Все детство я страдал от двух вещей: худобы и ласкательного имени Лесик. Мальчишкой я очень много ел, но все равно был на редкость худым - если бы не чрезмерная подвижность, прослыл бы дистрофиком. Мать водила меня к врачам, но те говорили, что я просто "энергичный ребенок и калории из организма быстро улетучиваются". В то время, стесняясь худобы, я никогда не купался на пляжах - всегда в стороне от всех, где плавали утки или по брюхо в воде стояли коровы. Что я только не делал, чтобы пополнеть: вставал и ложился спать по расписанию, старался как можно меньше двигаться и как можно больше есть - месяцами боролся с худобой, но в конце концов признал, что у меня нет ни одного шанса на победу. Я пришел к выводу, что мне просто нужно было родиться более спокойным.
Еще хуже обстояло дело с именем Лесик. Оно постоянно портило мне настроение. Например, играю во дворе, вдруг мать кричит:
- Лесик! Иди обедать!
Ребята сразу начинают изощряться:
- Лесик, песик, колесик!..
Я стою и краснею от стыда и злости. Это совершенно выводило меня из себя, особенно если рядом находились девчонки. Разве я мог тогда предположить, что через двадцать лет много отдал бы, чтобы снова услышать от матери это имя?
В то время я хотел быть другим - высоким и широкоплечим, с ослепительной, располагающей улыбкой и стальным взглядом. Я представлял себя путешественником или предводителем шайки пиратов. И всегда женским сердцеедом. В своих странствиях я значительное место отводил романтическим приключениям. Сюда входили: прямые похищения возлюбленных, разные околдовывания посредством героических поступков, расправ с соперниками, блестящих монологов и пения под гитару. Но все же роль основного оружия, убивающего красавиц наповал, отводил своей улыбке и гипнотическому взгляду. И конечно, имени. Ведь звали бы меня тогда не каким-то там Лесиком, а Майклом или Робертом.
Представляя все это, я частенько мысленно объезжал весь мир и становился известным, богатым - обладателем не только неимоверных сокровищ, но и огромного гарема. В такие дни, опускаясь на землю, я обливался холодной водой, поднимал кирпичи в саду, постоянно вертел рогатку и только и ждал, в кого бы выстрелить; по улице ходил вразвалку, выпятив грудь, всем улыбался, без умолку развязно трепался о своих "подвигах" и горланил марши. Кажется, я догадывался, что состояние духа накладывает отпечаток на внешность, и был уверен - на моем лице написана значимость, а в походке видна уверенность преуспевающего человека. Но, к сожалению, это видел только я, а другие даже не догадывались. Больше того, почти все видели, что на моем лице написано совсем другое, и, ясное дело, отворачивались при встрече. И в первую очередь девчонки.
На какое-то время я впал в другую крайность - стал изображать из себя мудреца: на моем лице появился усталый взгляд, понимающая усмешка, на все вопросы я отвечал многозначительным молчанием. Но и тогда успеха не имел. Все только посмеивались, а девчонки так просто бежали от меня без оглядки.
Лишь повзрослев, я понял секрет успеха таких людей, как дядя, - оставаться самим собой. Как только я отбросил напускные маски, сразу стал со всеми ладить. Даже с девчонками. Но особенно со старушками, потому что всегда знал все новости и был как никто болтлив. Кстати, та бабушка грибница, за которой я когда-то следил, в конце концов стала моим самым благодарным слушателем. Я сочинял ей такие небылицы, что у самого захватывало дух, но она всему верила.
