- Зачем же скрывать такого рода факт? - спросил следователь.
- Я не скрывал. Я просто забыл.
Допросы, обследования, расследования длились почти до утра. Утром я поехал в морг, нашел мать и проплакал у ее тела до тех пор, пока сторож не выпроводил меня вон и не отвел к поджидавшему на улице таксисту…
А на похоронах Жанна вела себя как любящая и покорная невестка, плакала, была внимательна ко мне и ко всем гостям. Со мной же что-то случилось непонятное, какой-то сдвиг произошел в моей душе, хотелось реветь, а слез не было, душа наполнилась пустым холодным безразличием.
Жетон на обратный путь
Моя тетка сразу после похорон перед самым своим отъездом сказала:
- Смотри, не расходись с Жанной.
- Откуда ты взяла это?
- Знаю. Еще не известно, как каждый из нас кончит в этой жизни. А Жанна любит тебя…
Я, возможно, и не расстался бы с Жанной, если бы не "Сиреневые тетради". Об этих тетрадях я узнал в первый же день нашего знакомства, которое до сих пор остается для меня таинственной загадкой. Тогда мне позвонил мой старый приятель Бакшеев:
- Приходи в гости. Ты увидишь восхитительную женщину, которая очень скоро будет моей женой.
Не успел я переступить бакшеевский порог, как ощутил в груди необъяснимое волнение: на меня глядела синеокая фея. Все, что может быть загадочно-очаровательного в женщине, было в ней: глаза светились волшебным теплом, полные большие губы чуть приоткрыты, точно демонстрируя мне жемчуг зубов, роскошные каштановые волосы тяжело покоились на обнаженных загорелых плечах. На ней был прозрачный из тонкого крепдешина батник, а талия настолько узка, что казалась скорее произведением искусства, нежели частью человеческой фигуры.
Бакшеев наблюдал за моей растерянностью:
- Наповал, Жанна! Что я говорил тебе, старик?
- Чем же занимается такое эфемерное существо? - спросил я несколько вольно, чтобы скрыть свою растерянность.
- Она изобрела, брат ты мой, "Сиреневую тетрадь" - это новый жанр отечественной публицистики…
- Публицистический коллаж, - пропела фея, приглашая меня в комнату.
- Кстати, это близко твоему синтрансу, - заметил Бакшеев и пояснил для своей подруги: - Виктор пытается соединить живопись, философию, публицистику и психологию, и все это назвал синтезом трансцендентального искусства - синтранс!
- Как интересно, - улыбнулась Жанна. - А вы профессиональный художник или любитель?
- Скорее профессиональный, - ответил я.
- То есть у вас есть художественное образование?
- Он Строгановское закончил, - ответил за меня Бакшеев. - И худграф…
- Ой, как интересно, - снова в той же тональности пропела фея и тут же спросила: - А вы научите меня рисовать? Ну несколько уроков?
- Как господин Бакшеев скажет, - улыбнулся я, втайне радуясь ее просьбе.
- Господин Бакшеев скажет, - ответила Жанна, несколько фамильярно похлопав своего друга по плечу. Эта фамильярность меня немножко смутила, но ее тепло, очарование тут же смыли напрочь мою смущенность, и через несколько секунд она уже весело рассказывала о том, что сегодняшний своеобразный век, целомудренный и развращенный одновременно, можно отразить смелым отбором существенных фактов и аргументов из всех видов знаний. - Моя "Сиреневая тетрадь" - это стриптиз в обнаженном обществе. Это мой поиск идеала. Вы кто по гороскопу?
- Близнец.
- Ура! - закричала Жанна и захлопала в ладоши. - Как все сходится. Вы обречены всю жизнь искать идеал.
- Все мы ищем идеал, - сказал я. - Сегодня, правда, иметь идеал немодно, дескать, утопия!
- Какой бред! - выпалила Жанна. - Без идеала нет ни жизни, ни искусства, ни любви.
Мне показалось, что голос ее при последнем слове чуть дрогнул: какая-то незаметная теплая волна прокатилась по комнате, небрежно зацепила Бакшеева и нежно коснулась моей щеки. Бакшеев в разговоре почти не участвовал, а наш спор становился до неприличия задиристым и веселым. Я поднялся и стал откланиваться. Жанна встала и с жестокой неколебимостью сказала:
- Я, пожалуй, тоже пойду.
