Вскоре я решил стать чистильщиком. На углу нашей улицы, за ящиком со щетками для чистки обуви важно восседал парень по фамилии Серьезный. На самом деле парень был совершенно не серьезный - вечно болтал какую-то ерунду. Мы его звали Гуталин, потому что он хвастался, будто сам варит кремы для обуви и рецепты этих кремов не знает никто, кроме него. Взрослые говорили, что он врет, и покупает банки с кремом у цыган, но мы верили. Да и как было не верить, если нам Гуталин рассказывал о вареве подробно, рассказывал про специальную печь и специальную кастрюлю, про какое-то немыслимое топливо, которое выделяет ядовитый дым - про что угодно, но о составе крема умалчивал. На все наши вопросы отвечал напыщенно, с каким-то черным юмором:
- Рецепт скажу только перед смертью.
Чародейство Гуталина не на шутку разжигало наше любопытство. Кажется, втайне мы даже желали ему смертельной болезни, чтобы услышать рецепт, но Гуталин имел богатырское здоровье.
Угол дома, где сидел Гуталин, был размалеван пробными мазками кремов: на одной стене - желтыми и оранжевыми - ее Гуталин называл "стеной радости"; на другой - "стене печали" - коричневыми и черными.
Много раз, когда Гуталин кому-нибудь чистил обувь, я наблюдал за его работой. Вначале он маленькой щеткой ловко намазывал башмак или туфлю ваксой, затем двумя щетками с длинной щетиной быстрыми движениями доводил обувь до блеска, в заключение проводил по ней бархоткой и блеск переходил в зеркальный глянец.
По вечерам Гуталин катал на велосипеде девушек, причем, постоянно оттачивал технику вождения: возил даже двоих сразу - одну на раме, другую на багажнике.
Наблюдая за Гуталином я втайне тоже мечтал стать чистильщиком. Как-то даже сколотил ящик, взял щетку, и пристроился рядом с Гуталином.
- Ты чего это вздумал? - у Гуталина глаза полезли на лоб.
- Дай немного крема, я тоже хочу чистить, - протянул я.
На минуту Гуталин оторопел, потом прорычал:
- Ишь, додумался! Марш отсюда! Клиентов мне распугать хочешь?!
Я оскорбился, взял ящик и побрел домой. По пути, просто так, от нечего делать, заглянул в подвал к истопнику дяде Коле.
Подвал освещала тусклая лампочка, но я разглядел кирпичную кладку и чугунные дверцы топки, бак с водой и толстые трубы с кранами. В топке бушевало яркое пламя: красные языки бежали наверх, переплетались, и облизывали брюхо бака, и дрожали, и таяли. В котельной стоял такой горячий воздух, что перехватывало дыхание.
Дядя Коля совковой лопатой забрасывал уголь в топку и шуровал его длинной кочергой. Иногда раскаленный уголь выпадал из топки и дядя Коля брал его рукой - без всякой перчатки - и забрасывал обратно в топку. И не обжигался! У него были огнестойкие руки. Большие, мозолистые и огнестойкие.
Когда-то дядя Коля служил на корабле кочегаром. Он и на суше оставался бывалым "морским волком" и частенько отдавал нам команды кочегарским басом:
- Сбегай за папиросами! И живей!.. Принеси банку воды! И веселей!
Очутившись в котельной, я сразу представил себя на корабле, и не на простом, а на пиратском - ведь по стенам котельной бродили огромные тени, один к одному похожие на пиратов. Морские разбойники угрожающе размахивали саблями и пистолетами, и всем своим видом давали понять - пощады никому не будет.
Я схватил палку и стал сражаться с пиратами, но вдруг услышал кочегарский бас:
- Чтой-то ты за ящик принес?
С минуту я размышлял, что сказать. Потом нашелся:
- Принес сжечь.
- У-у, отличное топливо, пробасил дядя Коля. - Кидай его в топку! Выполняй! И веселей!
Я закинул ящик в топку, он заполыхал, стало светло - пираты тут же обратились в бегство. В этот момент я твердо решил стать кочегаром на корабле и объявил об этом дяде Коле.
