В 16.00 Валерьян Лукич Касторский вышел из своего особняка и неподалеку от своего дома стал ловить бабочек. Как было установлено Костей спустя два дня, на этой поляне действительно летало много бабочек. Больше того, Костя поймал два любопытных экземпляра (названия удалось установить в музее) и доставил их в качестве улик раненому к этому времени Петрову.
Пока Касторский спокойно орудовал сачком, Шамрай с грохотом мчал на самосвале по дороге к дому Касторского. За рулем сидел Лукас. Шрам во все лицо, с одной стороны, уродовал его щеку, а с другой - придавал его девичьему лицу некоторую мужественность.
Здесь рассказ Кости неизменно обрывался, так как ему было совершенно непонятно, для чего понадобилось Касторскому звонить в милицию и сообщать, что в 17.00 по московскому времени бандиты с целью грабежа, а возможно, и убийства, нападут на его дом. Он просил принять меры и не обращать внимания на лай двух огромных догов, запертых в гараже. Он также предупреждал, что преступники скорее всего вооружены.
В доме у Касторского Шамрая и Лукаса поджидали Петров и младший лейтенант Горелик.
Дверь Шамраю открыл Горелик.
- Где хозяин? - рявкнул Шамрай.
- Ждет в каминной!
- Где это?
Горелик пнул ногой дверь, и Шамрай ступил в совершенно темный коридорчик.
- Свет включи!
- Сейчас. Осторожно, впереди лестница, держитесь за перила справа…
Шамрай вытянул правую руку вперед, левая была в кармане, должно быть с оружием, и сделал шаг вниз, нащупывая ногами ступеньки. Здесь-то из боковой двери и вылетел Дзюба, насел на правую руку Шамрая. Горелик, как и было рассчитано, схватил бандита за левую руку.
- Сопротивление бессмысленно! - прозвучал снизу голос Петрова.
Раздался выстрел. Шамраю удалось сбросить обоих преследователей. Пуля попала Петрову в плечо. Он присел, и последующие два выстрела попали в стеклянную дверь. Петров подбежал к Шамраю, на которого навалились Дзюба и Горелик. Снова раздался выстрел. Петров распахнул дверь и при свете дня увидел Шамрая, лежащего лицом вниз. Руки у него были вывернуты. Спина в крови.
- Сам в себя пальнул? - спросил Петров.
- Ты что, капитан, - прохрипел Шамрай, - я на такое не пойду. Я только начинаю жить.
Пистолет валялся на полу. Горелик поднял оружие. Дзюба защелкнул наручники.
В комнату ввели и Лукаса. Лукас плакал.
- Кто дал задание убить Сашу Копосову? - резко спросил Петров.
Лукас молчал, поглядывая на Шамрая.
- Пусть говорит, гад, пусть говорит, тебе повезло, гнида, я бы вас всех в одной луже утопил…
- Отвечайте, - тихо приказал Петров, корчась от боли.
- Антонов, - ответил Лукас.
- Пусть скажет, кто Антонову приказал! - прохрипел Шамрай.
- Кто?
- Не знаю…
- Знаешь, сука, - снова прорычал Шамрай.
- Мне точно неизвестно.
- Леонас знает, для чего брал машину?
Как только было упомянуто имя брата, Лукас потемнел лицом и едва не заплакал:
- Брат здесь ни при чем. Он не знал, для чего мне нужен самосвал…
- Ну ты же шел на преступление?
- У меня не было иного выхода.
- Почему?
- Меня все равно бы убили.
- Кто?
- Щеглов.
- Где сейчас Щеглов?
- На Тараса Шевченко, пятнадцать, а может, и за городом.
- Зачем надо было убивать Копосову?
- Она была любовницей Касторского и много знала.
Шамрай рванулся к Лукасу.
- Врешь.
Дзюба перевязал Петрова.
- Окажи помощь преступнику, - сказал Петров, обращаясь к Горелику. - Разорви скатерть или штору.
Горелик оборвал штору и перехватил ею огромное тело Шамрая.
- Шеф, а шеф! Гражданин начальник, - обратился Шамрай к Петрову, - пусть выйдут все - хочу сказать кое-что.
