Сарай для хранения сена. Ночь.
Юноша постелил свой лапсердак, вместо подушки положил рюкзачок. Маргарита подбегает к нему, берёт его руки и кладёт себе на плечи. Но Исаак руки убирает. Оба говорят быстро, как в горячке:
– Завтра мы сделаем "Ворт". Помолвку. – говорит Исаак.
– Здесь должен быть еврей, и он пойдёт к твоим родителям. И будем молить Бога, чтобы они не отказали. Ты сделаешь "гиюр". Я готов ждать.
– Я не понимаю. Но будет всё, как ты хочешь. Я ведь ждала тебя целую вечность. Обними меня!
– Иди домой. Я буду ожидать здесь утреннюю молитву. – Исаак дрожит от возбуждения, но проявляет стойкость.
– Я не могу, – шепчет девушка. – Я боюсь, что ты исчезнешь. Ну, хорошо, я отойду подальше, вот… – Она устраивается за полуразрушенной стеной. Сворачивается клубком. – Только ты не молчи! Я боюсь, а вдруг мне всё это привиделось. Говори.
– Ты прекрасна, подруга моя, ты так прекрасна. – Исаак произносит на иврите стих из "Песни песней" царя Соломона. – Твои глаза голубки. Твои волосы – как стадо коз, сбегающих с горы Гелат. Твои зубы, как стадо овец по счёту восходящих из купален.
– Что это? – спрашивает Рита.
– Это поэма царя Соломона "Песнь песней". На иврите. Я не знаю хорошего перевода на английский язык.
– Не надо перевода. Продолжай!
– Но ты же ничего не понимаешь.
– Я чувствую.
Они лежат, разделённые полуразрушенной стенкой. Получается как бы рядышком. Лунный свет сквозь пролом в крыше освещает их. Исаак продолжает произносить текст поэмы:
– Положи меня печатью на сердце, печатью – на руку твою. Ибо любовь, как смерть, сильна, ревность, как ад, тяжка. Стрелы её – стрелы огненные, пламя великое.
Они смотрят в звёздное небо. И это больше чем соединение тел. На секунду он замолкает.
– Что? – спрашивает девушка.
– Я учил "Песнь песней" пять лет. Толкования мудрого Раши. Талмуд. Но только сейчас понимаю про что это…
Исаак продолжает читать. Звёзды над головой. Мелодия Благодати. Вокализ. Мужской и девичий голоса с текстом "Песнь песней" на иврите, переплетаясь с текстом на английском, украинском, русском.
Дом милиционера Нечипоренко. Раннее утро.
Милиционер оглядывает село в бинокль. Жена в пеньюаре ставит перед ним чашку кофе.
У Мемориала Цадика. Раннее утро. Эффект бинокля.
Возле могилы молятся хасиды. Накинутые на плечи "талесы" раздувает утренний ветер.
Дом милиционера. Раннее утро.
Милиционер потягивается:
– Ну, просто тебе благодать Божья. Покой и радость. Гости молятся. Мальчика ждём к десяти…
– А доня? Раечка наша? – спрашивает жена.
– Не волнуйся. Главное, конкурентов по стойке "смирно"!
– Он откладывает бинокль и целует жену в плечико, – Так. Имеем время…
У Мемориала Цадика. Раннее утро.
Из-за сарая выходит Исаак. Он присоединяется к молящимся Гороховскому и Гутману.
Маргарита и присаживается невдалеке. Сидит, смотрит и шепчет:
– Господи! Удержи моё счастье!
Гороховский краем глаза замечает рядом Исаака.
Продолжая бормотать молитву, он пытается сообразить… Вдруг до него доходит, кто это. Но молитва есть молитва.
Вот уже последние слова.
Гороховский щиплет себя, прокашливается и робко на идиш:
– Простите, вы случайно не Исаак Финкельштейн?
– Я. – отвечает на идиш Исаак.
– Кгм! В таком случае, разрешите представиться – реб Нафтале Гороховский. А это реб Гутман. – Гутману: – Бэрэлэ, это И-и-и-и… Исаак.
Исаак пожимает руку Гутману. Гороховский тоже пожимает руку, Более того, не веря своим глазам, он ощупывает Исаака:
– Мы вообще-то… – заикается он, – должны были вас послезавтра встречать…
– Так вы и есть тот самый реб Гороховский?! – спрашивает Исаак. – Дедушка говорил… Понимаете, реб Гороховский, я… Как бы вам сказать. Я хочу жениться! Я очень хочу жениться! – Гороховский кивает, как заведённый. – Вы меня слышите? Ау!