- Одобряю! - кивнул дядя Коля и крепко пожал мне руку своей кочегарской огнестойкой лапищей.
Будущую специальность я начал осваивать с огня: разводил под обрывом костер и совал в него пальцы - хотел сделать руки огнестойкими. Потом чернилами нарисовал на груди якорь, и стал зубрить морские словечки, но внезапно произошло одно событие.
Наши соседи решили сделать из своей открытой террасы застекленную веранду. Кажется, их планы простирались и дальше - они вздумали устроить дополнительную комнату и на лето сдавать ее тем, кто жил в центре города, в "каменных джунглях", а у нас на окраине местность была почти дачная.
Так вот, к соседям пришел стекольщик, этакий весельчак с ящиком стекол - он все время напевал какую-то зажигательную песню, - и стал рулеткой замерять рамы. Такое важное событие я не мог пропустить, залез на террасу и увидел: в ящике стекольщика лежали разноцветные стекла! До этого я и цветную бумагу-то не видел, а тут стекла! Оказалось, по замыслу соседей, на веранде поверх обычных стеклянных рам должен был идти орнамент из цветных стекол. По-видимому, соседи за такую красоту намеревались брать дополнительную плату.
Стекольщик работал под зажигательную песню и мой восторженный взгляд. Положит стекло на стол, проведет по нему алмазом, с обратной стороны постучит и стекло со звоном обламывается - ровно, без единой трещинки. Нарезав таким образом множество разноцветных треугольников, стекольщик начал вставлять их в переплет рамы и закреплять маленькими гвоздями. На минуту прервал пение и повернулся ко мне.
- Ты как, слабак или не очень? Замазку сможешь размять? - он кивнул на кусок замазки в ящике и снова затянул песню.
Я стал разминать коричневый куб - а он твердый, поддается с трудом, - но тут уж речь шла о моем престиже и я нашел в себе силы, размял весь огромный кусок.
- Вижу, ты не слабак, - вновь оборвал песню стекольщик. - А кем решил стать?
Я пожал плечами.
- Не решил еще.
- Пора бы решить. Уж небось в школу ходишь?
- Уже в третий класс пойду! - выпалил я, слегка обидевшись.
- Тем более! - тоже повысил голос стекольщик и, помолчав, протянул: - Эхе-хе, твоя заблудшая душа, - и опять затянул песню.
- А где у вас простые стекла? - ввернул я, заметив, что в ящике их нет.
- Вставлять простые стекла - не нашего с тобой ума дело, - откликнулся стекольщик. - Хозяева заявили: "Сами вставим". Наше дело - художественное оформление. Я, понимаешь ли, мастер по витражам… А вставить простое стекло - пара пустяков, каждый дурак может. Нарезал в мастерской и вставляй. Цветная мозаика - дело посложней, тут вкус нужен, взгляд художника…
Стекольщик еще не закончил работу, но от его цветной мозаики уже захватывало дух - казалось, смотришь в гигантский калейдоскоп. Я встал на табуретку и взглянул на улицу через красное стекло; и ту же вся улица стала красной, словно начался пожар. Потом посмотрел в синее стекло - все сразу посинело, точно спустился вечер. Перевел взгляд на желтое - все моментально наполнилось солнцем, хотя день был довольно пасмурным.
В тот день я без колебаний решил стать мастером по витражам, и уже представлял собственный ящик с цветными стеклами, алмаз, рулетку; даже нарисовал несколько красочных витражей… Вот только песню стекольщика никак не мог вспомнить.
А потом я захотел стать вагоновожатым - просто спал и видел себя в кабине ярко-красного вагона… После вагоновожатого загорелся работой слесаря водопроводчика, и наконец, остановился на двух профессиях: музыканта и плотника. То есть решил стать одновременно и тем и другим.
Как музыкант я играл на губной гармошке "Во поле березка стояла", а как плотник ходил по дворам с молотком, подбивал расшатанные заборы, петли на калитках, почтовые ящики, чем заслужил массу благодарностей.