В то время, поскольку я не расставался с рогаткой, я зарекомендовал себя живодером, но на самом деле это было не так. До школы я действительно стрелял птиц, но по мере взросления, все больше переходил на неживые мишени. Лет в пятнадцать и вовсе впал в сентиментальность - мне стало жалко рвать цветы и ловить насекомых. Правда, в это никто не верил. Все считали, если я не убиваю в данный момент, это еще не значит, что навсегда покончил со своими замашками. Мою мягкотелость рассматривали как некую передышку, как обдумывание новых планов насилия. Обо мне уже сложилось определенное мнение, и его не так-то просто было изменить. А мне ничего не оставалось, как поддерживать репутацию мальчишки с каменным сердцем. На людях я храбрился: обрывал цветы, ловил лягушек и жуков, запихивал их в коробки и банки, а потом, без свидетелей, ставил цветы в воду, а пленников выпускал на свободу.
В жару нашу улицу охватывала мягкая дремота: все открывали окна и двери и водой поливали полы для прохлады. В пустынные комнаты с палисадников текли запахи цветов, с террас - запах дозревающих на солнце помидоров, со дворов - запах смолистой поленницы дров, влажной земли из-под крыльца… Я любил лежать в тени за домом в высокой прохладной траве, смотреть, как летают бабочки-лимонницы, мелькают стрекозы и шмели; слушать, как где-то выбивают коврик, где-то лает собака, а на окраине позвякивает трамвай. Оттуда, из тени через окно, я видел, как мать резала овощи для борща, стирала белье на доске, гладила…
Иногда я думал, когда вырасту, у меня будет огород и сад, и будет столярная мастерская, и жена будет, чтобы кто-то заботился обо мне. А жить я предполагал на чердаке, как дядя. Дядя являлся для меня образцом для подражания, я любил его больше матери и отца. Да и как его было не любить, если он с радостью поддерживал все мои начинания?! И не просто поддерживал, а расцвечивал новыми красками, наполнял смыслом. Стоило мне подбежать к нему и предложить запустить змея, как он тут же принимал серьезные вид.
- Ни слова больше! Все понял. Значит, так! Немедленно беги клей змея. Как только допишу картину, сразу запускаем.
Дядя никогда не говорил со мной присев на корточки, то есть не сюсюкал и не иронизировал, не сохранял дистанцию между собой и мной, как это делало большинство взрослых - уж не говоря про их занудливые нравоучения. Дядя говорил со мной как с равным. Поэтому я и любил его. Однажды он привел меня в свой сад и доверил чрезвычайно важное дело.
- Ну-ка, давай подрезай деревья! - сказал. - Ты, кажется, это умеешь (я и представления не имел, что это такое).
Надо сказать, подрезать деревья - сложная штука; кто не умеет, лучше не лезть, можно все дерево испортить. Но дядя верил, что я подрежу без промаха - конечно для начала показал, как это делается, буркнув:
- Лучший способ воздействия - личный пример.
Осмотрев первое обкромсанное мной дерево, дядя сделал несколько замечаний, но, в общем, похвалил. И, воодушевленный его одобрением, я стал подрезать лучше. Вспоминая это, я думаю, что поощрением можно развить в человеке способности и хорошие качества гораздо быстрее, чем наказанием. Другими словами - говоря о человеке лучше, чем он есть на самом деле, завышая его, мы тем самым вселяем в него уверенность, и он действительно становится лучше. А если учесть, что некоторые из поощрений и похвал запоминаются на всю жизнь, это немаловажная вещь.
Часто воскресенье мы с дядей проводили на реке. Удили рыбу, заплывали на острова. Там, на островах, развалившись на песке и положив руки под голову, дядя всегда мне что-нибудь рассказывал. Чаще всего о будущем. Он представлял будущую жизнь потрясающей: просторные стеклянные дома, широкие автострады, неимоверно огромные мосты и корабли. Он любил все яркое и грандиозное…
После разговоров с дядей все вокруг мне начинало казаться маленьким и жалким, становилось тесно на реке и душно в нашем городке. Мне хотелось взлететь и перенестись в то замечательное чарующее будущее, о котором говорил дядя, - так сильно он умел увлечь меня своей мечтой. Пожалуй, эта сила - заражать окружающих своим состоянием - лучшее из всего, что может подарить один человек другому. До сих пор дядины мечты остались во мне как маленький памятник этому необыкновенному человеку. У меня было много бесценных вещей: приключенческие книги, велосипед, самострел, бинокль, перочинный ножик, шашки, шахматы, лото, калейдоскоп; я любил плавать на лодках, рыбачить, гонять в футбол, бегать на лыжах и коньках, рисовать, строить планеры, парусники, снежные крепости, лазить по чердакам и пожарным лестницам, любил кататься на "колбасе" трамвая и подкладывать пистоны на рельсы, и играть в войну… Да что там говорить! Я многое любил. Проще перечислить, что не любил. Но все, что я имел, и все, что любил, я отдал бы за час, проведенный с дядей.