– О! Жениться… – Гороховский, наконец, приходит в себя.
– "От азой"! Ты слышишь, Бэрэлэ! Ха! Первая же молитва! Благословен Господи, творящий чудеса! Молодой человек! Уже! Я с вами, Исаак! Мы сейчас же свяжемся с вашим дедушкой. Ай да Шполяр Зейде! Ай да Гороховский!
– Он, вне себя от радости, хлопает по карманам. – Как назло, я телефон оставил в гостинице. Идемте, молодой человек. Сейчас вы сами ему скажете: "Хо-чу же-ни-ть-ся!"
– Тянет Исаака за собой. – О! Ваш дед, я уверен, давно приготовил для вас список самых прекрасных невест мира.
– Какой список?! У меня уже есть невеста!
– Есть, так есть.
– Я говорю, у меня есть невеста!
– Хорошо! Пусть будет так! – соглашается Гороховский. Он в восторге: – У вас уже есть невеста. Это же прекрасно! Не надо искать. Вы с ней давно знакомы… Реб Финкельштейн ее, конечно, знает…
– Нет! Я сам только вчера её увидел.
– Не понял!
– Вас, реб Гороховский, если хотите, я могу сейчас же познакомить. – Юноша подводит его к Маргарите и торжественно представляет её на английском языке: – Мисс Маргарита! А это представитель моего дедушки. На него возложены все полномочия.
– Маргарэт! Рита! – Девушка протягивает руку Гороховскому.
– Реб Гороховский! – приподнимая шляпу, представляется Гороховский на английском языке и, старательно сторонясь протянутой руки, произносит свою коронную фразу: – "Хасиды не своё не трогают".
Тут он замечает на плечах Исаака клочки соломы.
Переводит взгляд на Маргариту. У неё на одежде тоже солома. До него окончательно доходит ужас ситуации.
– "Вэйзмир"! – кричит Исааку на идише Гороховский. – Хасиды не своё не трогают! Нет! Где вы были ночью, Исаак?!
– Здесь в этом домике.
– С женщиной! "Вэй"! То есть вы уже…
– За кого вы меня принимаете! До Хупы! Чтобы… Я хасид!
– Что вы, что вы. Я вам верю. И вообще ничего. "Гурништ"! Никакие полномочия на меня не возложены! Во всяком случае, не все полномочия на меня… Стоп! Я, кажется, схожу с ума. Гутман, ущипни меня. Нет! Дай мне в ухо! – Гутман легонько ударяет Гороховского, – Так! Еще раз! – после второго удара он падает. Встаёт. – Так. Ещё раз. Не бей, Бэрэлэ! "Гинуг"!.. Ещё раз повторим… Вы Исаак, внук реб Финкельштейна. А… – переходит на свой ломаный русский язык. – А вы Рита. Э-э-э…
– Рита. Маргарита. Внучка деда Грицька и бабушки Параси. Панченко. Их все в селе знают, – отвечает на русском девушка.
– Рита. Маргарита. Дед Грицько! – Гороховский в ужасе переводит взгляд с Исаака на Маргариту. Те смотрят друг на друга. Они просто светятся любовью.
– Короче, – говорит Исаак на идиш: – Мы во всём полагаемся на вас, реб Гороховский. Вы свяжетесь с дедушкой. И всё скажете. А мы сейчас пойдем, поищем, где перекусить. Проголодались.
– А как же иначе! – бормочет ошалевший Гороховский. – Конечно! Свяжусь! Доложу. Ой! "Вэй"! Что я доложу?!
Улицы села. Раннее утро.
Гороховский пятится. Ощупывает себя. Потом поворачивается и быстро-быстро идёт по тропинке вниз.
Уже бежит. За ним едва поспевает Гутман.
Вдруг Гороховский резко останавливается и вопит на идиш:
– Мисс Панченко! "А зохн вэй"! "Гойка"! А-а-а!
Он хватается за сердце и падает в пыль. А вопль его несётся над селом.
Дом милиционера. Раннее утро.
Этот вопль слышит в своём доме милиционер Нечипоренко. Он хватает бинокль и видит…
Улицы села. Раннее утро. Эффект бинокля.