Стояло лето и мой день проистекал так: с утра я недолго дудел на гармошке, затем в каком-нибудь палисаднике прибивал пару досок, потом снова брал гармошку, а там уже и ребята футболисты появлялись - с ними до вечера и гонял мяч.
Уже через несколько дней я убедился, что иметь две специальности очень удобно: надоела одна, взял и бросил ее на время, занимаешься другой. А у меня и вовсе получалось как нельзя лучше, ведь известно - умственную работу полезно чередовать с физической.
Но вскоре я заметил, что для серьезных занятий музыкой необходимо изучать ноты, а заколачивая гвозди отбил все пальцы, ведь попадал не только по шляпке гвоздя. Спустя неделю мне расхотелось становиться и музыкантом, и плотником.
Снова я стал думать: кем стать, чем заняться? Целыми днями слонялся по улице и все думал. И вдруг пришел к замечательному открытию. Оказалось лучше всего было вообще ничего не делать. Я просто гулял, играл в футбол, ходил от одного приятеля к другому, смотрел, чем они занимаются, давал им ценные советы.
Вначале заходил к Антону и смотрел, как он раскладывает марки в альбоме. Антон называл себя филателистом. В самом деле, он был просто помешан на марках: все время встречался с такими же, как он, заядлыми собирателями; они обменивались марками, хвастались отдельными заграничными экземплярами, рассматривали их в лупу, о чем-то шептались… Антону я советовал устроить выставку своей коллекции, после чего он долго тряс мою руку, бормотал как признателен за участие в его жизни и прочее.
От Антона я отправлялся к Витьке, который хотел стать боксером и целыми днями дубасил подушки, пуфики на диване и вообще все, что попадало под руку. Худой, низкорослый, но решительный и жесткий Витька на улице то и дело вставал в стойку, делал выпады, пригибался, вскрикивал, хрипел и сопел - боксировал с воображаемым соперником. А иногда и не с воображаемым. Как-то увидел меня и завопил на всю улицу:
- Защищайся! - и набросился на меня с кулаками.
Я попробовал отбиться, но он сразу же дал мне в поддых, и я свалился, корчась от боли.
- Готов! - хмыкнул Витька. - Нокаут!
Отдышавшись, я закричал:
- Ты что, спятил? Ни с того, ни с сего лезешь драться? Что я тебе сделал?
- Это бокс! - важно объявил Витька и, стиснув зубы, ударил воздух.
Я приходил к Витьке, смотрел, как он колошматит подушки, поднимает гантели, но как только он предлагал мне быть спарринг-партнером, тут же направлялся к двери.
- Запишись в секцию бокса! - бросал ему перед уходом.
Больше всех я советовал Кольке - ему я дал массу отличных советов. Колька собирался стать художником и целыми днями рисовал как одержимый. А уж в рисовании я разбирался, ведь до этого хотел быть мастером по витражам, и не раз делал эскизы витражей.
Вот так я все ходил, смотрел и советовал. И размышлял: "Я-то еще успею выбрать себе профессию. Я способный, и чем угодно могу заниматься. Мое время еще придет". А время, как назло, тянулось медленно. И главное, я почему-то сильно уставал от безделья. Даже больше, чем когда занимался чем-то.
Потом Антон получил премию на выставке филателистов и стал таким известным, что его приветствовали даже собаки на улицах. Витьку приняли в секцию бокса и там он одерживал одну победу за другой. А Колька поступил в художественную школу и вскоре уже вовсю расписывал вывески на лотках, за что получал вознаграждения овощами и ягодами. Понятно, теперь мне уже нечего было им советовать. Теперь они мне советовали; от них просто сыпались советы.
Антон обнимал меня и доверительно шептал:
- Становись коллекционером. Мы не просто собираем марки, у нас особая жизнь, мы путешествуем по странам.
- Ты хоть немного тренируйся, - без устали повторял Витька. - Укрепляй мышцы. Пораскинь мозгами - ты парень или кисейная девчонка?
Но самый дельный совет мне дал Колька:
- Ты не разбрасывайся, выбери что-нибудь одно. Ну, например, когда ты чинил заборы, у тебя все неплохо получалось. Возьмись снова за это дело.
