Мать никогда не ругала отца за выпивки. Она и сама была не прочь выпить хорошего ликера. К тому же, вполне справедливо считала, что мужчина после трудовой недели вправе снять напряжение. Поразительно другое - мать всегда безошибочно определяла сколько именно отец выпил. Это были смешные сцены. Отец приходил домой и улыбался, чуть больше, чем всегда; обнимал мать, боксировал со мной; чуть громче обычного смеялся, доставал трубу и проигрывал обе свои мелодии.
- Сколько же сегодня вы, Анатолий Владимирович, выпили, признавайтесь?! - усмехалась мать.
- Всего ничего. Микроскопическую дозу, каких-то пятьдесят грамм и кружку пива, - безвинно откликался отец.
- Позвольте вам не поверить. Чувствую - больше.
- Семьдесят грамм и кружку пива, - нарочито серьезно произносил отец.
- Неправда! - усмехалась мать.
- Неправда, полностью согласен. Докладываю вам, Ольга Федоровна, совершенно откровенно - сто грамм и кружку пива.
- Сто пятьдесят грамм и две кружки пива, - объявляла мать и, как всегда, попадала в точку.
- Я поражен! - отец разводил руки. - Просто поражен, Ольга Федоровна! Нет и тени сомнения, вы наблюдали за мной, точнее - незримо присутствовали в нашей компании.
- Обычная женская интуиция, - скромно поясняла мать и, в подтверждение своих слов, перечисляла, чем отец и его друзья закусывали.
8.
То прекрасное время оказалось коротким. Вскоре началась война.
Город помрачнел: над домами повисли "колбасы" - воздушные заграждения, на площадях появились металлические "ежи", в нашем дворе расположился зенитный расчет; комендант района издал приказ: замаскировать окна и сдать радиоприемники. Случалось, с наступлением темноты, выли сирены, по небу шарили прожекторы и мы бежали в бомбоубежище или в метро.
Завод, на котором работал отец, эвакуировали в Казань. Целый месяц мы ехали в вагоне-"телятнике"; назад убегали лесные массивы, поля, унылые деревни на косогорах. По несколько дней товарняк простаивал на запасных путях, пропуская воинские эшелоны, спешившие на запад; в вагонах солдаты играли на гармошках, распевали песни, кричали нам, что вернуться с победой!
Нас поселили в общежитии на окраине, где трамвай делал петлю, и дальше начинались красноглинистые овраги. На окраине разбегались полосы окученной картошки с бело-голубыми венчиками вьюна, тикали кузнечики; было солнечно и тихо, местные жители спокойно работали в огородах, и я подумал: "Может, здесь еще не знают о войне?" Но Вовка, старожил общежития, сообщил мне, что в соседние дома уже пришли две "похоронки" и "там сильно кричали женщины".
Красноглинистые овраги выглядели впечатляюще: огромные, с подтеками и осыпями; в некоторых зияли трещины - мы называли их пещерами. Около пещер играли в войну - кидали друг в друга комья глины или колючки репейника; в кого попадет "пуля", тот убит. Обычно делились на два войска: наших и немцев. Быть немцем никто не хотел, и приходилось кидать жребий. Но и после жребия "немцы" играли без особого энтузиазма, часто сдавались в плен, и игра заканчивалась полной победой "наших", без единой потери.
Основным местом действия в общежитии была кухня - помещение с умывальными раковинами и печками "буржуйками". На кухне женщины готовили еду, стирали, сушили обувь; мужчины по вечерам курили, обсуждали последние новости с фронта.
Вовка с матерью, тетей Машей и младшей сестрой Катькой жили в первой комнате. Из их двери пахло сухарями и кислыми щами. Вовкин отец был на фронте; его фотография висела на стене комнаты: светловолосый летчик в комбинезоне с планшеткой в руках. Каждый раз, когда тетя Маша смотрела на эту фотографию, ее подбородок начинал дрожать и она отворачивалась, чтобы дети не видели ее слез.
До войны тетя Маша работала швеей-надомницей, но в эвакуации, на заводе освоила мужскую профессию - токаря. Вовка хвастался:
- У нее на рабочем месте стоит флажок передовика.
С работы тетя Маша спешила в детсад Катьки и там еще подрабатывала уборщицей.
- Маша необыкновенная женщина, - говорила мать отцу. - Я поражаюсь, как она все выдерживает.
- Да, безусловно, она героическая женщина, - соглашался отец. - И не шумная, не то, что некоторые. И на заводе совершенно справедливо считается мастером высокого класса. Без преувеличений, она художник по металлу.