- Оставьте нас, - сквозь зубы, однако вполне доброжелательно сказал Петров.
Дзюба и Горелик вывели Лукаса.
- Я вижу, ты человек, начальник. Сделай доброе дело. Свези меня в больницу к Сашке. Ты же можешь очную ставку организовать?
- Хорошо, Анатолий, - ответил Петров, называя впервые Шамрая по имени. - Сейчас меня интересует дело и только дело…
- Знаю. Щеглова ищешь. Нужны улики против Касторского. Щеглов будет в двадцать два ноль-ноль в мотеле "Северный" - люкс семнадцатый… Под фамилией Кромкин, а в люксе девятом вы найдете Касторского.
- Откуда знаешь?
- Лукас был личным шофером Касторского. Ирина Пак, под дочку работает, любовница Касторского, сейчас лежит связанная по рукам и ногам на Шостаковича, девяносто три, квартира семь. У нее поддельный кулон "Белая роза". Касторский подарил. Я первым делом к ней рванул, она мне все и рассказала, как просила Касторского не убивать Сашку.
- Все?
- Все, гражданин начальник, - глядя в упор на капитана, сказал Шамрай.
- Можете войти! - крикнул Петров, а сам подошел к телефону, набрал номер и, отвернувшись, сказал: К- Машину к шестой больнице, двоих по адресу Шостаковича, девяносто три, квартира семь. Срочно. Дверь взломать. Ордер на обыск. Потребуется медицинская помощь.
Капитан Петров положил трубку.
В комнату вошли старший лейтенант Герасимов и старшина Козько. Герасимов сказал:
- Все готово.
Петров с Дзюбой и Шамраем сели в "Волгу". Остальные в "рафик".
Очная ставка
Петров рисковал. Раненый Петров имел профессиональное и нравственное право рисковать. С юридической стороны все было законно.
Сашенька достаточно хорошо себя чувствовала.
Шамрай, прошитый пулей навылет, крепко держался на ногах.
Плохо выглядел Петров. Пуля, как потом выяснилось, задела и раздробила кость. Температуру удалось сбить, но состояние у инспектора было прескверное. В какой-то момент у него закружилась голова, и он всей тяжестью тела рухнул на диван. Дзюба и Горелик вовремя его подхватили. Костя, успевший прибыть в шестую больницу (разрешил Петров), увидел раненого капитана, и его глаза засветились восторгом.
Шамрай глядел на всех, кто помогал Петрову, с каким-то непонятным чувством вины и зависти. Руки Шамрай держал на груди. С одной стороны он прижимал повязку, а с другой, таким образом, скрывал от окружающих перехваченные полотенцем руки, именно в тех местах, где были наручники. С сомкнутыми на груди руками, с застывшей болью в глазах, одолеваемый страстным желанием увидеть Сашеньку, Шамрай казался человеком, далеким от преступного мира. Он не мог не понимать и не оценивать того, что творилось в душе капитана. Ни одним движением капитан не высказал в его адрес ни оскорбления, ни унижения. Шамрай ощущал ту защищенность, которую всем своим поведением гарантировал ему капитан милиции Валерий Павлович Петров.
Надо сказать, Шамрай оценил то уважение, какое ему было оказано Петровым. Он видел, какие приготовления шли для организации очной ставки. Его встрече с Сашенькой явно сопротивлялись сослуживцы Петрова.
- Может, и ноги ему спеленать? - спросил Дзюба. - От него чего хочешь можно ждать.
- Не надо! - тихо, но твердо велел Петров.
- Пеленай! - попросил, улыбаясь, Шамрай.
Его расположили за столом главного врача. На плечи накинули простыню. Вытерли кровь на лице и шее.
- Зеркало подвинь, - сказал Петров, обращаясь к Горелику.
Горелик подвинул зеркало и выбрал такое положение, чтобы Шамрай без напряжения мог рассмотреть себя.
- Как на свадьбу готовим, - съязвил Дзюба.
Для надежности, невзирая на капитана, Дзюба все же солдатским ремнем попытался перехватить ноги Шамрая.