Бакшеев пожал плечами, а потом робко спросил:
- Может, останешься?
Но Жанна уже застегивала туфли, решительно перекинула через плечо сумку и направилась к двери.
- Вот тебе жетончик на метро на обратный путь, - улыбнулся кисловато Бакшеев.
Жанна взяла жетон, сказала "Чао" и быстро сбежала со ступенек. Я пожал плечами и поплелся за ней.
На улице прошел дождь и было свежо.
- Вы, надеюсь, проводите меня? - спросила Жанна.
- Как скажете, госпожа, - ответил я. - Сочту за честь.
А дождик снова стал накрапывать. Жанна раскрыла зонт и взяла меня под руку. Все произошло в одно мгновение. Как только она коснулась моей руки, во мне все замерло. Дыхание перехватило точно жгутом.
Она виновато опустила глаза и крепко сжала кисть моей руки.
Мы молчали, а потом я сказал:
- Я знаю, о чем вы думаете.
- Я тоже, - улыбнулась она. И добавила: - Как легко дышится после грозы.
- Была гроза?
- А вы не слышите раскатов грома?
Грома, конечно же, никакого не было. Точнее, случился настоящий грозовой шквал в наших душах, сверкали молнии, и озонная чистота сменила напряженное удушье.
- Я чуть было не задохнулась.
- У вас часто так бывает?
- Сразу выяснять отношения?
- Я трус. Я должен привыкнуть.
- А я привыкла сразу, еще когда вы были за дверью.
- Не глядя?
- У меня собачья интуиция.
- Это вы должны были заниматься трансценденцией.
- Скажите двумя словами, что это такое.
- Это слияние с Богом.
Фея посмотрела на меня, в глазах ее застыли слезы.
- Как это прекрасно. - И она снова сжала мою ладонь. - Значит, я не ошиблась.
- Я обманщик и фантазер.
- Я тоже.
Потом были тишина, ласковый свет фонарей и мой сбивчивый рассказ о том, какая идеальность мне снится, какую отчетливо вижу и представляю, но хоть умри, а не могу выразить.
- Значит, не пришло еще время, - сказала Жанна. - Надо ждать. Умеете ждать?
- Нет.
- Я тоже.
Мы молчали. Как же много можно сказать, не произнося ни слова. Я хотел поделиться с ней этой мыслью, но она в знак понимания кивнула и приложила палец к своим губам.
А потом снова обрушилась гроза, дверь ее квартиры распахнулась, я спиной ощущал ее жесткость, а Жанна, обхватив мою шею, повисла на мне. Как-то само собой получилось, что моя рука оказалась под ее коленками: она была легка как пушинка (откуда только и силы взялись у меня), я нес ее по комнате, не желая опускать ни в кресло, ни на диван, неожиданно ноги сами по себе подогнулись, и я, чего раньше сроду не делал, вытянулся на ковре, ловко устроив ее на своей груди.
- Эксперимент? - спросила она, чуть приподняв голову.
- Не по моей воле.
- По воле транса? Я даже не успела морально подготовиться.
- Транс - это взлет и очищение. Здесь рациональность губительна.
- А мне говорили, что принцы на белых конях давно вымерли.
- Их постоянно порождают женщины с неистощимой фантазией.
- Выходит, принцы ненастоящие?
- Настоящие, когда они с настоящей женщиной.
Я все время думал о Бакшееве, и она это чувствовала. Жанна сказала как будто ни с того ни с сего:
- Женщина-Близнец всегда заботится о сохранении своей свободы и не любит, когда ей устраивают сцены ревности.
Под утро я все же не выдержал и сказал:
- А как же жетон на обратный путь?
Она порылась в сумке, нашла жетон и тихо опустила его за окошко…
Женщина-Близнец не любит притворяться
"Сиреневая тетрадь". Почему сиреневая? Почти фиолетовая. Это мой любимый цвет. Загадочный. Непонятный. У китайцев сиренево-фиолетовые одежды - траур. Когда у французских художников спрашивали: "Как живешь?", они отвечали: "Фиолетово", значит, плохо. А почему у Ренуара сиренево-фиолетовая гамма так женственно жизнерадостна? Взмах качелей между рождением и гибелью. Вкус поцелуя и горечь расставания. Ее любимый цвет - коричнево-золотистая гамма, но не сиреневая.