…как падает Гороховский. Исаака и Маргариту милиционер не замечает. А они уходят по другой тропинке.
Улицы села. Раннее утро.
Милиционер Нечипоренко, в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей, с мундиром в охапке, выскакивает к мотоциклу. Заводит. Мчится к упавшему Гороховскому.
Вместе с Гутманом он укладывает Гороховского в коляску мотоцикла. Едут к гостинице.
Площадь у сельской гостиницы. Раннее утро.
Дед Грицько подметает площадь перед гостиницей.
Подъезжает мотоцикл. Дед Грицько вместе со всеми заносит Гороховского в комнату.
Сельская гостиница. Комната. Раннее утро.
Гороховского кладут на кровать. Дают попить воды.
В комнате тесно. Стоят ящики с помидорами, огурцами, фруктами – подарки сельчан.
– Что случилось? – волнуется дед Грицько.
– Та молились они вроде, – говорит милиционер. – А потом крик. Смотрю – падает. Я сразу на мотоцикл. Ну как?
– трогает он лоб Гороховского, спрашивает – "О'кей"?
Тот открывает глаза.
Над ним милиционер Нечипоренко в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей.
– Это же мне уже снилось! – шепчет Гороховский и в ужасе закрывает глаза.
А милиционер на ходу облачается в мундир и становится всё официальнее и официальнее:
– Ну, тогда полежите, отдохните. Понятное дело! Все посдурели. Ящиками помидоры и огурцы возят. Не комната, а склад. Конечно, им чтобы продукт переработать…
Милиционер и дед Грицько выходят. Остаются почти бездыханный Гороховский и немногословный до того, но сейчас окончательно потерявший дар речи, Гутман.
У Мемориала Цадика. Раннее утро.
Охранники Ривы и Бекки Розенберг – "Большой" и "Мелкий" – выводят своих подопечных от дороги на холм к мемориалу. Усаживают их в укромном месте за сараем, где провели ночь Исаак и Маргарита, а сами короткими перебежками проводят рекогносцировку.
Вокруг пусто. Если, конечно, не считать море галдящих курей и гусей на территории птицефермы.
Мама Рива и Бекки сидят на маленькой скамье за стенкой сарая. Солнце. Утренний ветерок.
Бекки не привыкла вставать в такую рань. Оттого и раздражена:
– Мама! Вон же этот мемориал! Что они там рыскают? Почему мы сидим здесь?!
– Потому что мы ждём, когда… Приедет раввин, соберутся люди и будет торжественное открытие.
– Глупо!
– Что?
– Всё! Глупо прилетели. Какая-та глупая гостиница. Глупая еда. Глупые твои таинственные перешёптывания с этими глупыми телохранителями. Глупое ожидание. Глупый ор кур!
Бекки встает и выходит из-за сарая. Осторожно ступая, чтобы не наступить на кур, идёт к мемориалу.
– Бекки, назад! – кричит мама Рива.
– Мама, отстань!
Девушка проходит в калитку, читает надписи на ограде. Проводит рукой по тёплому шероховатому могильному камню.
Бац! Неожиданно у неё в ушах пропадает птичий гомон и возникает мелодия Благодати.
Это как солнечный удар. Бекки пошатывается, поворачивает голову… О, магия Шполер Зейде! Девушка поднимает глаза…
Вдоль ограды птицефермы движется охранник. Это "Большой". Ещё немного, и он окажется на биссектрисе взгляда славной Бекки, уже охваченной стремлением любить… Но! Под ноги ему подворачивается курица. И "Большой" задерживается на мгновение.
А тут как раз из-за сарая появляется "Мелкий". Судьба! Вернее, неисповедим выбор Господа! Бекки смотрит на "Мелкого". А он на неё. Молния любви пробивает обоих!
Сельская гостиница. Комната. Утро.
Гороховский открывает один глаз, потом второй. На веревке сохнут их носки, трусы.
Он сползает на пол, достает из-под кровати чемодан. Перерывает его. Телефона нет. Тогда он поворачивается к Гутману. Тянет дрожащие руки. Гутман достаёт свой мобильный телефон. Гороховский набирает номер и шепчет на идиш:
– Саймон, родной! Срочно! Мистера Финкельштейна. Что значит, "разговаривает с премьер-министром Франции"? Экстренно! Проблемы с внуком! С Исааком! Вопрос стоит о жизни и смерти! – и добавляет дрожащему рядом Гутману:
– Между прочим, Бэрэлэ, о нашей с тобой жизни и смерти. Но всё равно! Чего бы это мне ни стоило, я должен доложить "балабосу".