Петров возмутился:
- Прекратить!
Шамрай взглядом поблагодарил капитана.
Сашенька уже ходила, но ее ввезли в кресле.
- Ты ранен? - спросила она, и в ее глазах сверкнул испуг.
- Царапина, - ответил Шамрай.
- Чьи поручения в связи с похищением кулона вы выполняли? - спросил Петров, обращаясь к Саше.
Саша задумалась.
- Говори, - приказал Шамрай.
- Щеглова.
- А Щеглов чьи?
- Хозяина.
- Вы знали хозяина?
- Да.
- Фамилия. Имя.
- Касторский Валерьян Лукич.
- Вы были у него дома?
- Да.
- Когда и где вы познакомились с ним?
- В прошлом году. В ночь на Пасху моя подруга Ира Пак предложила поехать к интересному человеку.
- Вы находите Касторского интересным человеком?
- Он человек далеко не заурядный.
- Передавал ли вам Касторский какие-либо деньги или ценности?
Сашенька молчала. Она глядела на Шамрая, и тот кивнул головой: "Говори".
- Касторский передал мне конверт с двумя тысячами долларов для Шамрая и одной тысячей для Лукаса.
- А вам?
- Мне он дарил антиквариат, всякую мелочь.
- На какую сумму?
- Тысячи на полторы…
- За какие услуги в первую очередь был сделан этот подарок?
У Петрова, должно быть, снова закружилась голова. Дзюба смочил полотенце и вытер ему лоб.
- Я была единственным человеком, который имел доступ в дом Шариповой.
- Вы искали кулон?
- Да. Мне не удалось найти тайник.
- Кто убил Екатерину Шарипову?
- Лукас. Леонас Лукас.
- Вы не путаете?
- Нет. Должен был Эрвин Лукас, по кличке Латгалец, убить Шарипову, но он испугался. Он сказал брату, что его убьют, если он не задавит Шарипову. И тогда Леонас согласился пойти вместо брата.
- Так это? - обратился капитан к Шамраю.
- Так, - ответил Шамрай. - Я сказал Лукасу, если он не прикончит Шарипову, я утоплю его в колодце.
- Это была ваша инициатива убить Шарипову?
- Зачем она мне сдалась? Я получил свои бабки и канул в воду.
- Сколько вы получили?
- Она же сказала - две тысячи.
- Касторский, выходит, вам заплатил вперед?
- Выходит, заплатил.
На лбу Шамрая выступили крупные капли пота. Щеки горели.
Затем Петров встал и дал понять, что очная ставка закончена. Он направился к выходу, пропуская всех впереди себя. В комнате остались двое. Петров стоял на пороге кабинета. Его сослуживцы спорили, нарушил ли он правила очной ставки или нет. Одной половиной своего тела он был в кабинете, а другой - в коридоре.
Саша подъехала к Шамраю. Ей не удалось дотянуться до щеки любовника, но она погладила его руку, а затем улыбнулась и сказала:
- Переживем.
Шамрай прижался к протянутой Сашенькиной руке, перевернул зубами ее ладонь, крепко поцеловал в ладонь и откинулся.
- Спасибо, капитан! - крикнул Шамрай Петрову, давая понять, что его свидание с Сашей закончено.
Дзюба и Горелик тут же вбежали в комнату и вывезли тележку.
Когда все удалились, Шамрай попросил Петрова плотно прикрыть дверь.
Петров, едва держась на ногах, прихлопнул дверь, и замок защелкнулся.
- Не в мотель "Северный" надо ехать, - проговорил с трудом дыша Шамрай, - а в гостиницу "Заря". Номера те же.
Петров в упор посмотрел на преступника, и глаза его вспыхнули презрением:
- Не поверил?
- Не поверил, капитан.
- А теперь поверил?
- Поверил…
Лицо у Шамрая покрылось каплями пота.
- Ну, будь здоров, Анатолий, - тихо сказал инспектор. - Выздоравливай.
- И вам также желаю выздороветь, - отвечал Шамрай.
Они говорили между собой так, будто были двумя сослуживцами, разъезжающимися на отпускное время в разные стороны.