Я раскрыл тетрадь произвольно. Наткнулся на раздел "Сексоастрология". Советы астролога с 31 мая по 7 июня 1998 года. Господи, удивился я, все, что было написано в этом разделе, Жанна мне сказала, в ночь с 2 на 3 июня 1993 года: "Женщины, рожденные под знаком Близнецов, обречены всю жизнь искать идеал. Такая женщина, как правило, обладает разносторонними интересами и яркой, творческой натурой. (Виктор, да и никто из мужчин, не относился ко мне как к творческой личности. Творчество принадлежит им, сильному полу. Недоумки, порожденные женской фантазией, женскими чувствами, женскими гениталиями!) Мужчине всегда интересно с женщиной-Близнецом: женщина-Близнец весела в компании, остроумна, легко вписывается в любое общение. Разумеется, она ищет партнера по себе. Обыкновенный человек, с которым она вступает в связь, не в силах ее понять. (Виктор и не пытался понять меня. Бакшеева тешило самолюбие: ах, какая женщина его полюбила. Ходит без бюстгальтера, осиная талия.) Продолжая поиски своего идеала, она может подчас столкнуться с абсолютным непониманием своих желаний. (Дурочка, принцы на белых конях давно вымерли! Спустись на землю.) Она ищет полную гармонию и взаимопонимание со своим партнером во всем - начиная от вкусов и заканчивая жизненной позицией. (Виктор не понимал того, что вкусы и жизненные позиции - вещи непостоянные. Вкусы развиваются, имеют тенденцию к обращению в свою полную противоположность. То же и с жизненной позицией происходит. Многое зависит от обстоятельств. Виктор зарядил про свой транс и сдвинуться дальше не в силах - ошизеть можно!)
Она, как правило, не испытывает недостатка в поклонниках, ей есть из кого выбирать. За свою жизнь женщина-близнец успевает сменить несколько десятков любовников, причем каждый для нее становится своеобразным учителем, у каждого она чему-нибудь да учится. (Виктор со своей зловещей старухой создал для меня не жизнь, а каторгу. Если бы не мои два-три десятка любовников, я бы сдохла от тоски!) В сексе она часто избалована и знает, что такое хороший секс, а что такое плохой. Женщина-Близнец успевает все перепробовать, она никогда не против эксперимента, для нее главное - морально к нему подготовиться. (Виктор и этого не понимал. Он долдонил: "Нужно, чтобы все, согласно трансу, было спонтанным". А почему все? Болван. Мысль так же чувственна, как и страсть. Глубокая мысль, разумеется).
Секс, как хорошая еда. Аппетит приходит во время еды. (Я всегда разная, всегда меняюсь и жду от партнера того же. Однообразный и обыденный секс хуже чумы. Виктор вползал на меня, как бульдозер. Ему, болвану, казалось, что мне это всегда приятно. Как я ненавидела его грязные пальцы с вечно разбитыми ногтями, отчего кажется, что тебя оперируют без наркоза в самых интимных местах. Как мне хотелось в такие минуты воткнуть ему в одно место английскую булавку или шило, а лучше четырехзубую вилку.) Она, как и мужчина ее знака, очень дорожит своей СВОБОДОЙ и не любит, когда ей устраивают сцены ревности. (А он, болван, то и дело после каждой командировки приставал с пытками: "Как там? Многим давала?" Так я ему и сказала. А командировки - это мои сюрпризы самой себе. Иногда спортивное озорство так выворачивало меня наизнанку, что я готова была в отместку за те жуткие дни домашнего бесприюта отдаваться кому угодно, лишь бы шел счет.)