Во второй комнате жили Артем и его мать, тетя Валя. Из их комнаты пахло солеными огурцами и лекарствами. Тетя Валя работала истопником в котельной, постоянно ходила в угольной пыли, от тяжелой работы часто болела. Артем - стриженный, с металлическим зубом верзила, второй год ходил в пятый класс; засунет учебник под ремень, закурит "чинарик" и идет, но не в школу, а к кинотеатру "Авангард"; там околачивался до вечера, "подрабатывал" - попросту спекулировал билетами с дружками, тоже прогульщиками; по слухам среди них были и карманники. Эти дружки всячески восхваляли Артема, заискивали перед ним и величали Вождем, на что мой отец усмехался:
- Гулливер среди лилипутов… Вся их компания катиться в пропасть, ибо, кто не учится, станет примитивным до безобразия, шумным человеком. Они позорят своих отцов.
Но Артем позорил не отца, а отчима, который служил на флоте. Отец Артема бросил семью, но вскоре Артем сам выбрал матери второго мужа. У тети Вали появилось два ухажера: один торговец, второй моряк. Она спросила у сына:
- Какой отец тебе нужен?
Артем выбрал моряка.
К нам, малолеткам, Артем относился насмешливо, при случае щелкал по лбу, но в дни "приличного заработка", играл с нами в футбол, правда, и тогда выпячивался, кичился своим мастерством.
В третьей комнате жили Гусинские. Из их комнаты пахло жареной картошкой, мясом и киселем. Гусинский работал завхозом. Толстяк (по прозвищу Баобаб), с глазами навыкате, как у мороженой рыбы, он обладал ничтожными человеческими качествами; держал в голове цены на все товары, знал где что повыгодней можно перепродать и, пользуясь бедственным положением соседей, скупал у них вещи за бесценок. Тетя Маша продала ему швейную машинку, тетя Валя и моя мать - одежду и посуду, мой отец - трубу. Ходил слух, что Гусинский "увильнул" от армии. Гусинская, как нельзя лучше, оправдывала свою фамилию: толстая и неуклюжая, при ходьбе переваливалась, словно гусыня; у нее были пальцы как сосиски, а глаза маленькие - этакие дробинки.
Мы с Вовкой на двоих имели самокат, шахматы из катушек и стреляные гильзы, которые нашли на свалке, а Витька Гусинский, наш сверстник (по кличке Гусь), имел полевую сумку, перочинный ножик с семью предметами и набор цветных карандашей.
Из четвертой комнаты пахло парфюмерией. В нее позже всех въехали ярко накрашенная женщина с пышной прической и остроносая девчонка. Женщину звали тетя Леля, девчонку - Настя. Тетя Леля работала машинисткой, ходила в облаке духов, поминутно доставала расческу, и причесывалась. Первое время тетя Леля редко отпускала Настю во двор, говорила "там мальчишки отвратительного поведения", но все же Настя успела нам сообщить, что ее отец - майор, командует артиллерией, а сама она хочет стать танцовщицей.
Иногда к тете Леле приходил высокий мужчина с усами; тогда в их комнате играл патефон - всегда одну и ту же пластинку: "Мы на лодочке катались". От этой мелодии тетя Леля, по ее словам, получала "море удовольствия" и часто распевала "лодочку" на кухне - она считала, что у нее "неповторимый голос". Когда приходил мужчина с усами, тетя Леля разрешала Насте гулять до позднего вечера.
- Усатый подарил мне куклу, но я его все равно не люблю, - призналась нам Настя. - Он говорит маме: "Война войной, а молодость угасает и нельзя быть монашкой". Противный!.. И мама с ним какая-то не такая… Расставляет вазочки, бантики, говорит "для отрады". Противно! И почему его не прогонит? Из-за него мы все время ссоримся.
Женщины на кухне в глаза осуждали тетю Лелю. Она краснела и оправдывалась, говорила что муж всегда относился к ней невнимательно и что они вообще хотели разводиться. Вне кухни женщины ругали тетю Лелю последними словами. Всякий раз, когда моя мать возмущалась поведением тети Лели, отец отмалчивался. Однажды мать не выдержала:
- Почему ты молчишь? Разве это не возмутительно? Что видит ее ребенок, эта чудесная девочка?
- Семейная жизнь всегда тайна, - пробормотал отец. - Не будем осуждать маму чудесной девочки. Ну не всем же так повезло с семьей, как нам. Не у всех же дружба и согласие.
Пятую комнату занимала наша семья. Вовка говорил, что у нас из-под двери тянет одним табаком и выдавал несусветное сравнение:
- Твой отец такой же заядлый курильщик, как Артем.