Блеск и нищета
Раньше любое накопительство вызывало у меня отвращение. Потом я понял несправедливость таких подходов. Художник пишет картину и через государственное учреждение продает ее - это норма. Ювелир, который сбывает изготовленный им браслет, - это уже что-то иное. Анна Дмитриевна продавала грядку клубники на корню. Надо было окупить удобрения и некоторые работы по благоустройству - это тоже норма. Зинка скупала в поселке редиску по двадцать копеек пучок и с Шуриком увозила на рынок, где продавала эти пучки по сорок копеек, - чистый доход.
- Я схожу в общагу, - (так называла Сашенька общежитие), - надо кое-что купить.
- А это удобно?
- Что за бред, - отвечала Сашенька. - Если я смогу достать кому-то джинсы по сходной цене, а мне кто-то достанет пару свитеров и к тому же мы на этом деле получим сверху рублей по тридцать - кому от этого вред?
- И все же тут что-то есть непотребное…
- А когда ты продаешь картину? Какая разница между джинсами и картиной? Ты же охотно купил штаны, которые я тебе принесла! Сэкономил время и деньги. Такие штаны на рынке в полтора раза дороже…
- И все же что-то в этом…
- Что именно? Что за чепуха! Все хотят жить. Все хотят одеваться.
Эту фразу "все хотят жить" я слышал в разных вариантах. У большинства людей, кроме зарплаты, имелись еще какие-то доходы. То, что проскальзывало в суждениях Сашеньки, было для меня новым. Она говорила о том, что в стране существует черный рынок, оборотный капитал которого превышает миллиарды рублей. Смею заметить, Саша охотно употребляла экономические термины, но придавала им свой особый смысл. Под оборотным капиталом она понимала не стоимость сырья, топлива и рабочей силы, а те средства, которые находятся в обороте. Оборотному капиталу она противопоставляла постоянный капитал, который означал чистую прибыль в своеобразный фонд "нз". Беседуя с Петровым, я понял, что эта же терминология употреблялась и Касторским. Его сбережения росли за счет разных источников, в том числе и за счет ювелирных работ. И Саша, и Касторский разрабатывали идеи, они стремились найти такую форму труда, при которой возникала бы возможность продавать идеи или же подключать "рабсилу" для реализации собственных замыслов, способных приносить солидный доход и, таким образом, пополнять основной капитал.
- Деньги должны находиться в обороте. Это всем выгодно, - говорила Саша. Я не понимал этих слов. Но потом, когда уже следствие установило многие факты ее спекулятивных гешефтов, я понял, что вкладывалось в эти ее суждения.
Саша любила ездить. И повсюду присматривалась к тому, чем живут люди в данной местности. Если там, где она оказывалась, была дешевая шерсть и не было вязальных машин, она тут же устанавливала связь между большим количеством шерсти и отсутствием вязальных машин. Разрабатывала идею доставки вязальных машин в места, богатые шерстью, находила исполнителей и в скором времени доставляла партию машин потребителю, разумеется, по спекулятивным ценам. Саша умела предугадать, какую пользу принесет данный товарообмен. Поэтому машины обменивались не на деньги, а на шерсть или же изделия из шерсти: свитера, пуловеры, вязаные гарнитуры. Разумеется, я об этом до начала следствия ничего не знал. Саша со мной играла в романтическую особу, несколько разочарованную, но ищущую, возможно, собирающую материал для задуманного романа на детективной основе. Как выяснилось потом, гешефты, которые она проводила в жизнь, имели размах, поскольку втягивали десятки разных людей, способных выжать из каждой акции максимум дохода.
Саша отдавала себе отчет в том, что рядовая, серая, безликая, нетворческая спекуляция - это удел недалеких людей. Однажды она увидела цыган, сбывавших партию мохеровых шарфов. Она прикинула, сколько они смогут иметь на одной сотне шарфов - в пределах одной тысячи. Нет! Этот вариант ее не устраивал. А сколько грязи, волокиты, риска.