Все гороскопы отмечают влюбчивость Близнецов, их быстрое воспламенение и желание как можно быстрее узнать еще и еще одного самца приводят их в самые разнообразные "постели". (Да, я влюбчива. В этом есть своя сладость, свое очарование. Зажечь огонь в другом, довести его до белого каления и самой шагнуть в пылающий костер: что может быть прекраснее?! Однако физическое наслаждение никогда не давало мне полного удовлетворения. Какой бы сильной ни была сексуальная гармония с партнером, всегда превыше всего ставила интеллектуальную радость общения. И если такой гармонии не случалось, расставание происходило немедленно, заботясь лишь об одном: чтобы не было упреков, сцен ревности, скандалов).
Примерно сорок страниц "Сиреневой тетради" были посвящены особенностям сексуальной жизни женщин-Близнецов. Отмечалось, что женщины-Близнецы любят оральный секс и предпочитают его остальным формам полового акта. Они любят, когда партнер выражает звуками свое наслаждение. Они не любят притворяться и имитировать оргазм, считая такого рода действия нечестными.
И тут же давались комментарии или просто сообщались факты: "Арик орал как резаный", "Кузя сопел или хрюкал как свинья", "Сеня блеял как молодой козел".
Я лихорадочно перелистывал последние страницы "Сиреневой тетради". Здесь шли уже нерусские имена: Шарль, Франсуа, Поль, Генрих, Клод, Андре.
Снова комментарии и советы сексоастрологов: "Близнецы падки на эротическое белье, оральный секс, часто для занятий любовью им недостает второго партнера. Они предпочитают нежные ласки, массажи, медленные танцы и эротические фильмы".
Я обратил внимание на даты. Иностранные имена стали появляться, когда Жанна устроилась на работу в салон импортной мебели. Пошли командировки: Швеция, Дания, Франция, Польша. Тогда Жанна так пояснила изменившуюся жизненную позицию:
- Сейчас искусством, литературой и публицистикой занимаются только дебилы. А всякий уважающий себя человек уходит в бизнес, который дает ему ежемесячно две-три тысячи долларов без всяких там дурацких вычетов и налогов.
- А как же творчество? - спросил я.
- Я Близнец, - ответила Жанна. - Бизнес - это творчество, и еще какое!
- Близнецы не любят скандалов, сцен ревности, упреков. Не так ли?
- Ты хочешь развестись со мной?
- Ты отлично поняла меня, дорогая…
Расставшись с Жанной, я ощутил небывалую пустоту в своей душе. Так случилось: во всем мире не было ни одного человека, которому я мог бы рассказать о своей беде. Мне хотелось реветь, а слез не было. Я часами лежал на диване и причитал, как свихнувшийся: "Мама, мамочка, возьми меня к себе, мамочка…"
Потом, когда я попал в Черные Грязи, я думал, что у меня пошла белая полоса. Но я ошибался. В этом мире нет белых полос. Мир стал однотонным - черным, серым, рыжим, фиолетовым, только не белым. Белого света не стало на этой земле…
Смерть Анны Дмитриевны
Однажды я возвращался из города. У мосточка через реку меня встретили ребятишки из сельской студии.
- Вы еще не были у себя? - спросил Саша Матвеев.
- Нет, - ответил я.
- У вас несчастье там, - решительно сказала Катя-маленькая, соседская девочка. Была еще Катя-большая, которая жила через улицу.
- Не пугайте меня, братцы, - попытался пошутить я.
- Анна Дмитриевна умерла, - сказал Саша.
Я опешил, лица ребят были серьезны. И я чувствовал - мой взгляд мечется в беспомощности.
- Ладно. Сами все узнаете. А мы пойдем, - эти слова Саша сказал, и все они ушли. Катя-маленькая попыталась было схватить мою руку, но ее оттащила от меня Катя-большая. Я поражался доброму такту сельских детей. Всегда знали, как надо вести себя, чтобы не обидеть, не надоесть.
Вот и сейчас - сообразили: надо оставить меня одного, и ушли.
Я вспоминал, какой была три дня назад Анна Дмитриевна - крепкая, здоровая, поражался ее трудолюбию.
Помню, на неделе привезли две машины торфа и песка. Песок как свинец. Ведра оттягивают руки так, что у меня с непривычки ныло в суставах. А Анна Дмитриевна идет враскачку, спокойно, поставит оба ведра, переведет дыхание и скажет:
- Еще под эту яблоньку десятка два ведер, и все.