Но я-то чувствовал - из нашей комнаты исходил воздух, наполненный дружбой и согласием.
9.
Мать устроилась на завод копировальщицей и теперь большую часть времени я был предоставлен самому себе. Мать оставляла мне еду: на завтрак - чай с сухарями, на обед - чечевичную похлебку, но я съедал все сразу и до прихода родителей постоянно испытывал чувство голода.
Отец много работал: и на заводе и дома. По утрам сквозь сон я слышал, как он чертил за доской: затачивал карандаши, шелестел калькой, бормотал цифры. Случалось, отца вызывали на завод и ночью; за ним приезжали на мотоцикле с коляской, он уезжал и не появлялся несколько дней. Отец выполнял заказы для заводов, на которых строили самолеты и речные суда, товарные вагоны, прессы и насосы - до сих пор используется многое из того, что он придумал.
Отец сильно уставал, но даже в те тяжелые дни не впадал в уныние и находил время, чтобы смастерить мне самокат на подшипниках, сделать шахматы из катушек от ниток. Несколько раз мы ходили в дальний лес за грибами, чтобы, по выражению отца, "поддержать ослабленный организм подножным кормом". В этих вылазках на природу отец расширял мой кругозор, рассказывал о цветах и травах, учил входить в лес как в "храм, стараясь ничего не нарушать".
Как-то на кухне разразился скандал. Гусинская заявила, что у нее стащили горсть щавеля. Громыхая кастрюлей, она обвинила женщин в воровстве. Тетя Маша и мать Артема упорно защищались. В скандал вмешались тетя Леля и моя мать; все женщины кричали одновременно - это было какое-то землетрясение, даже комнатные перегородки шатались. И вдруг на кухню вошел отец и поднял руку.
- Дорогие сударыни! Какое некрасивое событие! Вы знаете, почему слоны долго живут?
- Почему? - вставил я.
- Они никогда не выясняют отношений. Такая тонкость. Как вам, дорогие сударыни, не стыдно. Какой-то щавель! Позвольте вам напомнить, вы же женщины, прекрасная половина человечества. И вдруг такая драматическая история, такое раздражение! А в раздражении человек некрасив. Даже если говорит правдивые слова - все равно некрасив. Так что не отвлекайтесь на ерундистику, несущественные детали.
Женщины притихли и смущенно заулыбались, а отец продолжал:
- Разве можно ссориться, когда над страной нависла такая угроза?! Сейчас, наоборот, мы все должны объединиться, помогать друг другу… Давайте вот что! В воскресенье оставим все заботы в городе и махнем на природу. И там нарвем этого щавеля всем по ведру. И проветримся, и вообще устроим красивое событие.
Это был всеобщий день смущения; после него в общежитии воцарилась дружелюбная атмосфера, даже Гусинская расщедрилась и всем подарила по куску сала.
10.
Однажды утром выпал снег; в общежитии стало холодно. Печки "буржуйки" перенесли из кухни в комнаты и, когда их растапливали, комнаты заполнял густой и едкий дым. По вечерам часто отключали электричество и для освещения использовали керосиновые коптилки.
Потом ударили морозы, да такие лютые, что потрескались стены общежития и во дворе порвались провода. В один из этих дней отец принес замерзшую худую собачонку.
- Вот лежала в снегу, - сказал. - Пусть отогреется.
Так у нас появилась Альма. В благодарность за то, что ее приютили, Альма проявляла к нам невероятную любовь: то и дело лезла целоваться; желая нас порадовать, танцевала - крутилась на одном месте. Стоило матери загрустить, как она тут же подскакивала, ласкалась, подбадривала свою хозяйку. Когда я был не в настроении, она подходила, теребила лапой, "пойдем, мол, поиграем во дворе!". Ну, а отца Альма просто-напросто боготворила. Как только он приходил, заливалась радостным лаем, подпрыгивала и лизала руки своему спасителю. Отец садился за стол - она вскакивала к нему на колени, обнимала и целовала до тех пор, пока отец не делал ей мягкое внушение:
- Альма, дорогая, твоя любовь прекрасна. Поверь, я ее очень ценю. Но дай перекусить главе семьи, иначе он свалится от голода, - отец гладил собаку и обращался к матери: - Что там у нас, Ольга Федоровна, на ужин? Мне, будьте добры, гуся с вафлями!
Отец еще пытался шутить, но, конечно, это было только подобие его прежних ослепительных шуток.