Странно, но в семнадцать лет дядя перестал быть для меня примером. Больше того, я уже считал его старомодным, ворчливым и неталантливым. Мне казались смешными и широкие дядины брюки, и его напыщенная манера говорить, и его вычурные картины. Вся дядина жизнь на чердаке в наше время мне казалась глупым пижонством. И только когда мне исполнилось тридцать лет, дядя снова стал для меня необыкновенным человеком, и, главное, я понял, что дядин оптимизм был не просто веселым отношением к жизни, а радостью от преодоления трудностей. Он, например, рассуждал:
- Вот часто говорят о человеке, который чего-то добился: "ему повезло", и забывают о том, что он не опускал крылья, когда не везло, не отступал. Почему-то чаще везет упорным, настойчивым. Жизнь каждому посылает достаточно случаев, когда можно взять судьбу в свои руки, не все умеют воспользоваться ими. А потом не в себе ищут причины, а ссылаются на обстоятельства. Чепуха это! Все зависит от нас самих. Как ни крути, а положительных изумлений побольше, чем отрицательных, даже в наше сложное время. Надо только уметь видеть, а это не всем дано.
В подростковом возрасте я замечал вокруг себя много несовершенного. Иногда мне даже казалось, что вообще весь мир нуждается в перестройке. Разумеется, я понимал, что переделывать легче всего в голове, и поэтому целыми днями сидел за сараем на солнцепеке и представлял, что бы сотворил, если б был всемогущим. Прежде всего мне казалось совершенно несправедливым, что лето проходит слишком быстро - не успеешь и глазом моргнуть, как опять надо идти в школу. Я решил увеличить количество летних месяцев за счет зимних; впрочем, кажется, допускал и круглогодичное лето с одним месяцем всех других времен для разнообразия. Еще мне не нравилось, что люди не могут найти общий язык с животными, и я, не задумываясь, вводил новую форму общения между всем живым на земле - нечто среднее между языком жестов и эсперанто.
Еще я считал большой ошибкой существование нечистой силы только в легендах. По моему убеждению, ее представители должны пребывать среди нас, чтобы украшать жизнь, вносить в скучные будни элементы сказочности и опасности - это являлось бы лучшей страховкой от вредной успокоенности и пресыщенности. Именно поэтому в каждый дом я пристроил домового, по водоемам и лесам расселил водяных и леших, а в школах ввел урок: "потусторонний мир".
Еще мне казалось нелепым, что одни люди рождаются красивыми, а другие уродами, одни сразу во всем встречают поддержку, а на других обрушиваются удары судьбы. В момент рождения и раннего детства я всем давал равные возможности, а дальше каждый строил свою жизнь своей головой и своими руками.
Вдобавок, мне хотелось, чтобы такие замечательные люди, как сапожник дядя Игнат, оставались бессмертными, чтобы все талантливые имели возможность проявить свой талант, - и в приступе великодушия - чтобы все одинокие обрели друзей, а несчастные стали счастливыми (сам-то в мечтах я просто купался в счастье). В тот период я много чего напланировал, прямо разрывался от замыслов, но особая глупость - горел желанием переделать людей. Во всех знакомых, за исключением дяди и бабушки, я видел массу недостатков - все время замечал, что они поступают не так, как хотелось бы мне.