В те дни я чувствовал себя самым несчастным на свете. Все ребята уже добились огромных успехов, а я никак не мог найти себя; целыми днями слонялся без дела и настроение у меня было - хуже нельзя придумать.
Как-то я брел по улице, где ходил трамвай. Поравнявшись с двухэтажным домом, увидел в окне первого этажа бледного, страшно худого мальчишку. Я и раньше его видел; он обычно сидел за столом и рассматривал трамваи или листал книгу. "Какой-то маменькин сынок", - думал я.
Вот и в тот день мальчишка пялился на улицу; только если раньше окно было закрытым, то на этот раз - открытым. Заметив меня, мальчишка разулыбался и махнул рукой, подзывая к окну.
Я подошел.
- Чего тебе?
- Представляешь! В одном трамвае с утра катается старичок. Туда-сюда, туда-сюда.
- Ты, небось, обознался.
- Нет, точно! - мальчишка вытаращил глаза. - Вот сейчас пойдет двадцать четвертый. Там вожатая в платке. И увидишь, старичок сидит на первом месте.
В самом деле, через некоторое время показался трамвай, в котором на первом месте сидел старичок - он с любопытством разглядывал все, что появлялось по сторонам.
- Наверное, турист. Или иностранец, - предположил мальчишка.
- А может, шпион, - ввернул я.
- А сейчас пойдет тридцатый. Там вожатый молодой, с усами. Он мне обязательно позвонит.
- Ладно врать-то.
- Вот увидишь.
Действительно, когда подъехал тридцатый, усатый вожатый помахал мальчишке рукой и выдал целый каскад звонков. Мальчишка заулыбался, помахал в ответ и покраснел - так ему было приятно внимание вожатого… Тут я заметил, что он сидит в кресле, обложенный подушками.
- Ты как король, на подушках, - усмехнулся я, не скрывая своего презрения.
- Ага! - краска с лица мальчишки сошла и он вновь стал бледным.
Я приподнялся на носки и вдруг увидел рядом с креслом… костыли. И спросил:
- Ты что, ногу сломал?
- Не-ет, - мальчишка глубоко вздохнул. - Я не могу ходить… Есть такая болезнь полимиелит, - он опустил голову, его губы задрожали. - Уже три года не выхожу на улицу.
- А когда ты вылечишься?
- Не знаю. Врачи говорят надо лечиться… долго… Но я каждый день делаю гимнастику и уже могу вставать на ноги. Вот смотри! - мальчишка отжался от стола и попытался забраться в кресло с ногами, но у него не получилось.
- Сейчас, сейчас! - пробормотал он, надуваясь и краснея; его лицо покрылось каплями пота.
После нескольких попыток ему все-таки удалось забраться и встать на колени.
- Вот! - он радостно вскинул руки, и отдышавшись, снова опустился в кресло. - Я думаю, все же вылечусь и смогу ходить… Может даже… смогу поиграть в футбол.
Позднее я подружился с мальчишкой. Его звали Игорь. Я приходил к нему и он учил меня играть в шахматы и собирать модели парусников.
А в тот день, отойдя от окна, я почувствовал жгучий стыд за то, что могу бегать и прыгать, и вообще не знаю, что такое болезни, но все не найду себе занятия. Я вспомнил совет Кольки и решил по-настоящему освоить плотницкое ремесло, и вновь несколько дней усердно чинил заборы, но потом Игорь дал мне прочитать книгу про мореплавателей и я окончательно и бесповоротно решил стать капитаном, и непременно - капитаном дальнего плавания, чтобы бороздить океанские просторы, с тайной надеждой открыть какой-нибудь еще не открытый остров.
ДУХОВОЙ ОРКЕСТР
В том приволжском городке было три достопримечательности: пристань, речной техникум и духовой оркестр судоремонтного завода. Ни пристани мальчишки мечтали.
Игорь мечтал стать речным капитаном; он носил тельняшку, рисовал чернилами на руках якоря и объяснял девчонкам, что створные знаки на берегу - не для мебели, а бакены, вехи и буи на реке - далеко не игрушки, как думают некоторые с пассажирских судов.