После ужина отец закуривал "козью ножку" (делал трубку из газеты и набивал ее махоркой), Альма усаживалась у его ног и неотрывно, с восхищением смотрела отцу в глаза; от избытка чувств, у нее даже текли слюни, она только что не плакала от счастья.
Гусинской не понравилось появление в общежитии собаки; она пожаловалась коменданту.
- Нашлись безумцы, устроили псарню, мешают спокойно жить…
- Собачка - член нашей семьи, - с улыбкой сказал отец коменданту. - Она очень воспитанная и ведет себя прилично, предельно тихо. К тому же, охраняет наш сундук с золотом. И не только наш, - отец кивнул в сторону комнаты Гусинских. - Говорит лает? Да нет, это она так смеется. А если госпожу Гусинскую раздражает смех, то это не Альма, а она виновата. С ней что-то не в порядке. Такая тонкость.
Комендант уважал отца и пришел, чтобы просто отметиться, ради пустяковой формальности, чтобы отреагировать на заявление склочной жилички. К отцу вообще все хорошо относились - он вызывал расположение.
На Новый год отец принес елку, пакет пряников и во фляге немного спирта. Матери подарил флакон одеколона, мне - два простых карандаша и ластик, Альме дал пряник.
- Подарки крайне скромные, - сказал, - но ведь главное что?
- Внимание! - подсказала мать.
- Совершенно верно. Хорошие подарки за мной. Подарю после войны.
Мать в свою очередь подарила нам с отцом носки. Альму чмокнула в лоб, давая понять, что ей дарит любовь.
Я подарил родителям свои рисунки, Альму просто обнял.
Елку украсили самодельными бумажными флажками и пряниками - их подвесили на нитках, но утром я заметил - несколько пряников надкусано, а Альма прижимает уши и виновато виляет хвостом.
11.
Много раз отец просился на фронт, но его не пускали. Во-первых, у отца было плохое зрение; во-вторых, он считался хорошим специалистом и работал на оборонном заводе. Но не такой человек был отец, чтобы находиться в тылу, когда его товарищи воевали. Он стал писать куда-то письма, уговаривал, требовал, и в конце концов добился своего.
Когда отец появился в общежитии в военной форме, все стали над ним смеяться. Действительно, в шинели отец выглядел не очень выигрышно, скорее нескладно: худой, сутулый, в очках; шинель на нем висела мешком. Все смеялись над отцом, и больше всех он сам:
- Я похож на лешего или водяного, верно?! Буду устрашать немцев одним своим видом! Увидят мои очки - подумают оптический прицел снайпера и сразу дадут драпака!.. Очки - деталь что надо!
Отсмеявшись, отец одернул шинель.
- Но вообще-то, товарищи жильцы, напрасно мы смеемся. Должен заметить, на войне главное не только сила и ловкость, но и смекалка. Да, такая тонкость. А ее, смекалки то есть, смею вас уверить, мне не занимать. Во-первых, не забывайте, я инженер и кое-что смыслю в стратегии и тактике. Во-вторых, я ориентируюсь в лесу, как садовник в оранжерее. В третьих, у меня не слабый дух, а это много значит. В четвертых… впрочем, что я!.. В общем, вам не придется за меня краснеть…
Отца зачислили в пехоту. Узнав об этом, я жутко расстроился. У Вовки отец был летчик, у Насти - майор-артиллерист, отчим Артема - моряк. А мой отец всего-навсего пехотинец. Да еще рядовой! Было ужасно обидно за отца, но он меня быстро успокоил.
- Пойми! - сказал, широко улыбнувшись. - Летчики, артиллеристы только наносят удары по врагу, а пехота непосредственно с ним сражается. Лицом к лицу. Пехота - самая главная в армии, можно сказать - основная деталь в конструкции.
Понятно, после этих слов я стал гордиться отцом не меньше, чем Вовка и Настя своими отцами.
За ужином отец приободрял нас с матерью как мог, говорил, что скоро в войне наступит перелом, потому что его завод начинает выпускать "летающий танк" - самолет, от которого "немцам достанется".
- Ну, а чтобы солдат хорошо воевал, у него должно быть спокойно на душе за семью. А для этого надо что? Чтобы в семье все было хорошо. Чтобы наша мама не расстраивалась, берегла свою драгоценную душу, а наш сын хорошо учился… А с яхтой придется повременить. Отложим строительство до окончания войны, до моего возвращения.
Проводы были такими же, как всегда, когда отец уезжал в командировку, только у матери в глазах стояли слезы. А на следующий день исчезла Альма. Я обошел все подворотни, но ее нигде не было - казалось, убежала на войну вслед за отцом.