- А какой же смысл? Вы же собирались спилить дерево?
- Жалко. Привыкла я к ней. А вдруг станет плодоносить?
- Вы о яблоньке, как о человеке говорите, - заметил я.
- А она для меня как живая. - И будто ни с того ни сего добавила: - У меня сестра есть, Катя, живет под Петербургом, скоро должна приехать. Трудно мне с Женькой.
Женька - внучка, которую привозят на лето. Ей 3 года. Женьку привозят Федор с Раисой на белом "Москвиче".
Скрытая неприязнь Анны Дмитриевны к дочери Раисе и Федору то и дело прорывается:
- Я еще не умерла, а они уже просят, чтобы я завещание написала. А если и решусь, то все на Женьку запишу…
Я молчу. Незаметно перевожу разговор на другую тему. Анна Дмитриевна улавливает фальшивинку в моей интонации, но виду не подает, отвечает на вопросы:
- А у вас ружье висит, Анна Дмитриевна, что оно, заряжено?
- А как же.
- Неужели, если бы кто ломился в дверь ночью, выстрелили бы?
- Не задумываясь…
Она сказала это решительно. А потом я услышал ее рассказ о том, как ей довелось отстреливаться и уложить двух бандитов.
- Страшно было?
- Там другие страхи были.
- Какие?
- Мне трудно это объяснить. Доверяли друг другу. А теперь даже своим детям не веришь.
Снова старуха выводила разговор на свои больные раны.
Многое было мне непонятно в отношениях Анны Дмитриевны и ее родственников. Бывало, понаедут: весь переулок в машинах. С сумками идут. Нарядные. Застолье не шумное, а крепкое, родственное. Пьют в меру. Дети в гамаках и на качелях раскачиваются. Анна Дмитриевна все больше у плиты крутится. Ей то и дело кричат: "Присела бы, мать". А ей все равно, хоть приказывай, а хоть проси, она все делает добротно: гости так гости - их потчевать надо.
В тот вечер ко мне наверх поднялся Федор. Глядел, как я дописываю этюд, а потом тоже кинулся душу изливать да жаловаться:
- Ну совсем наша теща с ума спятила. Мне ее дом нужен, как петуху тросточка. Конечно, от такого дома никто не откажется - капитал! Но мне он просто ни к чему. У меня все есть - квартира, мебель, машина. Дачи нет - и не нужна мне дача. Мой дом на берегу реки. Отключи газ и воду - будет дача. Лес и луга рядом, птицы поют не хуже, чем в Черных Грязях…
- Не скажите, - отвечал я. - Черные Грязи - место восхитительное. Здесь микроклимат. Чувствуете, какая прохлада стоит. А тишина какая…
- Федька, поехали, - это Раиса снизу прокричала.
Через час-полтора все разъехались. А когда я уезжал, Анна Дмитриевна сказала на прощание:
- Приезжайте. Чего-то мне в последнее время страшновато делается по ночам. Стуки какие-то. Мыши появились.
- А вы же говорили, что сестра приедет?
- Обещала, да вот никак не едет.
В следующую субботу, когда я вновь приехал в Черные Грязи, Анны Дмитриевны уже в живых не было.
Меня встретил Федор:
- В прошлый раз мы о смерти говорили. Выходит, что накликали беду…
Он еще о чем-то болтал, а я ушам своим не верил и все глядел на яблоньку, на песок, на два ведра, брошенных у кучи торфа, здесь же и штыковая лопата была воткнута в черную торфяную горку, и две холщовые рукавички пристроены на заборчике. Все было как при Анне Дмитриевне, а вот ее самой уже не было. Она лежала в гробу, и соседи шли прощаться с нею. Среди них я приметил приятельницу Анны Дмитриевны, Варвару Николаевну. Она притулилась в сторонке, в фуфайке и в черном платке, хотя вроде тепло было. Не сводила глаз с покойницы. Рядом с Варварой Николаевной насупилась ее дочь, Зина, пьяница и скандалистка. Зинаиде недавно глаз удалили, она стояла в черной повязке - пират пиратом. Она молчала, а потом вдруг во весь голос завопила:
- Выпить-то можно за упокой души?