Саша знала: существует рынок, доступный лишь меньшинству. На этом рынке царят иные нравы, иные отношения. Этот рынок не похож, собственно, на рынок. Антиквариат, бронза, серебро, золото, камни, живопись, скульптура - всё самой высокой пробы и даже по-своему духовно (по мнению Саши). Однажды ей удалось раздобыть несколько саком - украшения башкирских невест. Этот народный убор, украшенный "чешуйчатыми" серебряными монетками, уральским гранатом, сердоликом и обработанным малахитом, отданный ювелирам на переливку и переработку (по эскизам Саши), дал баснословный доход. Камни и серебро соединялись современной вязью с таким изяществом, что нарочитая грубость камня в ажурной серебряной оправе обретала подлинную красоту.
Саша, столкнувшись однажды с Касторским, поняла, что в делах махинаций с драгоценностями требуется высший класс квалификации, высшая культура. Тут не просто спекуляция. Тут наука. Она стала читать специальную литературу. Училась у Касторского, поражаясь не столько его всезнанию, сколько какой-то особой трепетности, которая охватывала его, когда он рассказывал о свойствах той или иной ювелирной вещи. Вещь, о которой он повествовал, как бы на глазах оживала, сверкая, горя всеми гранями, обнаруживала свои непостижимые тайны, и Касторский, намекая на них, загадочно улыбался.
Валерьян Лукич, надо отдать должное, был великим тружеником.
В одной из многочисленных комнат особняка на улице Разина было несколько шкафов. И каждый оборудован просто фантастически. Откроешь дверцы - увидишь крохотный верстачок, выдвижную лампу, токарный станочек, разный инструмент. У этих шкафов нередко сутками просиживали опытные мастера-ювелиры - по договору (деньги в конце рабочего дня на бочку!) выполнялись сложнейшие заказы Касторского. Здесь шли работы по реставрации, здесь же изготавливались новые колье, серьги, перстни, браслеты. Трудно поверить, но Касторский платил в день от 30 до 100 баксов, сам следил за исполнением заказов, сам рассчитывался и сам сбывал украшения. Нередко добытая где-то старая вещь, купленная за две-три тысячи рублей, превращалась в сложнейшую ювелирную композицию (в несколько гарнитуров) на сумму в сто - двести тысяч долларов. Касторский любил свое дело. Создать, как он выражался, великое произведение искусства - браслет или колье, скажем, для этого мало быть художником, надо быть еще и чародеем, чтобы придать предмету волшебный блеск, способность обнаруживать свои природные свойства в движении, играть, переливаться всеми гранями, всеми оттенками цветов, вдобавок весь этот внешний блеск должен соотноситься с той цветовой гаммой, которую предпочитает будущий владелец, а все это требует величайшего мастерства.
Новая тайна
Долининские псы меня знали, а потому не залаяли. Два охранника резались в карты. Они кивнули мне, и я прошел в дом. Двери были раскрыты, я услышал знакомые голоса. Долинин был пьян, а потому не контролировал себя. Он почти орал:
- Всех к ногтю! Всех! Никого не пощажу. А это ты возьми. Пригодятся. - Я увидел, как стоявший ко мне спиной Петров взял пачку американских банкнот и торопливо сунул их в карман. Интуиция мне подсказала, что надо линять, и как можно быстрее. Я попятился, свернул налево, где был черный ход. Потом вспомнил, что меня все же видели охранники. В моей сумке зарисовки с физиономией Касторского. Я вытащил свои наброски и подошел к охранникам.
- Ну-ка, Андрюха, отгадай, кто это? - спросил я как ни в чем не бывало.
- Да Кащей это, чего уж тут гадать. Только боссу не показывай. Он его терпеть не может.
- А я как раз и принес ему показать наброски. Что он скажет. Без его разрешения не буду заканчивать работу…
- Это ты верно решил.
- У него кто-то там есть. Я подожду. - Я сел рядом. Охранники резались в очко, и я попросил карту. Я ударил по банку, хотя у меня была совсем паршивая карта - семерка бубей. К семерке пришел король, а затем десятка.
- Очко, - сказал я.
- Берешь половину банка, - сказал Андрей.
- С какой стати?
- А с такой, что ты не с самого начала играл.