Франция. Анфилады дворца в Париже. Утро.
Финкельштейн и премьер-министр Франции потягивают утренний кофе и благодушно беседуют.
Встревоженный Саймон протягивает Финкельштейну мобильный телефон.
– Простите, господин премьер-министр, – извиняется Финкельштейн, берёт трубку, отходит к большому окну, из которого открывается вид на парк Версальского дворца.
Украина. Сельская гостиница. Комната. Утро.
Гороховский начинает говорить. На идиш, конечно. Его речь заглушает какофония звуков – ревут какие-то моторы, звучит залихватская хасидская песня "Гоп, казакэс". А почему бы и нет? Ну, разве так важно, что он лепечет, если и так всё понятно.
Площадь у сельской гостиницы. Крыльцо. Утро.
В окно за заикающимся Гороховским наблюдают милиционер и дед Грицько. Дед с большим трудом переваривает информацию, которую хасид на чистом "идиш" докладывает своему боссу.
Франция. Анфилады дворца в Париже. Утро.
Финкельштейн орёт так, что от него шарахаются все вокруг. Официант от страха проливает кофе мимо чашечки премьер-министра.
Вопль несётся по анфиладам дворца. Затем миллиардер падает в кресло и теряет дар речи. Он тяжело дышит, словно рыба, выброшенная на берег.
Премьер – министр с сочувствием подаёт ему стакан воды.
Финкельштейн жадно пьёт. Остаток воды выливает себе на голову. Вскакивает. Бегает по залу. Кричит в телефон.
Среди всего им сказанного давайте услышим это:
– Я немедленно вылетаю! Но тебе, "шмок" и "шлимазл", я советую покончить с собой до моего приезда! Чтобы к множеству моих грехов не добавлять отрывание уже давно бесполезных частей твоего организма!
Сельская гостиница. Комната. Утро.
– Но я! Но мы! Но… Что?! Вы завтра прилетаете? Так? Самому?! И… Не ждать вас?! Но… – Гороховский отбрасывает телефон, смотрит на него, как на змею. Хватается за голову и кричит Гутману: – Почему меня не придавило могильным камнем цадика?! Ну, скажи, Бэрэлэ, мне нужно это было?! Подвести самого Финкельштейна! Мне не надо было рождаться! Я сейчас выброшусь в окно.
Площадь у сельской гостиницы. Крыльцо. Утро.
– Что он орёт? Переведи! – командует милиционер деду Грицько.
– Он собирается покончить жизнь самоубийством. Выброситься в окно.
– Что тут выбрасываться. Первый этаж.
– Ну, ты, Сашко, брось! Он всерьёз.
– С ума сошёл, что ли?
– Ой, боюсь, что не один он с ума… – Дед Грицько поворачивает голову и видит то, про что только что услышал из доклада Гороховского, – по площади проходят его внучка Рита и юный хасид. Они его не замечают. Они вообще ничего не замечают. – А завтра ещё и сам миллиардер приезжает, – добавляет дед.
– Зачем? Из-за аварии? Так все живы!
Дед Грицько поворачивает голову милиционера Нечипоренко. Тот видит Исаака и Маргариту. Челюсть у него отваливается.
– Подожди! Я ж сам про аварию принимал информацию! Два бородатых иностранца. Оба в больнице. Так! Теперь у меня что-то с головой. – Тут он приходит в себя, пристально смотрит на деда Грицька. – Ну, дед! Значит, дочку мою Раю побоку, и тихо-тихо свою Марго…
– Что ты лепишь?! Я сам пять минут назад их увидел. Вот сейчас пойду, спрошу, что и как…
– Стоять! Бояться! Так! Кончаем конспирацию! Я должен доложить это всё в район!
Каким рейсом этот миллиардер летит?! Аэрофлотским или "МАУ"?
– Ну ты, племяш, совсем плохой. Какой на хер там "Аэрофлот"?! У него ж свои самолёты. И пароходов, говорят, куча. У этого моего… – Дед Грицько задумывается, смотрит вслед влюблённым. – У "свата" моего!