Представив себя всемогущим, я создал целый внутренний мир и с каждым днем взлетал над землей все выше, уносился к самым далеким облакам. Мне уже было мало мечтать за сараем, и я распалял фантазию на улице, дома и на уроках; часто даже рано ложился в постель, чтобы погрезить перед сном. Причем иногда мои мечты напоминали игру в кошки-мышки. Каждый раз, когда из огромного дерева представлений я выбирал одну какую-нибудь ветвь и пытался охватить ее всю сразу, она тут же исчезала. Приходилось мечтать осторожно, придумывая мельчайшие детали и не спеша развивая их. По несколько дней я вынашивал ветвь-мечту и, только когда перед глазами вырисовывалась подробная картина, складывал ее, как готовый сюжет, где-то в извилинах памяти.
В те дни я ухлопал немало времени на эти бесполезные мечтания. Наверно, это была полоса переломного возраста. Ну а потом я втянулся в житейский водоворот и стал на многое смотреть другими глазами. С того времени чем взрослее становился, тем меньше видел в природе несовершенного и, что особенно важно, отказался от переделывания людей; до меня дошло - прежде чем переделывать других, не мешает изменить себя. Короче, я пришел к заключению: оставить все как есть и не идти против природы.
Став взрослым, я еще сильнее полюбил наш городок. С первого взгляда он обычно не нравится - ведь он не может похвастаться широкими асфальтированными улицами, набережными, театрами; зато у нас улочки тихие и чистые, а зелени - хоть отбавляй! Приезжие у нас не задерживаются, "скучновато" говорят, а я люблю наш городок. Иногда украдкой (все-таки уже не мальчишка) заберусь на березу и сверху просматриваю нашу улицу: дом напротив, где по-прежнему живет дядя Федя, только теперь у него есть жена - наша бывшая соседка, дама с кошками - они слывут самой счастливой парой в нашем районе - их "неземной" любви можно только позавидовать - каждый вечер они встречаются так, словно не виделись несколько недель.
Самая несчастная пара - наши соседи Кириллины разошлись и разъехались в разные районы, правда, Кириллин частенько приезжает гулять по нашей улице.
- Ничего не могу поделать, - говорит, - тянет сюда, да и только.
Бабушка умерла во время войны, а дядя давно уехал из нашего города. Никто не знает, где он и чем занимается. Он никому не пишет, но если б знал, как мне сильно его не хватает, наверняка вернулся бы или хотя бы написал.
Валерий женился на "принцессе" Ольге, у них уже много детей.
Я смотрю с березы в окна друзей на соседних улицах, на компрессорный завод отца, на новое, недавно построенное "чертово колесо" в парке имени Горького, на флаги стадиона… Больше ничего не видно. Чтобы увидеть остальное, нужно забраться на самые верхние ветви, а туда мне уже не влезть.
1970 г.
Все мы не ангелы
исключительно правдивое путешествие автора с закадычными приятелями со множеством приключений и всем прочим
Да, ребята, много на свете захватывающих вещей, но путешествия стоят особо. Я не стану распространяться на этот счет - ведь если вы совершали походы с рюкзаком или ходили на байдарке, то не хуже меня знаете, как может быть насыщена жизнь в коротком отрезке времени. Начну сразу с нашей поездки.
Было это давно, в середине шестидесятых годов. Представьте себе верховье порожистой реки и меж валунов, точно призрак, плот с парусом. Парусник то и дело бросает в пучину, он совсем исчезает в пене и кажется, что смельчаки на плоту обречены, а они выплывают целехонькие, как ни в чем не бывало. На плесах их поджидают ловушки водяного, на стоянках - капканы лешего, но они вовремя разгадывают козни нечистой силы, и даже русалкам, зазывающим в глубину, отвечают ироничными усмешками.
Я расскажу все по порядку, но прежде познакомлю вас с моими приятелями. Вот уж чудаки так чудаки! Уверен - таких вы еще не встречали. Сейчас в этом убедитесь. Усаживайтесь поудобней на диване, вам предстоит услышать нечто увлекательное.