Игорь собирался поступать в речной техникум, чтобы получить права судоводителя и ходить на разных посудинах до Черного моря, и дальше, пересекая проливы, бороздить океанские просторы и, если особенно повезет, открывать еще неоткрытые земли. По сути дела в мечтах Игоря обыкновенный речной капитан как-то незаметно, плавно превращался в морского капитана дальнего плавания и в конечном счете становился бывалым морским волком.
Здоровяк Леха мечтал работать слесарем на заводе; у него оттопыривались карманы от гаечных ключей; при случае он хвастался моторной лодкой, которую собирался строить в будущем. Как и Игорь, Леха планировал кое-где побывать, но в более ограниченном районе плавания - ему хватало и бассейна Волги.
Была у мальчишек и общая мечта - играть в духовом оркестре: Игорь по-настоящему любил музыку, а Леха хотел просто "дудеть, чтоб всех веселить" и "подрабатывать на свадьбах и похоронах".
Попробуй быть спокойным, когда по улице, сверкая медью, марширует духовой оркестр! Когда воздух сотрясается от объемных звуков, четкого, упругого ритма! В тебя вселяются приподнятость и бодрость; непроизвольно начинаешь подпевать, подстраиваешься под шаг оркестрантов. Духовой оркестр - единственный из всех транспортабельный, то есть играющий на ходу. И самый яркий - по набору инструментов. Он - яркая брошь на платье музыкального искусства, если можно так выразиться.
Духовой оркестр многолик: на парадах - это оркестр энтузиазма, на вокзалах и пристанях - оркестр встреч и расставаний, на танцах - оркестр чувств, на похоронах - оркестр прощания. А музыканты-духовики, как правило, неунывающие люди.
- Как вы так здорово играете? - спросил однажды Игорь заводского тромбониста.
- Нам просто интересно жить, - ответил тот и, проиграв что-то затейливое, пояснил: - Есть люди прямолинейные; они идут по жизни, как в туннеле, ничего не видят вокруг. И сами не меняются и не вносят в мир ничего своего. А мы все время меняемся: сегодня здесь играем, завтра там, и все расцвечиваем музыкой.
Во время войны заводские музыканты-духовики ушли на фронт и никто из них не вернулся. После войны без неунывающих людей в городке воцарилась довольно унылая атмосфера. Иногда в заводском клубе заводили патефон, но многим тогда было не до танцев, да и танцевать под пластинки - совсем не то, что танцевать под оркестр, не тот душевный настрой - это понятно каждому, кто хоть немного разбирается в музыке.
Однажды на чердаке клуба, среди пыльной рухляди, случайно обнаружили несколько инструментов; все они были с вмятинами и побитыми раструбами; медь матовая, с налетом зелени; внутри трубы и альта виднелась коррозия, у тубы не хватало мундштука, у тромбона - кулисы.
Инструменты обнаружил столичный школьник Олег, который приехал на летние каникулы к деду, сторожу клуба. Олег целыми днями плавал в Волге, прямо не вылезал из воды, и все удивлялся, что дед, еще сравнительно молодой, живет у реки и не плавает.
- Я купаюсь в роскоши, - усмехнулся дед. - После кинофильмов и танцев закрываю клуб изнутри и за сценой почитываю книжки. Там старинная мебель, обитая плюшем. Развалюсь в ней как царь, купаюсь в роскоши…
Как-то, наплававшись до посинения в Волге, Олег зашел в клуб, посмотреть на "купанье" деда; облазил в клубе все закутки и на чердаке обнаружил инструменты. А надо сказать, Олег был на редкость музыкальным пареньком - одно время даже учился в музыкальной школе, но потом более сильная тяга к спорту отодвинула музыку на дальний план. И вдруг эти инструменты!
Олег взял трубу - у нее был наиболее приличный вид - и за сценой, в дедовских "хоромах", привел инструмент в надлежащий вид: снаружи отчистил пылью от кирпича, внутри - зубным порошком с водой; затем смазал клапана бриолином и… с того дня плавал только по утрам, а весь день играл на трубе.