят с горки вниз на улицы села.
Улицы села. День.
Селяне все одеты празднично! В яркой современной одежде. Даже те, кто на работу. А женщины – в ярких платьях, косыночках – группками оживлённо обсуждают тему "Жених – внук миллиардера". И никакого крика в селе, никаких ссор и разборок.
Площадка выгула птиц возле птицефермы. Утро.
Из дверей выбегает заведующая птицефермой Валентина Руденко:
– Альберт Григорьевич! Звонили из коровников! Срочно! Бидонов для молока не хватает! И быка удержать не могут. Отвязался на хер!
– Ага! – кричит милиционер.
Он быстро, но аккуратно ставит в коляску мотоцикла рядом банки с пробами воздуха и земли и третью – с яйцами, трогается в сторону коровников. Мэр садится в свой потрепанный "газик".
Окраина села. День.
По дороге пылят машина мэра и мотоцикл шерифа. Въезжают в ворота молочного комплекса.
Молочный комплекс. День.
В сопровождении начальника молочного комплекса – толстого дядьки с пышными казацкими усами – мэр и милиционер торопливо проходят сквозь коровники. В загородке четверо мужиков не могут удержать рвущегося к коровам племенного быка – осеменителя. Не удерживают!
Вот все сгрудились на складе готовой продукции. Там тоже суматоха. Две цистерны с молоком, а вокруг ещё много бидонов. Ошалевший начальник комплекса трясёт за плечи мэра.
Тот звонит по телефону. Пылят к коровникам ещё пара пустых цистерн с надписью "Молоко". Потом на грузовике привозят ещё десятка три бидонов.
А шериф наполняет ещё одну банку вещественным доказательством. Свежим молоком.
Окраина села. День.
По дороге назад в село пылят машина и мотоцикл. Это мэр и милиционер. Останавливаются. Справа яблочный сад. Слева кукурузное поле. Мэр вступает на поле. Отламывает початок, очищает от листьев. Кукуруза уже спелая! За его спиной возникает милиционер. Они переглядываются. Милиционер забирает початок и вкладывает в пакет.
Оба переходят дорогу и входят в сад. В саду яблони гнутся от плодов. Мэр срывает яблоко, с некоторым страхом откусывает. Ест. Милиционер срывает пару яблок и кладёт в пакет.
Мэр замечает ручей. Бежит вдоль него. Шериф черпает ладонью воду. Пробует.
– Откуда вода? Не было же!
Голос дряхлого деда:
– Была.
Мэр и шериф поворачивают головы. На пригорке у родника сидит дряхлый дед. Тот самый, с кем хасиды искали кладбище. Он пьет из бутылочки родниковую воду. Рядом несколько банок с водой.
– Родничок-то бить перестал лет семьдесят назад. А сегодня, чую, ожил. Вот я утречком и приковылял, – говорит дряхлый дед. – Угощайтесь.
Мэр и милиционер присаживаются рядом с дряхлым дедом. Пьют.
– Ты извини, дед, я одну баночку у тебя конфискую, – говорит милиционер. Берёт банку с водой. Рассматривает.
Потом смотрит в бинокль на хасидов в белых халатах, работающих на горке возле птицефермы.
Мэр берёт из его рук бинокль и тоже смотрит. Чешет в затылке.
Опять переглядываются. Журчит рядом родник.