1
Один из моих приятелей - Валерий Котельников. Родственники зовут его Лерик, девушки - Валерчик, приятели - Котел. Он длинный и плоский, как доска, его лицо всяких оттенков, от сизого до цвета вареной брюквы, руки тонкие и болтаются как на шарнирах, а ноги кривые, точно он всю жизнь сидел на бочке. Вот такой причудливый портрет, такая отталкивающая внешность. И я не преувеличиваю, ни в коем случае. Но внешность Котла - мелочь в сравнении с его внутренней сутью.
Прежде всего он постоянно выпячивает свою исключительность, от него исходит дух превосходства, он считает себя страшно умным, а своих приятелей, соответственно, полными дураками. Мало того, он весь напичкан позерством, лицемерием; он притворщик и безответственный лодырь. Мы не гнушались никакой работы, вкалывали в поте лица, а он целыми днями созерцал природу и философствовал (то, видите ли, натер ногу, то отлежал руку) и вдобавок, у этого бездельника еще хватало совести давать всякие ехидные советы и указания: "принеси, подай, захвати! Раз уж ты поднялся, посмотри, как там… и заодно прихвати…". Прямо, хоть не вставай.
Бывало, Котел весь день корчил из себя больного: стонал, прикладывал руку ко лбу, но стоило заикнуться про обед, бодро вскакивал и от его болезни не оставалось и следа. Или стоило заметить какую-либо несуразность на реке - сразу чувствовал прилив энергии и с яростью обрушивался на все, на чем бы не останавливался его взгляд.
Спешу сообщить - Котел языкастый и задиристый, с изощренно-агрессивными замашками. Не вздумайте поинтересоваться просто так, для приличия: "Как дела?". Будет болтать до изнеможения. В путешествии он частенько заводил разговор о недостатках в нашей жизни (в своей обычной заковыристой, въедливой манере). Начинал издалека, о том о сем. Я-то бывалый, избегаю подобной болтовни - согласитесь, если постоянно видеть только плохое, то и жить не захочется. К тому же, надо не говорить, а действовать. Говорить-то все мастера, но как доходит до дела - в кусты. А ведь мы все в ответе за то, что происходит вокруг нас, верно? Так вот, как только Котел заводил эту говорильню, я сразу сматывал удочки, а какой-нибудь простофиля вроде Кукина (мой второй приятель, о нем потом расскажу, это тоже фрукт тот еще!), такой простофиля, не подозревая, что его ожидает, развесит уши и слушает. Котел его и заговаривал насмерть.
Котел когда-то окончил музыкальную школу, увлекается джазом и всех делит на музыкантов и не музыкантов. Меня-то еще терпит (у меня абсолютный слух), а Кукина вообще не принимает всерьез (тот ни одной песни не может спеть правильно; еще в школе на уроке пения ему сразу ставили четыре, чтобы он только не пел). В путешествие Котел взял транзисторный радиоприемник и гитару, и своим джазом перевернул наши внутренности.
Поймите меня правильно. Я человек современных взглядов и люблю классический джаз, но всему свое время и место, не так ли? Ну не глупо ли, на природе, когда хочется слушать пение птиц, шелест трав, звон ручья, запускать оглушительные ритмы, разные музыкальные коктейли?! Честное слово, иногда хотелось взять его гитару и долбануть о дерево. Между прочим, соседи Котла постоянно жалуются на него за "слишком громкую музыку", за "неуважение к людям", за "бездушие и каменное сердце". А по-моему, у Котла вообще сердца нет - у него внутри насос для перекачки крови.
Котел чрезмерно чистоплотен, до противного. Ему везде мерещатся микробы, хотя он прекрасно знает, что мы живем в мире микробов и с каждым вдохом поглощаем их тысячами, тем не менее панически их боится: дома постоянно протирает мебель и обеззараживает воздух ультрафиолетовой лампой, посуду моет марганцовкой, а после ухода гостей устраивает дезинфекцию хлоркой.